– Это зависит от вас, – отвечал Лжедимитрий. – Плод созрел!

– Как вы полагаете открыться, принц? – спросил нунций.

– Это предоставьте мне, – отвечал Лжедимитрий. – В детстве моем я нашел одного польского дворянина моих лет, который так похож на меня лицом, что даже школьные наставники мои в Гащи часто ошибались и принимали одного за другого. Он назывался Иваницким. Я принял его фамилию и под этим именем известен в Польше. В России я носил одежду русского монаха и известен под именем Григория Отрепьева. Кончив службу мою при посольстве Льва Сапеги, я вступил в дом князя Адама Вишневецкого под прежним прозванием Иваницкого и приобрел его дружбу и уважение. Теперь я возвращусь к нему и открою мое происхождение. В доме находится духовник Иезуитского ордена патер Грубинский. К нему я должен иметь письмо от вас, почтенные отцы. Прочее улажу я сам.

– Поступайте, как вы почитаете лучшим, – возразил Рангони. – На первый случай обещаю вам 50000 злотых, из особенных сумм, данных мне святейшим отцом на непредвидимые издержки.

– Казна наша открыта для вас, принц, если только святейший отец благословит ваше предприятие, – сказал отец ректор.

– Я вам обещаю употребить в вашу пользу всю мою доверенность у короля, – сказал патер Голынский, духовник королевский.

– А я все мои связи с польскими вельможами, – примолвил проповедник Скарга.

– Знаменитый воевода Мнишех может быть вам весьма полезен, – сказал патер Савицкий. – Мы легко можем снискать для вас приязнь и помощь этого вельможи.

– Можно будет также побудить всех воспитанников наших из лучших фамилий присоединиться к вам для утверждения католической веры, – примолвил патер Черниковский.

Лжедимитрий был в восторге; он встал и, поклонившись нунцию, сказал:

– Отныне – я царь Московский! Ваша помощь и это оружие (при этом он ударил по сабле) при благословении Божием проложат мне путь к престолу. Представитель римского престола! примите первую покорность Московского государя!

Нунций также встал с своего места, благословил Лжедимитрия и сказал:

– Отныне начинается соединение церкви восточной с западною! Приветствую вас, принц, и буду молить Бога, чтоб он скорее увенчал вас короною предков ваших, для блага римской церкви и счастья ваших подданных.

Патер Савицкий дал знак Лжедимитрию, что пора оставить собрание, и он, поклонясь всем, вышел из комнаты с патером.

Когда дверь затворилась, Рангони, помолчав немного, сказал ректору:

– Человек этот умен и предприимчив. От возведения его на престол Московский для Римского престола и для вашего ордена могут быть пользы неисчислимые. Чувствую всю мудрость ваших предначертаний, но предвижу много затруднений. Многие ли поверят его чудесной истории? Признаюсь, мне самому она кажется весьма и весьма сомнительною. Не подражание ли это истории того Лжесебастиана, который появился в Португалии при покойном короле Филиппе II? Вы помните, чем кончил этот Себастиан? Позорною смертию, хотя и поныне неизвестно, истинный ли он был король или обманщик. Каким образом вы, почтенные отцы, отыскали этого человека? Тут много непостижимого!

– Что нужды, где бы ни отыскали, но вы видели человека умного и решительного, обещающего то, о чем хлопотали напрасно столько веков, – сказал ректор. – Видите ли, высокопреосвященный, что наши враги напрасно упрекали польских иезуитов в бездействии, в слабом усердии к распространению веры? Видите ли, что судьба послала нам человека, который предает нам не одну свою. душу, но целое царство! Может быть, и надлежало употребить некоторые старания к открытию такого чудного человека… но… обстоятельства и события в России… много благоприятствовали. – Ректор остановился.

– Понимаю, понимаю! – примолвил Рангони. – Есть тайны вашего ордена, которых не должно проникать. Вы правы: какое дело до средств, были бы последствия благоприятны. Довольно! Я признаю этого молодого человека царевичем Московским. Завтра поговорим, что должно предпринять, а теперь прощайте!

Патер Савицкий, проводив Лжедимитрия тем же путем, простился с ним при последних дверях. Одушевленный сладкими надеждами, Лжедимитрий радостно шел чрез кладбище. Тучи между тем рассеялись, и полная луна украшала небесный свод. Лжедимитрий, поворачивая за угол церкви, приметил женщину, стоявшую возле надгробного памятника. Она была в белом платье, и длинное белое покрывало ниспадало на лицо ее. Лжедимитрий остановился. Женщина скорыми шагами подошла к Лжедимитрию, отбросила покрывало, и ужас проник его до глубины сердца: волосы поднялись дыбом, трепет пробежал по всем членам, смертная бледность покрыла лицо, уста посинели, и он замирающим голосом воскликнул:

– Калерия!

