А отец, который так одобрял ее жизненный выбор и хотел, чтобы его дочь попала туда, куда ему не суждено было попасть, кажется, поддался на уговоры Бобби: ничего не подписывать, пока мать не согласится отпустить сына в его драгоценную Америку.

Погубить свою жизнь третьеразрядным образованием в стране, презираемой всем цивилизованным миром, – лучшего, Бобби, по мнению Франи, и не заслуживал. Пусть наймется там в их иностранный легион и катится куда-нибудь в латиноамериканские джунгли, если уж ему так приспичило. Но со всей бессовестностью и нечистоплотностью вашингтонских параноиков, которые хотят помешать вступлению Советов в Европу, маленький хитрюга Бобби изловчился сделать сестру своей заложницей. Отцу бы и в голову не пришло возражать против Гагаринки, если бы Бобби не убедил его воздействовать на мать. Франя боялась думать, что будет, если мать не поддастся на этот блеф.

– Обед готов, – крикнула из кухни Соня.

Франя поморщилась: отец с матерью все время после работы проспорили на кухне, а это означало, что за трапезой состоится разговор еще более неудобоваримый, чем обед, состряпанный на поле боя между родителями. Проходя по коридору, она заметила, что дверь в комнату брата приоткрыта, но комната пуста. Очень на него похоже – проскользнуть в столовую первым; не иначе он успел сегодня утром заглянуть в почтовый ящик и увидеть пакет из Москвы.

И точно, когда она вошла, он сидел за столом и приветствовал ее сладкой улыбочкой и взглядом, говорившим яснее ясного, что ее опасения верны.

В кухне же происходили свои, тоже драматические, события.

Джерри Рид не имел обыкновения вваливаться домой после работы пьяным, как некультурный мужик [61], поэтому Соне не надо было быть ясновидящей, чтобы догадаться: встреча с Эмилем Лурадом не принесла ожидаемого триумфа.

Она резала на кухне говядину, когда он ввалился и бросил на стол у окна бутылку ужасного на вид «бароло» – его умственные способности явно пострадали от выпитого, иначе он не купил бы ее в забегаловке вроде «Феликс Потэн» вместо их излюбленной винной лавочки.

– Что-то мне сдается, новости не шибко радостные, а, Джерри? – сказала она, срезая луковицы со связки, висящей рядом с полочкой для специи.

– Как гласит старая добрая американская поговорка, есть новости и хорошие и плохие, – ответил Джерри, с остервенением отсекая верхушки луковиц, словно это были вражеские головы. – Сначала хорошие: директор ЕКА после работы опрокинул в закусочной на углу пару рюмочек вместе с новоиспеченным руководителем только что открытого проекта.

– Так это же чудесно, Джерри! – воскликнула Соня, потянувшись через стол, чтобы обнять его.

– А плохая новость – я тоже там был, – сказал Джерри, пресекая ее попытку. – Еще вопросы есть?

– Черт побери, Джерри, что случилось?!

И когда Джерри, шмыгая носом, обливаясь слезами от лука, который он не переставал резать, пересказывал ей сегодняшний разговор в кабинете Эмиля; она вдруг с ужасом поняла, что получает от него именно ту информацию, которая так нужна Илье Пашикову. Эти сведения могли бы снизить долю Министерства по делам космоса процентов на десять – в совместном космическом бюджете...

С Джерри поступили ужасно, хотя, если поразмыслить, удивляться было нечему. Но не меньше удручала ее сейчас двусмысленность положения, в котором она оказалась сама. Если рассказать Пашикову о том, что ей стало известно, Союз получит изрядный куш – вполне приличный результат, который неплохо скажется на ее характеристике, а также на репутации отдела экономической стратегии. Если все утаить, Соню никто не попрекнет, что она не сумела раздобыть информацию, но ее политическая лояльность в глазах «московских мандаринов» едва ли повысится. Служебных отношений с Ильей Пашиковым это тоже не улучшит, ведь и он проиграет во мнении своих повелителей.

Она не собиралась говорить Джерри о своей сегодняшней беседе с Пашиковым, но чем больше Джерри проклинал русских, тем сильнее злило ее предательство Эмиля Лурада и тем слаще казалась возможность расквитаться с ним за несправедливость.

