Спешившись, он отпустил Клементину лакомиться травой и капустой. На вытоптанной грядке с овощами виднелись следы нескольких двухколесных тачек. Следов копыт не было. На земле валялся соломенный матрас, вероятно принадлежавший Алтану. Матиас вытащил из ножен кинжал и подошел к двери в сад.

На каменных плитах у стены дома что-то лежало. Госпитальер осторожно присел, опасаясь боли в спине, и ткнул кинжалом в привлекший его внимание предмет. Это была отрезанная мужская мошонка и половой член. Одно яичко отсутствовало, хотя его хозяину было уже все равно. Потом взгляд Тангейзера остановился на тяжелом дверном молотке, луже крови на ступеньках и вертикальных потеках на двери. Кого-то повесили здесь на молотке и оставили истекать кровью.

Иоаннит вошел в дом, остановился и прислушался. Сразу за порогом отсутствовало несколько досок пола – их сняли так, чтобы не было видно с улицы. Слева находился люк в погреб, справа дверь в большую, протянувшуюся во всю глубину дома кухню. На полу блестело стекло. Кладовые, буфеты, полки – все было разграблено и опустошено. Не осталось даже деревянных ложек. В одном месте белело немного муки – по всей видимости, случайно просыпанной. Грабители, не брезгующие деревянными ложками и мукой?

Тангейзер задумался над этим обстоятельством – чтобы отвлечься от мыслей о Карле. Он пошел по залитому кровью коридору с многочисленными отпечатками ног, в большинстве своем босых. Свернувшаяся кровь липла к подошвам сапог. Как и у двери в сад, она была густой, похожей на подогретый деготь. Заметив на полу толстый золотой шнурок, госпитальер поднял его – он был абсолютно новым, и, похоже, его не срывали с одежды – и снова уронил.

В вестибюле перед парадной дверью крови оказалось гораздо больше. Густая, как холодная подливка, она тоже была истоптана ногами, но пролили ее позже, не больше часа тому назад. Наступив на свинцовую мушкетную пулю, Матиас поднял ее. Пуля деформировалась от удара, но следы пороха на ней отсутствовали. Пращи. Он видел их в действии во время хлебных бунтов в Адрианополе: дешевое, но в руках умелого бойца или при массовом применении смертельно опасное оружие. Тангейзер внимательно присмотрелся к телу, которое видел с улицы.

Это был его друг Алтан Савас. Он лежал в огромной луже запекшейся крови, подобно съедобной фигурке на прилавке кондитера. Крысы, словно привлеченные угощением, копошились на его бедрах и груди, вгрызаясь в раны. Иоаннит прогнал их ударом ноги и вложил кинжал в ножны.

Он понял, что серб мертв, как только увидел в окне истекающее кровью тело Симоны д’Обре. Алтан был не тем человеком, который мог оставить в обороне незащищенную брешь и покинуть находящихся на его попечении людей. Когда Тангейзер выкупил его у мальтийских пиратов, в казематах форта Святого Антония были и другие рабы из числа янычар. Выбор ему подсказала интуиция и вера в храбрость сербов. Он вспомнил слова, скрепившие их договор, когда Савас после недолгих размышлений сказал: «Если в обмен на свободу вы хотите, чтобы я отрекся от Пророка, да будет благословенно его имя, лучше я останусь прикованным к веслу».

Его имя означало «восход красного солнца», и он умер во время кровавого рассвета.

Их дружба была тем глубже, что была лишена нежности. Алтан улыбался только после боя, когда они стирали кровь с оружия. Во время войн, когда сельскую местность наводняли голодные банды наемников и дезертиров, для таких улыбок находилось немало поводов. С болью в сердце Матиас смотрел на тело друга. Но худшее было еще впереди, и он наклонился и стал разглядывать раны серба, пытаясь понять, что еще ему под силу вынести.

Саваса застрелили из пистолета, с близкого расстояния – пуля попала ему в левый глаз. Лицо его было черным, в пороховых ожогах. Череп оказался не поврежден. Несколько ножевых ран зияли на груди, напротив сердца, но кровь из них почти не вытекла, и это значило, что сердце в тот момент, когда их наносили, уже не билось. С Алтана сняли одежду и оружие, а с бедер срезали большие полоски кожи – убийцы взяли в качестве трофея татуировку янычара. Половые органы остались целы – не у всякого убийцы достанет хладнокровия отрезать у человека член.

