Она, резко оттолкнувшись, поднялась с кровати. Ринулась к радиатору, схватила майку, трусы, комбинезон, свитер, теплые носки, оделась так быстро, будто спешила на пожар. Открыла кран, чтобы умыться и почистить зубы. Брызнула на лицо ледяной водой, поморщилась, вытерлась полотенцем. Накануне она мылась в большой ванне, которую Жорж ей недавно наладил, устроив все как для настоящей принцессы.
Стелла взяла машинку для бритья, запустила в волосы, поставив на режим «ежик два сантиметра». Коротко постричь все по краям, оставить только волосы наверху, падающие густыми прядями. Волосы на макушке дают тепло, и потом… кто знает, может, ей нужно будет в какой-то момент действительно стать похожей на принцессу. С белокурой прической, в изящном платье и тонких шелковых колготках. Накрасить губы. Засмеяться горделивым смехом, демонстрируя прекрасные зубы. Только вот груди у нее нет. Вообще, довольно мало мяса на костях. Она такая худенькая, что дрожит от холода при каждом сквозняке.
Стать похожей на принцессу.
А вдруг…
Она запрещала себе об этом думать. Особенно по утрам. Иначе на весь день настроение испорчено.
И уж особенно сегодня утром… И так плохое настроение. Ощущение такое, что какое-то несчастье уже по пути сюда, подбирается к ней все ближе. Сегодня ночью она проснулась от предчувствия беды. Она научилась блокировать это чувство. Свернулась в клубочек и принялась ворочаться с боку на бок, напевая старинные песенки, которым научила ее мать, те самые, которые прежде помогали ей не слышать, не чувствовать, гасить крик в глубине горла. «Моя малышка – как вода, да, как вода живая, она бежит, как ручеек, и дети за ней, играя, бегите, бегите за ней со всех ног, никто ее прежде догнать не мог…»
Иногда помогало.
Но стоило встать…
Как только она вставала, принималась убегать. Убегать от толпы несчастий.
Вот и сейчас она бегом пролетела по лестнице.
Сюзон разожгла огонь, достала молоко, поджарила хлеб, поставила на стол мед и сливочное масло. По кухне разносился чудесный запах кофе.
А сейчас она пошла чистить снег у ворот. Так было написано в записке рядом с чашкой.
– Спасибо, – прошептала Стелла.
Она налила себе кофе, сгрызла кусочек сахара, оперлась на каминный колпак, отпила глоточек кофе. Листья розовой герани, скрученные от холода, вновь зазеленели, но вот мимоза погибла, ну что уж тут поделаешь…
Она включила проигрыватель, сунула туда компакт-диск. Blondie, «Heart of glass». «Once I had a love and it was a gas. / Soon turned out had a heart of glass…»[8] Она взяла кусочек поджаренного хлеба, намазала маслом, потом пристукнула каблуками, прокрутилась вокруг своей оси, подняла руки, повторяя за Деборой Харри слова и мыча под музыку там, где не разбирала слов, но некоторые она, конечно, забыть не могла: «Love is so confusing, there’s no peace of mind. / If I fear I’m losing you, it’s just no good / You teasing like you do…»[9]
Она допила кофе, нацепила на голову свою фетровую вытертую шляпу, похлопала по клетке попугая Гектора, стараясь не уронить тряпочку, которая ее накрывала. Просунула ему сквозь прутья кусок поджаренного хлеба. Съест его к полудню, когда проснется.
– Везунчик ты. Можешь спать сколько вздумается!
Она спустилась на первый этаж, открыла дверь в комнату в конце коридора, подошла к кровати. Том спал, уткнув нос в свою гармошку. Она обняла маленькое теплое тельце и прошептала: «Пора вставать, золотце мое». Он пробормотал, что еще ночь, что это невыносимо. Кто придумал эту школу и почему этого человека до сих пор не убили? Она улыбнулась и не велела ему больше так говорить. Он высунул голову из-под одеяла, глаза у него были со сна опухшие, как две голубые щелочки.
– Давай, рота, подъем! Выходим ровно через полчаса! Завтрак на столе в кухне.
Она обернулась на пороге:
– А зубы чистим после еды. Три с половиной минуты. Поставь себе песочные часы.
– Я и так знаю, – проворчал он, садясь на край кровати.
«Вот почему ты мне никогда не доверяешь», – прочитала она в линии сгорбленной сонной спины. У него были худые руки, узкие плечи, глубокие надключичные впадины. Веснушки на носу и на щеках. И та же блондинистая шевелюра, что у нее, густая и взъерошенная на макушке.
