Знаю. Смотри. Вертолет улетает. Его силуэт пересекает луну.

Тебе не жарко? Ты можешь дышать?

Мне не нужно дышать. Сейчас я обратен самому себе. Что было живым, стало мертвым; что было первым — сейчас последнее.

Ты понимаешь, что это будет за магия?

Да. Вы с Эйнджелом должны уравновесить друг друга в этом мире. Здесь и сейчас — те же самые условия, в которых родилось твое бессмертие: извержение вулкана, души умерших... все линии жизни и смерти пересеклись в этом месте... их нити спутались, связались узлами, скрутились в клубок.

Все так же, как и тогда, у подножия Везувия.

Ты сможешь стереть себя из истории, если поймаешь нужный момент... а я смогу вернуть Хит... вывернув наизнанку свет и тьму. Мы должны повернуть колесо времени вспять. Вот почему духи сделали меня таким, какой я сейчас: обратным самому себе.

Это Эйнджел. Он называет меня по имени. Не Тимми Валентайном, не Конрадом Штольцем, не Себастьяном, не Уолли Альварезом, не Эрколем Се-рафино, не Жанно, не одним из тех миллионов имен, которыми я назывался на протяжении всего своего пути. Он называет меня по имени, которое я никогда не произносил вслух. Это мое настоящее имя. Откуда он его знает?

Потому что он — твоя тень.

Господи, я задыхаюсь, я задыхаюсь...

Держись. Я больше не смогу тебе помогать...

Этот туман убивает меня.

Я знаю.

А Хит?

Я знаю, я знаю, что и как должен сделать.

Эйнджел стоял на маленьком островке посреди бурлящей лавы. Жар, исходящий от нее, нисколько его не беспокоил; он не задыхался в облаках удушливой серы. Косой луч лунного света освещал его холодную, бледную плоть. Его глаза были красными — из-за отблеска расплавленных камней, из-за нахлынувшей крови, из-за крыльев, сложенных у него за спиной. Он смотрел, как вертолет сел и затем улетел прочь, извергнув из своего чрева двух мужчин и женщину, покоившуюся в гробу.

Вулкан содрогнулся. Потоки лавы окружили его огненными ручьями. Облака серы выбивались из трещин. Он чувствовал, как пламя преобразуется, проходя по его венам, — вулкан содержал в себе мощь и силу, которыми он мог питаться.

Он окинул взглядом пылающее пространство. Вот он: его отражение, его второе "Я". И он пошел к нему. Босой, по поверхности моря огня; раскаленные камни у него под ногами превращались в сверкающий обсидиан. Свечение от лавы играло румянцем на его бледном лице. Он был прекрасен, как Иисус. Хотя солнце уже село, сейчас сам кратер вулкана был для них солнцем, рассветом смерти.

— Тимми, — произнес Эйнджел. Среди рева небес и земли его голос был тихим и нежным, как голос ребенка, как голос Бога. — Ты говорил, что, когда мы с тобой встретимся снова, ты увидишь единственную, великую истину, что открывается лишь умирающим.

— Привет, Эйнджел, — сказал Тимми. — Рад, что мы снова встретились, брат.

Тимми улыбнулся, и Эйнджел улыбнулся ему в ответ. Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.

— Привет, Эйнджел, — сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.

— Видишь, — продолжал Эйнджел, — как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.

— Вот где настоящий Вампирский Узел, — сказал Тимми.

— Смотри, — сказал Эйнджел.

Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.

И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.

Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел — вплоть до самого лагеря турецких войск...

— Раду.

— Да, Дракула.

— Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.

— Так и есть, Дракула.

— Раду, Раду — ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты — дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...

— Нет, Дракула, — сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.

— Я не иллюзия, сотворенная колдунами, — сказал он тому, кого когда-то назвал братом. — Я — совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.

Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.

Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие — прощанием. День — ночью. Бегство с поля боя — кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.

Секс — великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни — всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.

Что люди делают с трупами? Один брезгливо отвернется. Другой закопает его глубоко в землю или сожжет в огне. А что сделает тот, кто все делает наоборот? Своей любовью поднимет умершего из могилы.

Бережно, нежно он поднял женщину из гроба. И положил ее на базальтовую плиту, по которой клубились пары дыма из недр земли. Она была такая холодная, но жар вулкана быстро проник в ее тело и растопил ее застывшую кровь. На ее теле уже появились едва заметные следы разложения. Еще немного — и будет поздно. Он раздел ее и сложил всю одежду обратно в гроб. А потом он вложил всю свою боль и надежду в невозможное — и столкнул гроб в пылающее море.

Делать все не так, как от тебя ожидают. Вот в чем секрет твоей магии.

Вулкан содрогнулся. Огромные глыбы сорвались с внутренней стороны кратера и полетели в жерло. Выплеснулась лава. Она обожгла его руки, бедра; он прикрыл собой Хит, защищая ее от летящих осколков.

Я люблю тебя, думал он. И целовал ее мертвые губы. И нежно гладил застывшую твердую грудь. Он ласкал языком ее каменные соски. Боже, она действительно была мертва, мертва, мертва. Он бил ее по щекам, чтобы кровь прилила к лицу. Он приникал губами к следу укуса вампира, словно он мог высосать из нее этот яд. Боже мой, она мертва, мертва, мертва, думал он. Но я люблю эту мертвую плоть... разве можно любить что-то мертвое? И он вспомнил ее последние слова, брошенные в пылу гнева.