Но через несколько лет, когда она послала ему сценарий “Братьев Моцарт”, ответ заставил себя ждать. Лишь за неделю до начала съемок пришло письмо от Бергмана, где он писал, что худшего сценария ему читать не доводилось и что он бесконечно разочарован. Для Остен это был тяжелый удар, но она проглотила обиду и спрятала письмо. Не сказала ни слова никому из съемочной группы и начала работать по плану. Но так и не смогла отделаться от ощущения, что таким рафинированным способом Бергман отомстил ей за то, как изображен в “Маме”: нагнал на нее панику прямо перед началом съемок “Братьев Моцарт”. Уж кто-кто, а он знал, какой эффект производят его слова.
Однако он еще не вполне разделался с Сюзанной Остен. Ее фильм “Ангел-хранитель” (1990) был номинировал по семи категориям на престижную премию “Феликс”, учрежденную Европейской киноакадемией, но награду получила только Малин Экс за роль второго плана. Главную премию отдали итальянскому фильму “Открытые двери”.
Сюзанна Остен никогда не забудет, какое испытала разочарование, когда, приехав со съемочной группой на фестиваль в Берлин, увидела, что табличку, указывающую их места во время церемонии награждения, поместили в дальнем конце, – не слишком деликатный способ сообщить о грядущей неудаче.
Что же произошло? ЕКА была создана в 1989 году, первым ее председателем стал Ингмар Бергман, он-то и возглавил жюри. Но вручение призов происходило без него, он уже покинул Берлин. Один из моих источников, хорошо знакомый с событиями вокруг премии “Феликс” 1990 года, сказал, что Бергман либо не одобрил фильм как таковой, либо посчитал, что Остен стала чересчур успешной. “Представить Ингмару Бергману ни много ни мало аж семь номинаций – это уже перебор”.
Самой Остен жюри сообщило, что Бергман попросту отсеял “Ангела-хранителя” и проследил, чтобы приз достался фильму, который даже не номинировался. Вот почему она написала ему письмо и спросила, что побудило его действовать таким образом.
Он спросил, можем ли мы обсудить это по телефону, я ответила, что нет, и мы встретились. Меня предупреждали, чтобы я “не лезла на рожон”, старалась задавать вопросы дружелюбно. Опасались, как бы я вконец все не испортила. Но ведь я винила его в том, что он поступил так от зависти. На этот фильм у меня были замечательные рецензии, в частности, писали, что он совершенно в духе Бергмана. Могу себе представить, что он хотел сам решать, кто его последователь, —
говорит Остен.
Когда она в конце концов встретилась с Бергманом, произошла дружелюбная стычка. Он сидел закутанный в пледы, с виду совсем старик.
Я спросила, по какой причине он решил, что фильм недостоин своих номинаций. Он затруднился ответить с чисто художнической точки зрения. Ему-де не понравилась операторская работа, а вдобавок он прицепился к одному из актеров, который, по его мнению, играл плохо. Мол, в свое время был недурен, но теперь уже нет.
Сюзанна Остен называет это проявлением бергмановской dislike [44]. По ее словам, у него было много таких dislikes, и она рассказывает о другом шведском фильме, который он якобы не позволил экспортировать в США. Американцы хотели его купить, а он это не одобрил.
Мало-помалу Остен сумела отвлечься от огромного разочарования в связи с тем, что ее лишили желанного киноприза, который, вероятно, обеспечил бы ей европейский прокат, а значит, и больше денег на следующий фильм.
Летом 2012 года Сюзанне Остен предложили выступить перед публикой в “Центре Бергмана” на Форё, в самом сердце империи, и рассказать именно об этом – о себе, о своей матери, об Ингмаре Бергмане и о том, как он отнял у “Ангела-хранителя” шанс на международный успех. При жизни режиссера такое было невозможно. Должно быть, все обстоит именно так, как она говорила еще в 1993-м: “Когда он умрет, все захотят говорить о нем”.
Некролог Ингмара Бергмана. Как его сформулировать наилучшим образом? Можно без труда найти высокие слова, широчайшие взаимосвязи. Его империя приобрела во времена расцвета поистине гигантские масштабы. Самый прославленный режиссер на свете, к которому другие великие режиссеры стояли в очереди, чтобы отдать ему дань уважения по случаю семидесятипятилетия, – Вуди Аллен, Акира Куросава, Этторе Скола, Федерико Феллини, сэр Ричард Аттенборо, Вим Вендерс, Жан-Люк Годар, Анджей Вайда.