Судя по всему, серб захватил в плен разведчика напавшей на дом банды, изувечил его и повесил на двери в сад, чтобы отпугнуть остальных, внести смятение в их ряды. Тангейзер прошел ту же школу. На полу вестибюля еще тлели несколько огарков свечей. Они освещали поле боя. Здесь была зона обстрела, рубеж обороны. Стратегия Алтана была безупречна, и все же его перехитрили.

Савас приготовился противостоять тем, кто прорывался через выбитую дверь, и, судя по количеству крови, убил несколько человек. Иоаннит признал, что, атакуя с улицы, он сам не справился бы с Алтаном и не смог бы подобраться так близко, чтобы выстрелить из пистолета ему в лицо. Убийца подкрался сзади. Один-единственный выстрел с близкого расстояния – вероятно, нацеленный в затылок – застал серба врасплох.

От рыцаря не укрылся тот факт, что в двоих его друзей стреляли сзади из пистолета, редкого и дорогого оружия.

Дверь в сад осталась целой, но окно на первом этаже рядом с ней было широко распахнуто.

Матиас посмотрел на лестницу.

Запах паленой шерсти. Много стекла. Стекло, кровь и тишина.

Карла должна быть там, наверху. Обнаженная, мертвая, наверное, изуродованная, возможно, с вырезанным из живота ребенком. Изнасилованная. Трофей. Сколько он видел таких изувеченных женщин – во всех уголках мира, куда его заносила судьба? Такая женщина, его мать, была самым ранним воспоминанием Тангейзера: его память не сохранила ничего, что предшествовало той сцене. Где-то на границе его сознания всегда присутствовала та ужасная картина: обнаженное, оскверненное тело матери, распластанное на боку мертвой лошади. Потом он подумал об Ампаро, которую любил и мысли о которой гнал от себя – ее имя навсегда стало для него связано с жестокостью, которую он не сумел предотвратить.

А теперь и Карла стала жертвой проклятия, наложенного на него звездами в момент появления на свет. Это цена, которую вселенная заранее потребовала в уплату за преступления, которые ему было суждено совершить.

Вот так. Карлы больше нет. Она присоединилась к сонму ангелов – в этом не могло быть сомнений. Рай стал богаче. Ее душа найдет свой дом среди абсолютной, вечной любви, потому что именно из этой субстанции и была соткана ее душа с самого момента рождения. Но что ждет душу нерожденного ребенка? Этого Матиас не знал.

Послышался какой-то звук, а может, это ему только показалось, и сердце иоаннита вновь вспыхнуло надеждой. Он прислушался – ничего. Только несущий смерть набат над всем городом. Алтан Савас погиб, защищая Карлу, но не защитил ее. Убийцы, насильники и воры пришли, чтобы убивать, насиловать и грабить. Судя по тому, что рыцарь уже видел, эти негодяи не привыкли обуздывать свои желания.

Но он, Тангейзер, жив.

И теперь свободен.

Больше ему не нужно выдерживать испытания любви, нести ее непомерный груз, жить со страхом, неизменно сопутствующим ей. Госпитальера захлестнула волна огромного облегчения. Он содрогнулся от отвращения к самому себе, но ничего не мог с этим поделать. В голове у него словно всплывали и лопались воздушные пузырьки. Он больше не полюбит. И больше никого не потеряет. Хватит с него потерь – их даже слишком много! Тангейзер не чувствовал жалости к себе, не мог ее чувствовать. Не жалел он и других. Ему не нужна была жалость, он ее не заслужил. И пользы она ему не принесет, как не приносила никогда ни одному человеку. И страдать он тоже не будет. Усилием воли обуздает страдание – его бесполезная вездесущность стала вызывать у Матиаса отвращение. Карлы больше нет, теперь его ничто не связывает, и он будет свободен. Свободен погрузиться в пучину ненависти и смерти. Свободен отбросить сантименты, надежду и радость – все эти признаки слабости. Свободен бродить по самым мрачным уголкам земли и собственной души. Свободен стать тем, к чему раз за разом склоняла его судьба: зверем, наконец избавившимся от страданий, присущих человеку.