– Так, это я, – сказала женщина тихим и протяжным голосом, – это я, убиенная тобою, поверженная в волны Днепра за любовь мою, за мою слабость! Гнусный обольститель, изверг, чадоубийца! И ты думал избегнуть казни небесной, забыть свое ужасное преступление и наслаждаться плодами своего злодейства! Нет! преступление твое и казнь предначертаны на небесах! Видишь ли эту полную луну: она была безмолвною свидетельницею твоей адской злобы в ту ужасную ночь, когда ты, подобно Иуде и Каину, изменил клятве и погубил кровь свою… Эта кровь будет по капле падать на твое каменное сердце, источит его, прольется ядом по твоим жилам… Убийца… Душегубец!

– Калерия, сжалься надо мною! – воскликнул Лжедимитрий в ужасе, задыхаясь от страха.

– Сжалиться над тобою! – сказала женщина протяжно. – А знал ли ты жалость, когда повергнул в Днепр любящую тебя жену с плодом любви твоей?.. Нет, злодей, я отмщу тебе… не за себя, но за невинную жертву твоей злобы. Я обнаружу тебя пред светом. Знаю все твои замыслы! Ты хочешь овладеть престолом русским, возжечь пламень мятежа в России, истребить в ней православие… Ты называешь себя царевичем Димитрием! Гнусный самозванец, подлый обманщик! Ты ли смеешь называться царским сыном? Доблести твои – смелость разбойника и бесстыдство предателя. Я открою миру великую тайну, заставлю говорить эти стены иезуитского монастыря, где куют цепи на Россию. Бог праведен и не допустит торжествовать злобе и обману… Видишь ли это железо? (Женщина обнажила кинжал.) Ты заплатишь мне кровью за душегубство. Я буду невидимо следовать за тобою и, вооруженная местью Бога, приготовлю тебе достойную участь, обнаружу злодея!

– Калерия! – воскликнул Лжедимитрий. – Сжалься надо мною! – Но он не мог долее выдержать этого ужасного испытания: силы его оставили, рассудок помрачился, и он без чувств упал на землю.

Патер Савицкий, отпустив Лжедимитрия, стоял у окна в коридоре и провожал своего питомца глазами, он видел встречу его с женщиною и, приметив, что она заграждает ему путь, сошел вниз и вышел на кладбище. Женщина, увидев патера, скрылась за углом церкви, и Савицкий нашел Лжедимитрия без чувств. С трудом дотащил патер своего питомца до дверей, ведущих в коридор, и вызвал патера Черниковского, и этот пособил ему привести в чувство Лжедимитрия. Обстоятельства не позволяли ему показываться в монастыре, и Савицкий скрыл больного в своей келье.

Болезнь. Великая тайна обнаруживается. Благополучное начало. Гордость в нищете.

Брацлавском воеводстве на Украине жительствовал польский вельможа князь Адам Корибут-Вишневецкий, потомок царственного рода Гедиминова, в собственном городе Брагилове, над рекою Ровом. В замке его собирались отважные юноши на военные игры, псовую охоту и для наслаждения приятною беседой вельможи и его семейства. Блистательные его пиры, на которые приезжали знатные вельможи из отдаленных провинций, славны были в целой Польше. Он не только имел укрепленные замки, но и обширные крепости, и по обычаю, равно как по обязанности магнатов украинских, содержал на своем иждивении около 2000 человек воинов для защиты границ от набегов крымских и буджакских татар. Дворскую прислугу князя Адама Вишневецкого составляли, по тогдашнему обычаю, не только бедные дворяне, но и юноши богатых родов, которые отдаваемы были родителями в домы первостатейных вельмож, чтоб привыкнуть к светскому обращению, обучиться военному ремеслу и заслужить покровительство вельможи и его многочисленных друзей и родственников. Благородные юноши любили лучше проводить молодость свою при дворах знатных панов, нежели при дворе королевском; ибо в доме члена аристократической республики каждый из них пользовался хотя мечтательным, но приятным равенством и зависел от воли одного, а не от прихотей многих панов, окружающих короля. Более пятидесяти благородных юношей находились при дворе князя Адама: они беспрерывно упражнялись то в верховой езде, то в стрелянии в цель из ружей и пистолетов, то в примерных битвах обучались владеть искусно саблею и копьем. За столом и в зимние вечера они шутили и забавлялись один над другим, увеселяя своим остроумием важного своего мецената. С утра до ночи они были в латах, с оружием или на коне. Но самое приятное занятие для молодых людей была звериная ловля. Они настигали на конях серн и лисиц, ловили их на бегу арканами, убивали копьями или травили собаками. Смело устремлялись в медвежью берлогу с рогатинами и бердышами и после жестокой борьбы с разъяренным зверем умерщвляли его холодным оружием. Сам князь управлял военными занятиями и охотою, награждал смелых и искусных, наставлял и ободрял неопытных. Сия военная жизнь укрепляла тело и возвышала мужество надеждою на собственную силу и искусство. Каждый польский дворянин долженствовал быть воином по вкусу и необходимости. Школьное воспитание, а особенно познание древних языков, истории и прав отечественных составляли также обязанность каждого дворянина, которому по выборам открыты были все места в республике. Познания, мужество и искусство в военном деле почитались тремя гражданскими добродетелями, которые основывались на одной главной добродетели: любви к отечеству. Таково было польское дворянство в XVI и в первой половине XVII века, пока иезуиты не овладели всеми отраслями воспитания частного и общественного.