— О’кей. Конечно, мне пришлось прибегнуть к убеждениям некоторого рода. Вот, например, одни духи сто или сорок пять долларов за унцию. А затем за ужином и напитками у меня в квартире я поведала ему, насколько важно…

— Не надо подробностей! — заорал я.

— О-о-о! — разочарованно протянула Мэндала. — Полагаю, это только лишний раз доказывает, что ты вовсе не интересуешься моей приватной жизнью, не то что я. Во всяком случае, детективное агентство откопало садовника, который работал в приюте, когда туда привезли девочку. Теперь ему шестьдесят восемь лет, и он на пенсии, но помнит ее довольно хорошо, потому что в то время она его заинтересовала. В таком людном месте, как приют, на нее не обращали никакого внимания. Он сказал, что девочка держалась замкнуто. Никогда ни с кем не разговаривала без принуждения и больше всего хотела, чтобы от нее отстали и не трогали. Садовник пожалел бедняжку — конечно же она была миловидной девочкой — и стал по-своему проявлять к ней внимание. Через несколько дней она начала с ним беседовать. У нее не сложились отношения ни с учителями, ни с нянечками, и она не подружилась с другими детишками.

— Как долго она там находилась?

— Три недели.

— Неудивительно, что она об этом ничего не помнит, — пробормотал я себе под нос.

— Однако под показной застенчивостью скрывался характер очень решительный и самоуверенный — вот почему ее так быстро удочерили. Она могла найти подход к любому, чтобы заполучить желаемое.

— Что еще садовник знает о ней?

Мэндала задумалась на несколько секунд, и в трубке что-то загудело.

— Ну, он помнит, что девочку привез мужчина, несомненно дружок матери, — она просидела в приемном покое в течение трех часов, не вымолвив ни слова. В конце концов садовник не выдержал и напомнил о ней персоналу. Оказалось, что о ней просто забыли. С тех пор он настолько ею заинтересовался, что расспросил о ней. Конечно, никто не знал о ней много, но мужчина, который оставил ее, назвал имя ее матери и сообщил, что она умерла. Садовник также запомнил людей, которые ее удочерили, охарактеризовав их как приятных, но очень строгих.

— И это означает, что он знает ее полное имя, — догадался я.

— И кто только сказал, что из вас, мистер, никогда не получится детектива? — весело осведомилась Мэндала.

— Кто бы это ни был, он прекрасно знал, о чем говорил, — огрызнулся я. — А теперь сообщи мне кое-что еще.

— Конечно. Что ты хотел бы узнать?

— Имя девочки!

Мэндала хихикнула.

Когда Лофтинг пригласил меня войти, старикан восседал на своей кровати под пологом на четырех столбиках.

— Мистер Робертс, — вздохнул он. — Лофтинг только что известил меня о четвертом убийстве. Это безнравственно! По-настоящему безнравственно! И я решил прекратить расследование и поделить свои деньги поровну между оставшимися в живых девушками.

— Вам решать. Но после того как вы узнаете все факты, включая и имя вашей дочери, — уступил я.

Бертрам начал было наклоняться вперед, но старые кости ему не повиновались, и он снова откинулся на подушку.

— Вы знаете… вы знаете, кто она?

Брэдстоун тоскливо улыбнулся, когда я кивнул, а его веки спастически затрепетали. Мне пришло в голову, что бурная радость приведет к фатальному сердечному приступу, но старикан оправился и пристально уставился на меня. Голос его звучал твердо.

— Кто она, мистер Робертс? Вы в этом уверены?

— Да, я уверен, что знаю, кто она. Видите ли, это выяснилось вовсе не в результате работы ума и моих уникальных способностей анализировать человеческие характеры, просто дополнительная работа для детективного агентства.

— Тогда продолжайте. Скажите мне, кто она.

— У вас хватит сил, чтобы спуститься вниз, мистер Брэдстоун? — заботливо спросил я. — Мне бы хотелось познакомить вас с нею лично.

Старик изучал меня, хитро прищурившись.

— Похоже, вы что-то задумали? Кроме сообщения доброй новости о моей дочери. — Брэдстоун неожиданно замолчал. И воздух стал с шипением поступать в его распадавшиеся легкие. — Она не умерла? — задыхаясь, переспросил он.

