— А за вами кто-нибудь присматривает? — спросил Петтерсон.

— Прежде к старикам на хутор приезжал пастор. Но теперь и он сам состарился. Сейчас он болен и уехал за границу подлечиться на курорте… В поселке живет медсестра. Она тоже в отпуску. Но обычно она всегда рядом. Когда у нас не было телефона, она раз-другой в месяц обязательно навещала нас. А теперь, в случае чего, мы сами можем позвонить ей в любую минуту. Хуже было в самое первое время, когда я еще не научился говорить по телефону. Эльна все равно ничего не слышит. Правда, звонят нам редко. У нас не было телефона много лет… Электричество у нас тоже не очень давно. Сейчас-то мы живем хорошо. Жаль только, что как раз теперь, когда мы зажили хорошо, у нас отобрали связь с городом. Вроде бы должен был ходить мимо автобус. Но пускать его невыгодно. До поселка и обратно мы добираемся на попутных самосвалах, возящих щебенку. Но в поселках нам делать нечего. Там почти не осталось стариков. А молодых мы никого не знаем… Нам бы хотелось иметь возможность ездить в город. Хочется иной раз походить по улицам, посмотреть, как живут теперь люди. Дом для престарелых тоже в городе, и мы знаем многих, кто в нем живет… Хотя сами мы туда не хотим. Нет, туда мы не хотим… Здесь, в лесу, — хорошо, хотя тебе это трудно понять. Но в лесу и вправду хорошо! Ни у кого из нас нет долгов. Единственно, чего нам здесь не хватает, так это связи с городом. Эману иногда приходит в голову мысль переехать туда жить, но он не смог бы. Он не городской… Эману кажется, что он бы нашел там себе занятие. Он хочет сгребать листья в парках или чистить снег зимой. Он-то хочет, но захотят ли другие, чтобы это делал Эман. Кому нужен согнутый старый мужик, который, конечно, работать умеет, но работает медленно, по-своему, как работает только он. В городе не хватает работы даже молодым. Молодые тоже стремятся в большие города, да только там нет квартир… В больших городах трудно с жильем… Нет, придется Эману остаться здесь и срывать свою злость на курах… Да и Эриксон не сможет жить без него один. Мне кажется, что не сможет.

Сапожник быстро в такт работал веслами, и скоро они оказались у цели, на северном конце озера. Сапожник подал сеть Петтерсону.

— Опускай грузилами вниз! Здесь, у камыша, стояли колья, к которым крепили сети. Видишь?

Сапожник указал на колья.

— Сможешь привязать?

— Да.

— Хорошо, — сказал сапожник. — Мы поставим одну сеть по направлению к центру озера, а другую — вдоль камыша… Ты знаешь, что такое фуганок?

— Нет.

Поставили сети. Одну в направлении к центру озера и другую вдоль камыша.

Дул теплый южный ветерок. Там, где стояла лодка, водную поверхность рябило, но остальное озеро лежало тихое и гладкое.

— Здесь однажды утонул мужик, — сказал сапожник. — Он пошел в большой лес ловить свою лошадь и переправился на другой берег в лодке. Когда он поймал ее, то вздумал переправиться обратно тоже в лодке, а лошадь заставил плыть за собой. Так вот, далеко он от нее не уплыл. Она все пыталась влезть в лодку и, в конце концов, перевернула ее. Это была другая лодка, не эта, в которой мы сидим. Мужик камнем пошел на дно.

— Я, пожалуй, хлебну из бутылки, — сказал Петтерсон.

— Потом передай мне! — сказал сапожник. Он сложил весла, предоставив лодке скользить по воде своим ходом. Он никуда не торопился.

Рассказ о мужике и о его лошади странно поразил Петтерсона. Чем, он не знал. Он никогда не представлял себе, что лошадь, оказавшаяся в воде, может, как человек, пытаться спастись в лодке, случись она поблизости.

— А что стало с лошадью? — спросил Петтерсон.

— Она повернула обратно, вышла на берег и понесла. Сначала мы нашли тело мужика, а потом все вместе, кто тут тогда жил, устроили облаву. Лошадь была молодая. Она сорвалась в овраг и сломала хребет. Я ее не видел, но Эриксон вместе со всеми ловил ее и потом рассказал нам.

— У Эриксона никогда не было своей лошади?

