– Не очень, – согласился госпитальер.

Неожиданный звук заставил его вскинуть голову: он не верил своим ушам. От этого шума содрогалась сама ночь – он был словно напоминанием о более благородных существах, некогда владевших этим миром. Никакие другие звуки не производили на Тангейзера большего впечатления, за исключением разве что музыки в исполнении Карлы и Ампаро.

– Это лев, – изумленно пробормотал Матиас.

– Король держит львов, чтобы натравливать на них собак, – объяснил Грегуар.

– Хорошо бы его самого запереть в клетку с теми и другими, – буркнул его господин.

– Наверное, им страшно, – вздохнул Юсти.

Тангейзер заметил среди мусора несколько обнаженных тел, возможно, братьев юноши. Надеясь, что молодой гугенот их не видел, он отвел мальчиков в сторону.

– Сомневаюсь, что львы способны бояться, – заявил он. – Идем к месье Паре!

Тангейзер и его спутники пересекли площадь. Стефано повел их сначала к реке, а затем на восток, мимо череды открытых пристаней. Еще один поворот, на этот раз на север – и они оказались на улице, по которой герцог де Гиз – если Матиас правильно сориентировался – вел за собой убийц. Часовой с алебардой посмотрел на крест на груди госпитальера, на капрала с его ношей и не стал их останавливать.

Иоаннит ускорил шаг, обогнал Юсти с факелом и пошел вдоль самых домов на восточной стороне улицы. Его глаза уже привыкли к темноте. При этом всякий, кто приблизился бы к ним, смог бы увидеть только пламя факела в трех шагах позади, а сам Тангейзер остался бы незаметным на фоне стен. Квартал состоял из постоялых дворов, пансионов и мастерских ремесленников, которые обслуживали дворец. Тангейзер уловил запах воска и терпентина[15]. Улица словно замерла, ошеломленная волной прокатившегося по ней насилия.

За темными окнами и запертыми дверьми молились семьи, объятые страхом перед грядущим днем. Замки не были препятствием для убийц – двери просто сбивали с петель тупыми концами алебард. На выбитых и на распахнутых дверях были грубо намалеваны белые кресты, на которых еще не высохла краска. У одного из домов рядом с выбитой дверью лежал ряд тел, босых, в ночных рубашках с мокрыми черными пятнами – людей построили вдоль стены и проткнули пиками. Колокольный звон здесь звучал громче, но его перекрывали доносившиеся из дома голоса: один, мужской, проклинал Бога, другой, более тихий, пытался успокоить его. Тангейзер слышал плач и вопли насилуемых женщин. От женского крика у него все перевернулось в душе. Он остановился, чувствуя, как изнутри у него поднимается волна ярости. Нет, это не подходящая ночь для поисков справедливости – не стоит даже пытаться!

Подавив стыд, рыцарь двинулся дальше.

Внезапно перед ним возник угол здания, словно выросшего из земли, чтобы расщепить улицу надвое. Широкая дорога вела на восток, узкая – на север. Матиас свернул на восток. Снова выбитые двери, а у стен – еще теплые трупы с широко раскрытыми ртами в лужах черной, густеющей крови. Направо и налево отходили многочисленные переулки, растворявшиеся в темноте. Затем показалась арка, ведущая неизвестно куда, и еще одна улица справа.

Тангейзер следовал за поворотами улицы, мимо переулков и отгораживавших внутренние дворы ворот, пока вдалеке не показался широкий перекресток. Там, в темноте, мерцала дюжина факелов, желтый свет которых отражали лезвия алебард. Всадники. Послышались торжествующие крики, в которых сквозила еще не утоленная жажда крови. Госпитальер оглянулся.

Показался Стефано, а за ним и мальчики. Поворачивая к перекрестку, Матиас увидел мужчину, выскользнувшего из переулка справа, в самом конце улицы.

Парика на нем не было, и своей безволосой головой он напоминал монаха, лет же ему было чуть больше тридцати. Мужчина был совсем голым, если не считать одной туфли. Тангейзер метнулся на противоположную сторону улицы – звук колокола заглушал его шаги. Больше он никого не увидел. На шее лысого мужчины висел кожаный кошелек – судя по тому, как он раскачивался, довольно тяжелый. В левой руке беглец держал кинжал, но, по-видимому, он не привык к оружию. Мужчина приближался к Стефано и подросткам, но, похоже, думал о бегстве, а не о противостоянии. Возможно, он и не бросился бы на капрала, но иоаннит не стал рисковать и атаковал его сзади.

