Сергиевский оказался собеседником милым, остроумным и редкостным обаяшкой. Я, как могла, пыталась соответствовать. Поначалу ощущала себя сообразно Олечкиной табели о рангах, но постепенно успокоилась. Да и вино, какое-то особенное, обволокло мозги мерцающей органзой полуреальности. Через некоторое время мы выпили на брудершафт. Анатолий рассказал, что действительно родом отсюда, что привез Ольгу к бабушке, не желающей переезжать к ним, и что пробудет в городе еще три дня. Я слушала его вполуха, а сама крутила в голове миг послебрудершафтного поцелуя, разбирая его на наносекунды. Поцелуй вышел чуть длиннее и чуть чувственнее обычного, формального. Взгляд упал на колечко, игравшее на безымянном пальце правой руки желтым солнышком. В порыве сумасшедшей благодарности я обхватила левой рукой кулачок правой, поднесла его к губам и поцеловала колечко.

– Света, что такое? – Сергиевский смотрел удивленно. – Неужели нахлынуло чувство вины перед поклонником, подарившим кольцо?

Я рассмеялась:

– Ну что ты, это просто… талисман. Мне очень хорошо, вот я и мысленно режу жертвенных агнцев своему божку.

Анатолий взял мою руку в свои.

– На такие пальчики надо надевать настоящие камни. – И он потянул с пальца кольцо. Я с ужасом отдернула руку. Если он увидит меня такой, какая я на самом деле! Ни-за-что!

Мы посидели еще совсем немного. Он отвез меня домой, поднялся проводить до двери, потом до моего старенького скрипучего дивана.

Мы лежали рядом, усталые и, казалось, насытившиеся друг другом до полного удовлетворения.

– Это так ты меня провожаешь от машины и до утра? – шепнула я ему, проводя ладошкой от груди, покрытой мягкими чуть курчавыми волосками, ниже. Туда, где волоски становились все гуще, но податливей от чуть липкой влаги наших тел, обильно напитавшей кожу его живота. Толя накрыл мою руку своей мягкой ладонью и подвинул ее чуть ниже. Горячий шелк влажной кожи еле заметно пульсировал. Почувствовав, как ритм передается мне, поглощая без остатка и тело, и дыхание, и мысли, я обхватила пальцами твердеющую под ладошкой плоть и прижалась к Толе алчной пылающей кожей.

– А теперь твоя очередь провожать меня. С этого утра и до понедельника, – тихо ответил он, слегка приподнимая меня за талию сильными руками и медленно опуская на себя.

Мятые, насквозь мокрые простыни валялись на полу. Свесившись с дивана, я пыталась обнаружить среди них мобильник и выяснить, который час. Какое счастье! Пусть на три дня! Только вот, черт, месячные должны… нееет, только не сегодня, не завтра. Плевать, разберусь потом. Это же раз в жизни бывает такое счастье… Все к черту. Но…

– Толя, а как же работа? Мне ведь на работу скоро бежать…

– Давай договорюсь про отпуск, вряд ли мне откажут. – Он не рисовался, не бахвалился, такой простой, доступный и желанный.

– Давай, – согласилась я.

Пока он плескался в душе, вкрутив в ванной лампочку из торшера (как сама-то не дотумкала!), я сняла на минутку кольцо, облачилась в стандартный джинсово-фуфаечный прикид и подкрасилась. Когда он вышел, варила кофе на кухне. Двух одинаковых чашек у меня не было. Я, извинившись, что непредусмотрительно сдала саксонский фарфор в химчистку, налила кофе в стаканы с подстаканниками. Подстаканники один мой знакомый с дневного отделения института спер, когда работал проводником во время летних каникул, и подарил мне. Видать, дома для них уже не оставалось места.

Толя куда-то позвонил, кому-то поручил оформить мне отпуск и доложить об исполнении. Ну вот, у чеховского героя были Анна в петлице и Анна на шее, а у меня один кудесник на пальце, другой в постели.

Выходя из дома, Толя спросил, может ли он сделать мне подарок. Я поинтересовалась для порядка, какой, но ответа не получила.

Мы приехали в загородный дом отдыха, где сняли отдельный коттедж. Наверное, закрытое заведение для власть имущих. Я-то ведь наивно полагала, что судороги коммунистического режима смяли и эту инфраструктуру. А она, похоже, лишь сменила хозяев и набрала класс.

