Мыслит ли она, хоть в каком-то смысле слова? Знакомы ли ей раздумья, споры с собой, порождает ли она какие-то идеи, которым потом следует? Иными словами: это сущность или все же только огромный сложный процесс?.. Марсиане обсуждали это столетиями. Большая часть детства Сьюлин прошла под аккомпанемент споров Четвертых на подобные темы. Ни ту, ни другую точку зрения никому не удавалось убедительно аргументировать. Что до самой Сьюлин, у нее не было определенного мнения, но ей всегда казалось, что у гипотетиков нет и быть не может никакого мозгового центра, никакого координирующего разума. Они создают нечто необычайное и непредсказуемое, но то же самое делает и обычная эволюция. Она порождает чрезвычайно сложные интерактивные биосистемы, однако у нее нет целенаправленного вектора развития. С тех пор, как репликаторы были запущены в космос (быть может, какими-то давно исчезнувшими цивилизациями еще до того, как из звездной пыли сформировались Земля и Марс), эти репликаторы подчинялись той же беспощадной логике конкуренции и мутаций. Мало ли что это могло породить за миллиарды лет? Машины гигантской мощности и размера, полуавтономные, в определенном смысле «умные», или Арку и временной покров, изолировавший Землю, — все это, пожалуй, да. Но разум и сознание, способное к мотивации поступков? Сьюлин давно отвергла для себя эту мысль. Гипотетики — что угодно, только не разум. Просто пример вторжения дарвинисткой логики в космическую пустоту.

Прах машин упал в пустыню, и из него выросли странные, нежизнеспособные цветы. Колеса, трубки, розы с угольными глазами. А Айзека неудержимо тянет на запад. На Дальний Запад. Что это значит? Есть ли у всего этого какое-то разумное объяснение?

Но, если есть, и если это то же самое, что было на Марсе, — значит, Айзека приносят в жертву силе столь же бесчувственной и безразличной, как ветер [17].

Наутро миссис Рэбка позволила Сьюлин войти в комнату к мальчику.

— Вы сами поймете, — сказала она сурово, — почему мы так за него беспокоимся.

Айзек лежал с закрытыми глазами, закутавшись в клубок одеял. Сьюлин потрогала его лоб и почувствовала исходящий от него жар.

— Айзек, — вздохнув, сказала она, не столько ему, сколько самой себе. Эта бледность и обездвиженность слишком многое ей напоминали. Другой мальчик… и тоже лихорадка… и тоже пустыня…

— Роза, — произнес Айзек таким голосом, что Сьюлин вздрогнула.

— Что с тобой?

— Я помню розу. А она помнит меня.

Не открывая глаз, он приподнялся и попытался сесть, стукнувшись головой о спинку кровати. На подушке отпечатался продавленный след. Волосы Айзека слиплись от пота. До чего люди кажутся крепкими, подумала Сьюлин, пока они могут ходить, бегать, прыгать, — и до чего становятся беспомощными, когда не могут.

А потом мальчик сделал нечто такое, что потрясло даже видавшую виды Сьюлин.

Он открыл вдруг глаза — совершенно обесцвеченные, но с неожиданными блестками на радужках, словно их прозрачную голубизну забрызгали золотой краской. Посмотрел прямо на Сьюлин, улыбнулся и заговорил на языке, которого она не слышала десятки лет, — на диалекте мало населенной южно-марсианской пустыни.

— Привет, сестрица! — сказал он. — Где ты так долго была?

После чего опять провалился в сон. А Сьюлин била мелкая дрожь от жуткого эха его слов.

Утром над деревней минангкабау совсем низко пролетел вертолет. И хотя это могло быть и безобидным совпадением — последние месяцы в горы часто наведывались инспекции лесозаготовительных компаний, — это встревожило жителей и привело ибу Диану к выводу, что нужно срочно уезжать.

— Здесь рискованно оставаться, — сказала Диана

— Куда же мы теперь? — спросила Лиза.

— Нам надо попасть за горный хребет, к Могиле Кубелика. Турк, вы ведь сможете нас туда доставить?

Турк задумался.