...Все валилось из рук. Франя могла бы и не воротить нос от еды, поставленной на стол: Соня и так знала, что «язычки по-романовски» не удались. Макароны разварились в кашу, сметанный соус перекипел и расслоился – получилась клейкая масса, в которой виднелись переваренные куски мяса и недоваренные ломтики помидоров. И, увидев Роберта, напялившего свою нелепую куртку – что всегда было дурным знаком, и Франю, которая беспокойно теребила на коленях какие-то бумаги, Соня с упавшим сердцем поняла, что разговоры за столом будут нынче под стать ее стряпне.

Мать поставила на стол свое коронное блюдо, которое Франя терпеть не могла. Из кухни появился отец с бутылкой, шваркнул ее на стол, сел, оперся локтями на скатерть и с несчастным видом уставился в пространство. Глаза у него покраснели, под ними залегли глубокие круги.

В семье существовал негласный уговор: не обсуждать никаких вопросов, кроме кулинарных, пока все сидящие за столом не наполнят тарелки едой, а стаканы – вином. Сегодня всем было не до того, и раздача гнусных «язычков по-романовски» проходила в глубоком молчании; Франя ерзала на стуле, готовясь подсунуть документы родителям на подпись и покончить с тягостным делом.

Однако вмешался братец Бобби.

– Что это у тебя, Франя? – спросил он, как только все принялись через силу поглощать содержимое своих тарелок. Он наверняка радовался, что отец в унынии, – так легче сыграть на его чувствах.

– О чем ты, Бобби?

– Бумаги-то на коленях, – объявил хитроумный Бобби. – Смотри, соусом заляпаешь – положи лучше на стол.

– Что там у тебя, Франя? – спросила мать, и теперь уж не оставалось ничего иного, как попытаться осуществить задуманное.

...Джерри Рид поглядел на документы так, будто перед ним положили кучку собачьего дерьма.

– Господи помилуй, Франя, – простонал он, когда она объяснила, в чем дело, – ну почему надо лезть ко мне в такой день?

– В какой такой день, папа? – нахмурясь, спросила Франя. Теперь ему некуда было деваться. Он должен был рассказать своим детям, какую свинью подложили ему эти поганые русские. Что ж, рано или поздно это все равно придется сделать, а сейчас, подумал он, сейчас я, по крайней мере, достаточно пьян, чтобы начать.

– Вот сучьи дети! – воскликнул Бобби, выслушав отца. – Не спускай им этого, пап!

– А чту ты предлагаешь, Боб: позвонить в американское посольство и попросить, чтобы Москву разбомбили?

– Может, и стоило бы позвонить в посольство, – неожиданно для себя сказал Бобби. – Может, тебе дадут строить твои ГТН для Америки, чтобы русским не досталась в конце концов вся Солнечная система...

– Бобби, Бобби, – тихо и грустно сказал отец, – те, кто сейчас правит Соединенными Штатами, не интересуются Солнечной системой. А потом, в их глазах я тот самый человек, который передал Объединенной Европе американские «космические сани». Если я опять полезу в Дауни и попрошусь на старую работу, меня запрут в сумасшедшем доме и выкинут ключи.

– Почему ты тогда не хочешь признать, что Гагаринка для меня самое подходящее место? – ввернула Франя.

– Как у тебя хватает совести лезть в русскую космическую программу после того, что эти гады сделали с твоим отцом! – выпалил Бобби.

– Любому дураку ясно, что в ЕКА с дочкой Джерри Рида целоваться не станут! – закричала в ответ Франя.

– Франя! – крикнула мать.

Это было лишнее: не успев договорить, Франя пожалела о своих словах и страшно разозлилась на Бобби, из-за которого все так вышло.

Но отец сидел спокойный, неверной рукой покачивая стакан с вином и легонько кивая; в его глазах, устремленных на Франю, не было ничего, кроме грусти.

– Да нет, Соня, она права, – сказал отец. – В ЕКА моих детей и в сортир не пустят...

– Джерри!

– Так ты подпишешь мне бумаги? – спросила Франя, вынула из кармана ручку и положила ее поверх документов.