Толина идея приехать сюда действительно великолепна. Мы плаваем в бассейне, греемся в сауне, гуляем по лесу… И занимаемся сексом. Нет, наверно, любовью. Я полностью растворяюсь в нем, шепчу какие-то ласковые глупости, схожу с ума и не пытаюсь остановиться. Потому что хочу сходить с ума. Он называет меня ласковыми именами, и каждый раз мое сердце переходит на синкопированный ритм. Я счастлива, я счастлива, я бесконечно счастлива!

Поздним вечером мы, насытившиеся друг другом, сидим, укрывшись теплым пледом, на плетеном диванчике, на веранде. Толя, показывая на усыпанное звездами небо, произносит еле слышно:

– Если присмотреться, звезды разного цвета. Видишь, Свет?

– Да, милый, – отвечаю. Ни черта я не вижу, но так ли это важно? Я готова поменять все краски мира за счастье быть с тобой, моя любовь.

Иногда я украдкой подсматриваю цвета, чтобы быть «в теме». Машина у него бежевая, свитер синий… Интересно, какие у него глаза? Смогу ли я их увидеть когда-нибудь?

Наутро позвонил Витя. Я как раз была одна в комнате: повезло, как уж заведено. Витя спросил, что со мной, почему не появляюсь на работе. Про нашу совместную ночь ни гу-гу. Мне как-то даже легче стало. Ну и ляпнула ему, мол, встретила человека, влюбилась взаимно, наверно, уеду. Витька пожелал счастья и повесил трубку. Все-таки легко с ним. И тогда было легко, и сейчас.

Часы бегут быстрее, чем мне бы хотелось. Часы, наполненные тихой радостью. Иногда Толя садится на диван, кладет на колени лэптоп и углубляется в работу. Ненадолго, каждый раз минут на двадцать. Я приношу ему из кухоньки чай с мятой и сворачиваюсь рядышком на диване. Затылком прижимаюсь к его бедру. Наслаждаюсь счастьем и мечтаю, мечтаю. Мечтаю о нашем будущем. Об Ольге стараюсь не думать. Как-нибудь поладим.

Толя закрывает крышку лэптопа, поднимается. Я вскакиваю, смотрю ему в глаза, запускаю пальцы под свитер, и мой монохромный мир взрывается бешеным водопадом счастья.

В город возвращаемся в воскресенье, после обеда. Короткий день уже угасает. Подъезжаем к моему подъезду. Толя поднимается вместе со мной. Я достаю ключ и вдруг обнаруживаю, что дверь другая. Толя улыбается и говорит:

– Я попросил заменить дверь, поскольку внутри мой подарок. Хотелось защитить его от любых случайностей.

Он подает мне ключ, странный какой-то, похожий на автомобильный, без привычной боковой борозды:

– Держи, малышка. А вот еще его братья. Один поживет у меня с твоего разрешения.

Колечко с четырьмя дополнительными ключами ложится в мою ладонь. Я открываю дверь, захожу в квартиру. На месте моего старого дивана стоит огромная модерновая кроватища, трехспальный траходром.

– Ну вот, чтобы впредь нам с тобой ничто тут злобно не скрипело. Я ведь буду приезжать к своей малышке. А теперь давай, надень то зеленое платье, в котором я тебя впервые увидел. Поужинаем где-нибудь. И мне надо к матери ехать, все же нехорошо: сын в гости напросился и пропал. Быстро же у нас с тобой время пробежало. Ну да ладно, постараюсь вырваться в ноябре на денек-другой.

Он говорит что-то еще. Я перестаю различать слова, механически переодеваюсь, накидываю свою куцую кожанку, цепляю сумку и иду к выходу. Он купил мне кровать! Я же мечтала, я же думала, я все цвета мира хотела… а он мне – траходром.

На улице совсем темно. Меня начинают душить слезы, но я держусь. Только глазам больно-больно. Мой черно-белый мир расплывается тушью по бумаге. Толя обнимает меня сзади за плечи.

– Ну что ты, Свет, все хорошо. Я буду позванивать и приеду, как только обстоятельства позволят.

Боже, он не понимает. Он купил мне кровать, и теперь будет позванивать с закрытого телефонного номера. Мы едем куда-то, разумеется, опять в закрытое место, где газетчики не застукают его со мной. Я больше не могу. Тяну с пальца кольцо.

– Анатолий Павлович, остановите, пожалуйста…

Он смотрит на меня с нескрываемым удивлением, останавливается. Я выскакиваю из машины и бегу. И плачу. Яркая неоновая реклама, преломляясь в каплях слез, слепит меня нестерпимым разноцветьем. Где же кольцо? А, вот, зажато в кулаке. Я надеваю кольцо, и цвета умирают. Сворачиваю в боковую улочку, бегу через темный сквер, не думая, где нахожусь. Мне просто плохо.