Я покачал головой.

— Нет, ваша дочь жива и здорова, — ободряюще ответил я. — Но вопрос о четырех убийствах остается в повестке дня.

— Они совершены моей полоумной сводной сестрой и ее мускулистым дрессированным орангутангом? Лофтинг рассказал мне, что вы заперли их в комнатах.

— Верно, — согласился я. — Все говорило за то, что Джойс убила первых трех девушек в припадке бешеной зависти. Но последнее убийство предполагает почерк Корнелиуса.

— Очевидно, она заразила его своим ядом.

Я улыбнулся.

— Я мог бы этому поверить, Брэдстоун. Но, думаю, эту черту характера вы находите достойной восхищения.

— Только в себе, мистер Робертс, — откровенно заявил он. — В других людях я считаю ее презренной… и опасной.

— Точно так же и я не верю, что Джойс обладает настолько изощренной хитростью, чтобы убедить своего телохранителя совершить преступление, которое совсем не в его интересах.

— А почему бы и нет? Меня он не поразил своим исключительным умом.

— Верно, но Корнелиус чрезвычайно эгоистичен и уверен в себе. Однако назовем вещи своими именами. Если он жаждет денег, то ему стоит всего лишь присосаться к Джойс или к одной из девушек, чтобы их получить.

— Тогда ответ прост. Джойс объявила ему, что не даст ни цента, если он ей не поможет.

— Возможно, — согласился я. — Но маловероятно. От убийств Джойс не получала никакой выгоды, а вы ей обещали разумное наследство.

— А если она мне не поверила и боялась, что я возьму свое слово назад?

— И все-таки Корнелиусу не было никакого резона помогать ей. С другой стороны, соблазнив некоторых девушек, он увеличил бы свои шансы участвовать в джек-поте. Конечно же если бы смог все сохранить в секрете от Джойс. Но даже в этом случае, я уверен, она простила бы ему, пока считала его шашни элементарным проявлением юношеского животного инстинкта. Видите ли, я не стал бы утверждать, что Джойс угрожала Корнелиусу и загнала его в угол. Я придерживаюсь той точки зрения, что она слишком в нем нуждается и не позволит, чтобы обвинение пало на него.

Старикан нахмурился, бессмысленно расправляя складки покрывала на коленях.

— Тогда кто же, по вашему мнению, задумал и осуществил все эти убийства, мистер Робертс?

— Вряд ли они совершены одним человеком, — безразлично бросил я.

Брэдстоун поднял на меня слезящиеся бесцветные глаза и устало вздохнул.

— Если вы соберете всех, Лофтинг, я присоединюсь к вам внизу.

Я не мог бы назвать это дружеской вечеринкой, но, по крайней мере, присутствовавшие хорошо друг друга знали, и выпивка лилась рекой. Лофтинг привел Джойс и Корнелиуса, а я поддерживал Брэдстоуна, когда тот шел через комнату, и опустил его в самое удобное кресло.

Филиппа сидела напротив него, держа высокий стакан, наполненный напитком со льдом. Она слабо улыбнулась, потом отвернулась. Старик сурово кивнул ей.

Ивонн смешивала себе коктейль, а Аманда прислонилась к камину. Лофтинг встал позади Джойс и Корнелиуса, которые в напряженных позах сели у двери.

— Давайте выпьем, — предложил я, стараясь быть душой компании. Я передал стакан Ивонн и смешал коктейли для Аманды, Джойс и ее любовника. Лофтинг и Брэдстоун отказались, а я компенсировал нехватку настроя на общение, налив себе тройную порцию бурбона.

— Что же это? — ехидно спросил златокудрый силач. — Второй акт комедии? Действие происходит в гостиной?

— Верно, — кивнул я. — Оно называется «Мертвые чувствуют боль».

— Достаточно мы наслушались ваших идиотских выпадов — не говоря уж об этом немыслимом обвинении, которое инкриминировали нам, прежде чем мы смогли переговорить с адвокатом! — заявила Джойс на удивление подавленным тоном. Глаза ее обрамляли красные прожилки, и черты лица без грима обострились. Она сохранила стройность и привлекательность, но женщине ее возраста непозволительно выглядеть такой усталой.