— Не было. На весеннюю пахоту и сев приходилось лошадей нанимать. А в другое время вместо лошади впрягали Эмана. Я тоже впрягался и помогал Эману быть лошадью, когда в том была особая нужда, ну, как, например, когда мы сажали картошку… Здесь, в наших местах, никогда не держали много лошадей. Пашни у нас слишком маленькие. Поэтому любая крестьянская работа стоит много труда.

Сапожник потихоньку стал грести по направлению к дому.

— Те, кто вовремя уехал отсюда, устроили свою жизнь, — сказал он! — А кто остался, не смог устроить… Народ начал разъезжаться в конце войны, когда многие побывали в армии и увидели, что и в других местах люди живут. Мы к тому времени были уже слишком старые, чтобы начинать все заново… Видно, кто остался здесь, родились, чтобы здесь остаться. Наши корни в этой земле, и никуда мы от нее не денемся. И мы ни в чем не изменились за все эти годы. Это все вокруг нас изменилось. И изменилось к лучшему. Только вот связь, связь с городом, у нас забрали, и мы от хорошей жизни ничего по сути не получили. Нас все равно как за-перли в лесу. Хотя раньше мы никогда не чувствовали, что отрезаны от жизни. Так что можно сказать: никогда мы не жили так хорошо и так плохо, как сейчас.

— Я не заметил у вас на шоссе большого движения, — сказал Петтерсон.

— Сейчас ездят одни отпускники, — сказал сапожник. — Что-то не очень они интересуются нашим памятником старины. Или, может, он годится только для развлечения в выходные дни? Следующее воскресенье тоже выдастся хлопотное, как думаешь?

— Я думаю, что нам нужно пойти и похоронить Ингве навечно. И нужно сделать это еще до воскресенья.

— Ты так думаешь?

— Да.

Сапожник сложил весла.

— Вы когда уезжаете?

— Скоро. До воскресенья уедем. Я весь день раздумывал над вашим памятником. Он, конечно, видный из себя и интересный, и когда о нем узнают в местной газете, то обязательно напишут. Потом, возможно, сюда приедут люди, с телевидения ’ Новый исторический памятник — всегда хороший материал. После этого вас уже не оставят в покое.

— Хочешь сказать — раскроют наш обман?

— Вряд ли, — сказал Петтерсон. — Кому нужно выяснять, настоящий это памятник или нет? В общем-то, он и вправду настоящий. Просто здесь появится много любопытных. Вы окажетесь на виду… И тогда… тогда явятся к вам и пастор и медсестра.

— Что я хочу тебе сказать, — с расстановкой проговорил Петтерсон, — вам после этого трудно будет защититься. Вы станете общей собственностью и потеряете свободу. Сейчас вы свободны. Вы, хоть и заперты в лесу, но свободны. У вас нет долгов… Ты привык общаться с людьми, ты с шумихой справишься. Но остальные трое не справятся. А когда власти заметят, что вы не справляетесь, вас увезут отсюда силой… Вот какие дела.

— Да, история… — сказал сапожник. Он немного помолчал, а потом неожиданно ухмыльнулся: — Не забудь, мы ведь поклялись охранять покой старого Ингве. Он по-кой заслужил.

Сапожник повел лодку через камыши к берегу, и Петтерсон увидел, что Анита уже пригнала машину с Выселок. Она стояла спиной к озеру и с кем-то разговаривала.

— Анита с кем-то познакомилась, — сказал Петтерсон.

Сапожник оглянулся на берег.

— Это молодой хозяин, — вполголоса сказал он. — Тот, кто покупает у Эриксона сено. Он, наверное, заинтересовался нашим указателем.

Сапожник подвел лодку, и молодой хозяин вытянул ее нос на сушу.

— Судно прибыло в порт, на борту все в порядке! — отрапортовал сапожник.

— Ты куда-то едешь? — спросил он у молодого хозяина. — Познакомься! Это Петтерсон. А эта фру — его жена… Хочешь выпить, Виклунд? У Петтерсона в лодке есть бутылка.

Виклунд был долговязым и сильным молодым человеком со льняными волосами и большими руками. Он был одет в рабочий комбинезон, а его машина стояла рядом с петтерсоновской.

— Принеси пива, Анита! — скомандовал Петтерсон. Он поздоровался с Виклундом.

— Я еду в поселок, — сказал Виклунд. — Но решил сначала поговорить с тобой, Густафсон. Я увидел тебя на озере из своей машины.