— Мне может понадобиться лом, — сказал он загадочно. — А так, конечно, доставлю.

— До города доберемся на какой-нибудь из здешних машин, — продолжала Диана. — Ваша слишком привлекает внимание. От нее лучше избавиться. Я попрошу кого-нибудь из деревни отвезти ее к шоссе, поближе к берегу, и где-нибудь там оставить.

— Я смогу получить ее обратно, когда все это кончится?

— Вряд ли.

— Что ж, логично, — сказал Турк.

Лиза знала, что у властей достаточно способов следить за передвижениями людей, которые их интересуют. Крохотные передатчики, которыми оснащаются машины и даже предметы одежды. Существовали и другие, засекреченные технические средства, совсем микроскопические. Житель деревни, который должен был отвезти их машину на север, собирался также забрать с собой всю их одежду и вещи. Лиза переоделась в цветастую блузку и муслиновые штаны, купленные в деревенской лавке, Турк — в джинсы и белую рубашку. Оба приняли душ в клинике ибу Дианы. «Обратите особое внимание на волосы, — наставляла их Диана. — Убедитесь, что в них ничего нет».

Ощущая что-то среднее между облегчением и паранойей, Лиза забралась в латаную-перелатаную развалюху, которую нашла для них Диана. Турк сел за руль, Лиза — рядом с ним. Диана тем временем прощалась с дюжиной местных жителей, обступивших ее.

— Ее тут любят, — заметила Лиза.

— Ее знают во всех окрестных деревнях, — сказал Турк. — Она ездит из одной общины в другую каждый день, помогает всем — малайцам, тамилам, минангам. В любой деревне найдется для нее место, и все готовы в случае чего ее защитить.

— Они знают, что она Четвертая?

— Разумеется. Не она одна тут Четвертая. Многие из этих деревенских стариков намного старее, чем кажутся.

Мир меняется, подумала Лиза, и никакой проповедью неприкосновенности человеческого генома этого уже не остановить. Ей представилось, как бы она попыталась донести эту истину до Брайана. Он бы, без сомнения, отмел ее с порога и принялся опровергать. Он был мастером по части заделки трещин в фундаменте своей веры в благое дело УГБ. Но трескалось уже все и сплошь и рядом. Здание рассыпалось на глазах.

Ибу Диана уселась в машину, неуверенным движением застегнув на себе потертый ремень. Турк не спеша тронулся в путь. Толпа деревенских жителей, запрудивших узкую улочку, еще долго следовала за машиной.

— Им жалко, что я уезжаю, — сказала Диана. — Они опасаются, что я не вернусь.

Лиза каждый раз невольно вздрагивала, когда кто-то проезжал мимо. Но как только они выехали на шоссе, Турк повел машину энергично, что-то шепча себе под нос, низко надвинув на лоб матерчатую кепку. Ибу Диана сидела и молча вглядывалась в проносящийся мимо, навсегда ускользающий мир.

Лиза все не решалась заговорить, но наконец решилась:

— А кто такой Аврам Двали?

— Давайте для начала вы сами расскажете мне, что о нем знаете.

— Ну, он тоже преподавал в Американском университете, но он был как бы себе на уме, на факультете его не очень любили. Потом он ушел по неизвестным причинам. Это было где-то за полгода до исчезновения отца. Один человек в архивном отделе сказал мне, что последнюю зарплату ему переслали чеком в Кубелик. Если верить матери… — (Лизе редко удавалось разговорить мать на темы, связанные с прошлым, и это всегда давалось тяжело и ей, и матери.) — Если верить матери, он несколько раз бывал у нас дома, когда работал в университете. В справочнике его адреса в Кубелике нет — но у него сейчас нет и никакого другого постоянного адреса. Я думала поехать в Кубелик и выяснить, существует ли еще его абонентский ящик, или, может быть, остались какие-то сведения о его владельце. Но, судя по всему, это было безнадежной затеей.

— Вы подошли очень близко к тому, о чем даже не имели представления. Неудивительно, что Генетическая Безопасность вами заинтересовалась.

— Так Двали был замешан в одном из этих течений, которые собираются установить связь с гипотетиками?!