“Ибо Твое есть Царство и сила и слава”, – писал журнал “Интриг”, недолговечный шведский аналог американского “Вэнити фэр”, в метком заголовке 1992 года. Обзор династии Бергман, сделанный журналисткой Леной Сванберг, свидетельствовал, что он сам, его дети, его актеры, поклонники, экс-жены, любовницы и друзья полностью доминировали в шведской культурной жизни. Его власть была огромна – чуть ли не монопольна. Концерн Ингмара Бергмана во всех подразделениях – кино и телевидение, театр, опера, книги, частная жизнь – работал блестяще. И когда в 1985-м пост руководителя Драматического театра стал вакантным, “Бергман быстро отложил все демократические процессы, посадил туда [Ларса] Лёфгрена и заложил основу нового золотого века театра”, – писала Сванберг.
Бергман печатался на великом множестве мировых языков и за свои “выдающиеся творческие достижения прежде всего в сфере музыки, сценического искусства и литературы” получил престижную королевскую медаль Litteris et Artibus. Он был командором французского ордена Почетного легиона и почетным доктором Стокгольмского университета. Я мог бы заполнить не одну страницу, перечисляя знаки его грандиозных успехов и мировой славы. Но не стану. Написанного уже достаточно.
За долгие годы он до такой степени ловко отрежиссировал образ своей персоны, что, подобно, к примеру, Ингвару Кампраду[45], как бы закоснел в мифе о себе самом. Выдумки и исправления уводили его все дальше от правды, и в конце концов он стал пленником собственной легенды. И наконец, последние его фотографии. Словно тощая старая птица, наедине со своими воспоминаниями, он стоял, опершись на трость, чувствительные ноги надежно обуты в кроссовки, и смотрел на море с пляжа у подножия дома на Форё.
В почти трехчасовом фильме, снятом журналисткой и поклонницей Бергмана Марией Нюрерёд, он спокойно изложил текст о своей жизни. “Ингмар Бергман. 3 документа о кино, театре, Форё и жизни” (2003) финансировался Шведским телевидением и распространялся компанией “Свенск фильминдустри”; это документ о долгой деятельности, и его зарисовки весьма симпатичны. Но результату недостает критических вопросов и проблемности. Нюрерёд, моложе его на тридцать семь лет, позволяет режиссеру вертеть собой, и видим мы обоюдный, беззастенчивый флирт. Когда Бергман на не очень твердых ногах выходит на каменистый пляж и смотрит на горизонт, зритель готов заключить старого вдовца в свое сердце и простить ему все прегрешения. Весьма великодушно, но делает из него кумира.
Для многих он конечно же был и остается человеком в берете и кожаной куртке, задумчивым и непостижимым. Для других, для тех, кто его знал, ему вдобавок присущи изрядная доля юмора и чуть ли не громовой смех. Он был проказник и к окружающим относился с по-детски эгоистичной беззаботностью. Значит, ответ на вопрос, как лучше всего сформулировать суждение потомков, вероятно, будет таков: Бергман был и тем, и другим, и всем, что в промежутке, в частности, самым настоящим поганцем. Подобная личность может быть только интересной и завораживающей. Прочтите, что пишет Эрланд Юсефсон в своей книге “Правдивые игры”:
Считалось, что Ингмар Бергман представляет лишь одного себя. За это его презирали, считали этаким незрелым умником-подростком, причем многие из этих людей вообще-то завидовали его независимости. Злились на него также и потому, что он не исполнял той роли, какую ему навязывали, не сидел в одиночестве, с прыщавым лицом за уборной в Эстермальме и не онанировал под унылую трескотню высшего общества. Наоборот, Ингмара окружали самые красивые молодые актрисы, он был прилежен и обладал влиянием, сам создавал себе условия и то и дело становился отцом. Невольно напрашивалась мысль, что он трахался с таким усердием, просто чтобы вытеснить латентный гомосексуализм, и меж тем как разгневанная молодежь среднего возраста воевала с обществом и истеблишментом, нередко проникая в их нутро как пятая колонна, Бергман снова и снова занимался божественными и желудочными проблемами в больших поместьях. В порыве великодушия можно было прямо-таки пожалеть его.