Незаметно подкравшись, он схватил запястье руки с кинжалом, одновременно вонзив собственный кинжал сверху вниз над ключицей беглеца. Когда рукоятка уперлась в тело, Тангейзер повернул лезвие, чувствуя, как рвутся жизненно важные органы и ткани. Жизнь мгновенно покинула тело жертвы, но госпитальер чувствовал, как она уходит, и в который раз удивился этой загадке. Голый мужчина, не издав ни звука и даже не дернувшись, опустился на колени и стал валиться на землю. Матиас удержал его от падения за рукоятку кинжала, схватил кожаный ремешок кошелька и снял его с головы жертвы. Выдернув кинжал и следя за тем, чтобы не попасть под струю крови, хотя большая ее часть уже вылилась внутрь грудной клетки, он отпустил труп, и лысая голова убитого упала в канаву. Потом иоаннит вытер кинжал и вложил его в ножны.

От мягкой кожи кошелька исходил запах лаванды, и Тангейзер сделал глубокий вдох. Золотые монеты он узнал по весу, даже не заглядывая внутрь. У кошелька имелась петля для надежного крепления на поясе. Матиас нагнулся за кинжалом мертвеца. От резкого движения снова заболела спина, и госпитальер разразился проклятиями. Он проклинал протестантов, проклинал короля, проклинал недуги, все чаще терзавшие его кости. Затем он стал разглядывать свой трофей. Это был, судя по всему, миланский кинжал, длиной в одну треть меча, очень удобный в ближнем бою. Великолепная сталь, рукоятка из ляпис-лазури и маленькое кольцо указывали на то, что оружие было парадным, но его боевые качества при этом не пострадали. Вместе с ножнами кинжал мог стоить не меньше, чем золото в кошельке, однако ножен нигде не было видно.

Тангейзер сунул кинжал за пояс сзади, рукояткой к правому локтю. Потом он снял с трупа два кольца и положил их в кошелек и лишь после этого впервые посмотрел в лицо покойнику. Однако оно было скрыто в тени. Этот человек был уже мертв – Матиас просто ускорил дело. Если это убийство и легло пятном на его совесть, то таких пятен там было в избытке. Он выпрямился, потянулся и опять поморщился от боли.

Факел приближался, а с ним и равномерный звук шагов Стефано. Увидев Тангейзера, гвардеец смахнул со лба пот, заливавший глаза. Орланду еще дышал. Юсти наклонил факел, и они с Грегуаром уставились на голого и окровавленного мертвеца. Тот лежал, согнув колени, в такой позе, словно смерть настигла его во время акта извращения. Потом они увидели, что их предводитель пристегивает к поясу кошелек.

– Вы его ограбили? – спросил Юсти.

– Нет такой крепости, которую нельзя завоевать с помощью золота. А мы должны покорить Париж. – Матиас посмотрел на капрала. – Далеко еще?

Стефано покачал головой и подбородком указал вперед:

– Чуть дальше той суматохи.

– Хочешь, я возьму Орланду?

– Нет, сударь. С вашего позволения, я переложу его на другое плечо.

Тангейзер помог ему, а затем повел спутников к скоплению людей и лошадей на перекрестке. Сзади послышался голос, призывавший бежать быстрее, и топот ног.

Оглянувшись, госпитальер увидел двух молодых людей – дворян, если судить по их яркой, безвкусной одежде, – которые выскочили из того же переулка, что и голый мужчина. У каждого на шапке был прикреплен белый матерчатый крест. На плечах они несли рапиры с чистыми, без следов крови клинками. Оба были без кирас. Они тяжело дышали и были бледными от страха, но явно приободрились, вынырнув из темноты переулка. Заметив труп, дворяне принялись его обыскивать, причем возмущение их, по мере того как они понимали, что им нечем здесь поживиться, явно росло.

Потом они заметили Тангейзера. Тот отвернулся от них и пошел прочь.

– Эй! Любезный, мы преследовали этого еретика! – окликнул его один из дворян.