– Надо же, я и не знал, что вы у нас Шерлок Холмс, – саркастически хмыкнул я.

Ассистент покраснел, но продолжал настаивать на своей правоте:

– Они были убиты.

– La strega! – прошептал Рикори.

Я недовольно покосился на него и опять повернулся к Брейлю.

– Хватит ходить вокруг да около. Каковы ваши доказательства?

– Вас не было с Петерсом почти два часа, я же находился рядом практически от начала приступа до смерти бедняги. При осмотре у меня сложилось впечатление, что вся проблема в его сознании. Отказывались служить не тело, не нервная система, не мозг. А воля. Ну… не совсем так, наверное. Скорее, в результате волевого усилия вся деятельность организма оказалась направлена не на поддержание своих функций, а на самоуничтожение!

– Тогда вы пришли к выводу, что это не убийство, а самоубийство. Что ж, такое случалось и раньше. Я видел, как пациенты умирали, утратив волю к жизни…

– Я имел в виду не это, – перебил меня ассистент. – В этом случае пациенты ведут себя пассивно, просто отказываются от жизни. Тут же речь идет об активном действии.

– О боже, Брейль! – опешил я. – Не говорите мне, будто предполагаете, что все восемь пациентов умерли, силой воли заставив себя покинуть этот мир. И среди них одиннадцатилетний ребенок!

– Я этого не говорил, – покачал головой Брейль. – Мне показалось, что Петерс не сам принял это решение. Его воля покорилась кому-то другому. Чуждая воля подавила его сознание. Чуждая воля, которой он не мог или не хотел противиться. До самой смерти.

– La maledetta strega![3] – вновь пробормотал Рикори.

Подавив раздражение, я задумался. В конце концов, я уважал Брейля, он был человеком слишком разумным и здравомыслящим, чтобы сходу отметать его идеи.

– У вас есть версии того, как были совершены эти убийства, если это вообще были убийства? – вежливо спросил я.

– Ни одной.

– Хорошо. Давайте обсудим эту теорию. Рикори, у вас в таких вопросах больше опыта, поэтому послушайте, пожалуйста, и забудьте о своей ведьме, – довольно неучтиво потребовал я. – В любом убийстве ключевую роль играют три фактора: метод, возможность, мотив. Давайте рассмотрим их по порядку. Итак, метод. Чтобы отравить кого-то или заразить смертельным заболеванием, можно использовать три пути: через нос (в том числе мы говорим о ядовитом газе), через рот и через кожу. Да, есть еще два-три способа. Отца Гамлета, например, отравили, влив яд ему в ухо, хотя у меня такой метод всегда вызывал сомнение. Я полагаю, что мы можем отбросить все иные варианты, кроме введения опасных веществ через рот, нос и кожу, рассматривая гипотезу убийства. Жертвы могли поглотить эти вещества, либо их могли ввести. Были ли на теле следы чего-то подобного – на коже, мембранах дыхательных путей, в горле, внутренних органах, в крови, нервной системе, мозге?

– Вы и сами знаете, что не было, – ответил Брейль.

– Именно так. Значит, кроме специфического свечения лейкоцитов, у нас нет никаких доказательств, связанных с методом. Таким образом, по первому пункту у нас нет ничего, на чем можно было бы основать теорию убийства. Рассмотрим второй пункт – возможность. Жертвами стали распутная девица, гангстер, респектабельная старая дева, каменщик, одиннадцатилетняя школьница, банкир, акробат и гимнаст. Люди с настолько разным образом жизни, насколько это вообще возможно. Судя по всему, между ними вообще не было ничего общего – если не принимать во внимание двух работников цирка и Петерса с Дарнли. Как могло случиться, что кто-то сумел подступиться к гангстеру Петерсу настолько же близко, как и к социальной работнице Рут Бейли? Как кто-то смог сблизиться и с банкиром Маршаллом, и с акробатом Стэндишем? И так далее. Вы видите, в чем тут сложность? Чтобы совершить убийство – если это было убийство, – злоумышленник должен был подобраться ко всем жертвам. А это предполагает определенную степень близости. Вы согласны?

– Частично.

