Затем наступил волнующий момент первого контакта, задуманного простым поцелуем, и здесь наши актеры застряли. Поначалу дело у них совсем не клеилось, но потом Жан, видимо, распробовал Веронику на вкус и теперь уже никак не мог от нее отлепиться для логичного продолжения. Девушку, впрочем, судя по всему, такое положение вполне устраивало – она прижималась к бравому лейтенанту вполне охотно. Но держались оба весьма корректно, в рамках поведения, допустимого на школьном балу. На шестом дубле я не сдержался:

– Друзья мои! Осмелюсь напомнить, что мы снимаем не романтическую историю любви, а банальное научное пособие с ярко выраженной натуралистичностью эпизодов. Говоря проще – не эротика нам нужна. Соберитесь!

Они покорно напряглись и заползли наконец-таки на ящики, то есть – на постель.

– Теперь, – глядя в сценарий, напомнил я, – стоя на коленях, легким изящным движением Вероника снимает через голову платье и бросает его на пол. Поехали. Мотор!

Вероника небрежно стянула платье, и Жан впал в довольно предсказуемое оцепенение. Я признаться, тоже не сразу продолжил дышать. А ведь мне было не впервой.

– Стоп! – воскликнул Шульц, неодобрительно посматривая на экраны. – Она не яркая.

– В смысле? – хрипло поинтересовался Жан, не сводя глаз с обнаженной фигурки нашей звезды; вероятно, ничего более яркого для него в тот момент не существовало.

– Слишком матовый тон кожи. В принципе, я это предусмотрел и захватил масло для массажа. Ее надо натереть.

– Этого нет в сценарии, – усомнился я, – а, впрочем, почему бы и нет. Устроим перерыв?

– Никакого перерыва! – отмахнулся Шульц. – Жан отлично справится прямо в кадре. Потом сократим и замиксуем до эпизода с крупными планами. Передай ему флакончик.

Сцена пошла на ура. Достаточно деловито и при этом вполне невинно красавчик лейтенант, избавившись от кителя и сорочки, трудился на ниве натирщика, постепенно работая все смелее и душевнее. Вероника не менее деловито, придерживая волосы над головой, крутилась перед ним, умеренно выгибаясь в нужных местах, и явно начинала сверкать в свете проворных ламп. Камеры описывали вокруг нашей парочки замысловатые виражи, располагаясь таким образом, чтобы не попадать в кадр друг другу. Отсек наполнился ароматом масла и свечей. Забытая на время Лена наблюдала за сценой из-за плеча оператора, совершенно завороженная и одновременно задумчивая, накручивая на палец длинный черный локон. Чтобы взбодриться, я хлебнул шампанского прямо из бутылки и негромко спросил у Шульца:

– Ты ведь это нарочно придумал про матовый тон кожи, да?

Шульц, грустно улыбнувшись, прошептал:

– Видишь ли, мне показалось, что если привлекательный мужчина исключительно в соответствии со служебными обязанностями натирает девушку маслом, причем всю, – это их как-то профессионально сближает. Кроме того, надо отдать тебе должное: самца ты подобрал вполне презентабельного; сейчас он ее расслабит, согреет, заодно и сам сориентируется на местности, привыкнет к телу и обстановке, дело должно пойти. Она уже явно готовенькая.

– У тебя какой-то слишком утилитарный подход к женщинам, Шульц.

– Да, – покорно вздохнул он. – Раньше я этим даже гордился. Ты только не шуми, авось оно само наладится.

И поначалу мне тоже казалось, что наладится, но, увы. Сцена затягивалась, актеры явно вошли во вкус, они уже принялись вовсю обниматься и даже перешептываться. После чего совершенно неожиданно для нас, и вопреки сценарию, вновь принялись целоваться, причем куда более энергично, нежели вначале. Я с тоской взглянул на Шульца. Тот пожал плечами и деликатно кашлянул:

– Эхм… Дети! Я рад, что вы втянулись в процесс, но мы пишем уже сорок минут, а воз и ныне там.