Однажды она застала его в ванной: он стоял на стуле и глядел в зеркало умывальника. В руке была машинка для стрижки, поставленная на «ежик два сантиметра».
– Нельзя так, мы будем выглядеть как близнецы, – заметила она, поглядев на его отражение в зеркале.
– А мне нравятся твои волосы. Мне кажется, у тебя очень красивая прическа.
– Что, постричь тебе сзади?
Он кивнул, протянув ей машинку.
– Стелла, ты такая красивая.
Он звал мать по имени.
Точно, как его отец. Адриан никогда не говорил «дорогая», или «любовь моя», или «ангел мой». Он говорил «Стелла» или в крайнем случае «принцесса», и кровь приливала к ее щекам, она кусала губы, опускала глаза, чтобы он не угадал, о чем она думает в этот момент. Но Адриан смотрел на нее и все понимал. На его губах появлялась нежная полуулыбка, которая словно ласкала ее, он и не приближался к ней, и не трогал ее пальцем, но она неслышно стонала, сжав губы.
Это было всего год назад. Она побрила Тому затылок. Белая полоска на загорелом затылке.
И с тех пор Том брил себе голову по бокам, оставляя только кружок на макушке, – королевская лепешка. «Ты мой король…» – говорила Стелла, поглаживая его по голове.
– Отправляйтесь-ка в грузовик. Бери портфель и не забудь полдник. Он в холодильнике.
Он казался таким хрупким и беззащитным… Сидел на кровати, глаза были устремлены в пустоту. Ей захотелось сказать ему, чтобы он ложился дальше спать и не мучился. На следующий год ему будет одиннадцать лет, это уже коллеж, потом лицей…
Никогда эта учеба не кончится. Кажется, вечность будет длиться.
На улице было еще темно. Черное небо, вихри ветра взрывают снег и взметают его в воздух, прибивают к порогам домов и к стенам. Скворцы летали вокруг сарая, пронзительно покрикивая. Они пытались спрятаться под перекладинами кровли, но разлетались каждый раз, как хлопала тяжелая створка двери.
Стелла прошла за загородку, где спали собаки. Прислонилась к стене, чтобы выдержать их ласки, иначе точно упала бы под натиском их мощных квадратных лап. Да, да, деточки мои, я тут, все хорошо, вы что-то лаяли сегодня ночью, вас тоже пугал ветер, да? Она достала печенье из кармана толстовки, раздала всем понемногу. Впустила собак в кухню. Поцеловала Медка в морду. Насыпала сухой корм в три миски. Наполнила большую миску водой. Приговаривала ласковым голосом, сюсюкала: «Ну что, Полкан, ну что, Силач, ну что, Медок? Готовы к долгому рабочему дню?» Они устремились к своим мискам, а она тем временем подбросила поленьев в огонь. А Сюзон днем еще подбросит. Так что, когда они вечером вернутся домой, в доме будет тепло.
Такая вот утренняя рутина. Она все это уже может делать с закрытыми глазами. Раньше их было двое: Адриан и Стелла. А теперь она одна. Жорж и Сюзон живут в соседнем доме. Летняя рутина, зимняя рутина. Весенняя рутина, осенняя рутина. Она приспосабливает свои действия под соответствующее время года, летом может чуть подольше попить кофе, зимой оставляет время на расчистку снега. Или на маневры во дворе с грузовиком, оснащенным платформой и подъемным краном, который ей служит и фамильной каретой, и средством к существованию.
Зимой водопровод во дворе фермы перемерзает. Она пользуется краном в кухне, берет там воду, наливает в большую лейку на тридцать литров. Рукоятка ледяная, обжигает холодом руки, она забыла свои кожаные перчатки – «перчатки душительницы», как называет их Том. Свежая вода для поросенка Мерлина и для всех ослов. И всем гранулированный корм к тому же. И сена ослам в каждые ясли. Одна морковка, две морковки, три морковки, да еще приласкать Тото, Бергамота и Гризли. Пока она занимается двумя остальными ослами, Тото бьет копытом землю. Она его опасается, у него дурной характер, может лягнуть. Это уже бывало. Она как-то раз наклонилась, чтобы разрезать веревочку на связке сена, и он долбанул ее копытом. Она два месяца ходила в гипсе, доктор сказал, что перелом опасный, но есть шанс полностью восстановить руку, только ни в коем случае нельзя ее нагружать. «Ваш муж вам поможет». – «Это не муж», – процедила она сквозь зубы.