– Если бы все жертвы жили в одном квартале, мы могли бы предположить, что они каким-либо образом сталкивались с гипотетическим убийцей. Но это не так.

– Простите, доктор Лоуэлл, – вмешался Рикори, – предположим, у них было общее увлечение, которое и свело их с убийцей.

– Но что может объединять столь разношерстную группу?

– Одно общее увлечение указано в ответах ваших коллег.

– Что вы имеете в виду, Рикори?

– Дети.

– Да, я заметил. – Брейль кивнул.

– Подумайте о полученных вами данных, – продолжил Рикори. – Мисс Бейли занималась детской благотворительностью. Полагаю, что при этом она лично помогала детям. Банкир Маршалл выступал в защиту прав детей. У каменщика, акробата и гимнаста были дети. Анита сама была ребенком. Насколько мне известно от Макканна – а он, как вы помните, был знаком с Дарнли, – и Петерс, и Гортензия обожали детей.

– Но если мы говорим об убийствах, то убийца – один, – возразил я. – А мне представляется невозможным, чтобы все восемь жертв интересовались одним ребенком или группой детей.

– Безусловно, – согласился Брейль. – Но всех их мог объединять интерес к какой-то одной вещи, которая понадобилась бы их ребенку или детям. И эту вещь, допустим, можно раздобыть только в одном месте. Если бы мы могли подтвердить эту гипотезу, то такое место свяжет все убийства.

– Да, несомненно, стоит рассмотреть эту версию, – задумчиво кивнул я. – Но мне кажется, что можно посмотреть на эту проблему с другой стороны. Не один интерес привлек все жертвы в одно место, а дома убитых почему-то стали доступны убийце. Например, он мог чинить радиоприемники. Быть сантехником. Или налоговым инспектором. Или электриком. И так далее.

Брейль пожал плечами. Рикори не ответил. Он погрузился в глубокие раздумья и, казалось, не слышал меня.

– Прошу вас, не отвлекайтесь, Рикори. Итак, по методу убийства у нас ничего. По возможности убийства – нужно найти людей, чьи профессиональные обязанности привели бы их в дома жертв или привлекли бы жертв к ним домой. Особое внимание стоит обратить на профессиональные услуги, связанные с детьми. Теперь – о мотиве. Ревность, прибыль, любовь, ненависть, зависть, самозащита? Ничто не указывает на это, судя по разному социальному статусу жертв.

– Может быть, мотивом стало само стремление к убийству? – вдруг спросил Брейль.

Рикори подался вперед, пристально глядя на моего ассистента. Вот теперь он был весь внимание.

– Да, я думал о том, что убийства мог совершить маньяк, – с некоторым раздражением согласился я.

– Я не совсем это имел в виду. Помните слова Лонгфелло: «Стрелу из лука я пустил. Не знал я, где она упала»[4]. Я никогда не соглашался с тем, что метафора Лонгфелло несет в себе позитивный смысл, мол, выпустить стрелу – это как отправить корабль в неизвестные земли и получить, как говорится, «золото и серебро, и слоновую кость, и обезьян, и павлинов»[5]. Мне думается, есть люди, которые не могут выглянуть из окна или с крыши небоскреба, увидеть людную улицу и устоять перед искушением швырнуть что-нибудь вниз. Они чувствуют азарт, не зная, в кого попадет брошенный предмет. Это будто дарит им власть. Так боги насылают чуму и на невинных, и на грешников – без разбора. Должно быть, этот азарт был ведом и Лонгфелло. В глубине души поэт хотел бы пустить стрелу из настоящего лука, а потом угадывать, попала ли она кому-нибудь в глаз, сердце или вообще пролетела мимо, лишь спугнув бездомного пса. Продолжу свою мысль. Дайте такому человеку власть и возможность убить кого угодно, убить так, чтобы причина смерти никогда не была установлена. И вот наш герой сокрыт завесой тайны, он в безопасности. Бог смерти. Он не желает зла кому-то лично, просто «стрелу из лука он пустил», как лирический герой Лонгфелло. Забавы ради.

– И вы не назовете такого человека маньяком? – сухо осведомился я.