То, что случилось дальше, иначе чем порнографией назвать трудно, причем в самом плохом смысле этого слова. У наших великолепных актеров не получилось ни черта. Хорошо намасленная Вероника вдруг ушла в неявную и пассивную, но глухую оборону, принялась стесняться и жалобно смотреть на присутствующих. А этот взгляд надо было видеть! Жан также вдруг потерял способность дотрагиваться до нее в нужных местах и уж тем более предпринимать хоть какие-то активные действия. Общими уговорами мы кое-как вытряхнули его из штанов, но тут странный симбиоз общей напряженности и солидарности между актерами достиг апогея – кончилось тем, что они накрылись простыней и замерли там, как дети, испугавшиеся ночного страшилы из шкафа.

– Понаберут интеллигентов в офицеры, – проворчал оператор, – приличной порнухи не снимешь.

– Шульц, – дрогнувшим голосом сказал я, – наш фильм марширует в ад. Мы горим, Шульц! Если у тебя были идеи по поводу огнетушителя, так самое время.

– Не было у меня никаких идей, просто показалось забавным, и символичным, и вообще.

– Так у нас ведь есть запасной вариант, – я покосился на Елену.

– Не думаю, – сказал Шульц.

Лена молча помотала головой и подвинулась к оператору чуть ближе.

– Она не готова, да и момент упущен, – добавил Шульц и твердо закончил: – И актер у нас спекся. Если только ты сам желаешь вдруг… хотя на фоне Жана ты не фотогеничный ни разу. Не рекомендую.

– Знаю.

– Слушай, Игорь, а что у тебя была за техническая идея с последними сценами? Это может помочь?

– Уже не думаю. Хотя… – Я отхлебнул еще шампанского и вспомнил, что толком сегодня не поел ни разу. – Хуже уже не будет. А вдруг?

И я, заткнув пальцем ополовиненную бутылку, отдал челноку команду, которую пришлось дважды подтвердить.

– И что? – спросил Шульц, наблюдая, как простыня над сценой медленно вздымается, словно привидение. – А, теперь понял…

Вряд ли отключение искусственной гравитации было слишком оригинальным шагом, но в тот момент я пребывал в отчаянии. Мы утратили вес, как оказалось, вместе с незакрепленными предметами, о которых я не подумал. Вероника испугалась и дернулась слишком резко. Жан попытался ее ухватить, но девушка буквально выскользнула из его рук и взмыла к потолку. Это был впечатляющий полет…

– Держите ее! – воскликнул Шульц и слишком резко вскочил. Летающие камеры и фонари растерялись в невесомости, хрустальные бокалы также вдруг пришли в движение. Запутавшийся в ожившей простыне Жан витиевато выразился в мой адрес. Ящики под ним, из которых было собрано импровизированное ложе любви, не преминули разъехаться и воспарить.

– Сохраняйте спокойствие, – посоветовал я. – Сейчас включу обратно…

– Она же упадет! – взревел голый лейтенант и взлетел на перехват, но не вполне удачно, столкнувшись по пути с огнетушителем. Маленький мир вокруг меня пришел в беспорядочное движение, оглашаемое жалобами и проклятьями собравшихся. Самоотверженный Шульц нелепо парил, размахивая длинными конечностями, отчего приобретал пугающее сходство с огромным комаром. Он исхитрился ухватить скользкую Веронику за щиколотку, но удержать не смог. Жан боролся с простыней, занавеской, ящиками и двумя шариками шампанского, вылетевшими из бокалов. Лена, как ни странно, спасала операторское оборудование.

Я, левитируя низко над бывшим полом, старался оказаться точно под замершей в испуге Вероникой и, когда это случилось, врубил гравитацию обратно.

Девушка упала на мягкого меня довольно удачно – всем телом, хотя и коленом вперед. В грохоте обрушившихся на пол людей и предметов особенно выразительно прозвенели хрустальные бокалы.

– Спасибо, – шепнула мне Вероника, поднимаясь. – Ушибся?

– У-у…

– Да уж, – усмехнулся Щульц, накидывая ей на плечи пресловутую простыню. – Ты умеешь поставить жирную точку, Игорь. Даже в полном провале. Это было изящное безумство, я оценил.

Обратно к станции челнок вел Жан, меня почему-то сочли немного пьяным и не вполне адекватным.

– Простите, ребята, – вздохнула все еще маслянистая Вероника. – Я вас подвела. Но, честное слово, я была уверена, что все легко получится, что я плохая девчонка и мне это раз плюнуть. Тем более не прихоти ради и даже не из-за денег. А не смогла… Даже объяснить не могу.