Либби начала пальцем обводить бумажную полоску.
— Но послушай, Юджин, — возражал Фоссу Луис, — ты говоришь о том, чтобы получить взрывную реакцию при помощи быстрых нейтронов, а ведь никто еще не знает наверняка, удастся ли нам хотя бы поддерживать тепловую реакцию с медленными нейтронами. Ты слишком забегаешь вперед.
— Вопрос в том, не опередили ли нас немцы. После первого сентября теорию расщепления атомного ядра нельзя обсуждать независимо от политики и войны. Я полагал, раз ты только что из Нью-Йорка, где главным образом и ведется эта работа…
Либби убедилась, что у бумажной полоски теперь только одна сторона и один край, и улыбнулась — фокус ей понравился.
— У вас случайно нет при себе ножниц? — спросил Дэвид. — Ну, все равно. Когда вернетесь домой, разрежьте полоску вдоль, по самой середине, чтобы стало две полоски, и посмотрите, что получится. А потом разрежьте еще раз.
— А что… — начала было Либби, но тут ее перебил Фосс.
— Дэвид, — сказал он громко, — вы умный человек, я всегда это говорю. А вот наш друг Саксл — он тоже умный человек, но откуда у него эта слепота? Может, вы с ним потолкуете? Прямо безобразие! Ему говорят о том, что творится на свете, а его это ни капельки не трогает.
Дэвид рассмеялся и понимающе взглянул на Луиса. И в то же время, взяв из рук Либби свернутую кольцом бумажную полоску, столовым ножом начал разрезать ее посередине — нож был тупой, и Дэвид резал медленно и осторожно, чтобы не порвать бумагу.
— Юджин хочет втолковать мне, что процесс расщепления — это не просто лабораторная задачка, — сказал Луис. — Что дело, мол, не в том, чтоб дать классификацию изотопов или при помощи игрушки под названием циклотрон отщипывать по кусочку от атомного ядра. Он думает…
— Прошу прощенья, все это весьма почтенный труд, и ничего подобного я не говорил. Я так скажу: это работа чистая, а мы пришли к чему-то нечистому. И мы должны прекратить это, пока грязь и зараза не распространились. Не знаю, почему немцы начали войну именно теперь — потому ли, что русские устали, или потому, что они поступились интересами человечества, или в чем их там еще обвиняют, или в чем они сами могут обвинить других; а может быть, война началась потому, что какие-то немцы, вроде того же Гана или Гейзенберга, решили, что они могут добиться непрерывной цепной реакции. Вот я и говорю Сакслу, Дэвид: вопрос не в том, верно или не верно, что расщепление можно преобразовать в поддающийся контролю и управлению взрыв, — я говорю только, что немцы поставили нас перед необходимостью выяснить, можно это сделать или нельзя. Сейчас нет ничего важнее. Объясните ему, Дэйв!
Дэвид почти уже разрезал бумажную полоску, осталось не больше дюйма. Все трое следили за ним — Фосс смотрел ему прямо в лицо и едва ли замечал, что у него в руках, с которых не сводила глаз Либби, а Луис смотрел то на Фосса, то на Дэвида.
— Вы, как будто, хотите одного, — сказал Дэвид: — чтобы кто-то еще согласился с вами, что работа с ураном сейчас важнее, чем когда-либо, потому что немцы начали войну… А это все равно, что сказать: эта работа имеет военное значение. Что ж, вполне возможно. Я с этим согласен. — Он кончил резать бумажную полоску, она разделилась на два кольца, и одно из них повисло на другом, получились как бы два звена одной цепи. Либби протянула руку, и Дэвид отдал их ей.
— На самом же деле вы добиваетесь большего, — продолжал Дэвид. — Вы хотите, чтобы с вами согласились, будто наука, по крайней мере, определенная отрасль науки, стала теперь составной частью международных отношений. Для вас самое главное — остановить нацистов, самое страшное — что их работа над ураном приведет к открытиям, после которых нацистов уже ничем не остановишь. А значит, ничего нет важнее, чем опередить их в подобных открытиях. Иными словами, вы хотите — не так ли? — чтобы наука работала на войну, притом на войну, которая нас еще и не коснулась. Вы не сказали этого прямо. Но ведь именно это вы имели в виду, правда?
— Можете говорить что угодно и называть это как угодно. Но если немцы из Польши двинутся на Францию и если…
В точности те же предположения высказал недавно Висла в кабинете Плоута, и теперь слова Фосса показались Луису эхом. А может быть, слова Вислы были всего лишь эхом, которое Луис услышал до этих, сейчас произнесенных слов? Ибо то, что у Вислы звучало загадками, Фосс сказал напрямик.
— …теоретически ничто не опровергает такой возможности. И если немцы этого добьются, они пустят свое открытие в ход. Неужели вы сомневаетесь, что к этому они и стремятся, пока мы тут сидим и рассуждаем? — Фосс вздохнул, помолчал. — Сам я не подсчитывал, какова может быть сила такого взрыва, точно не скажу, но вы представляете себе это не хуже меня. Мы уже создавали эту огромную энергию десятки раз — в лабораторных условиях, в миниатюре. Ну, а если то же самое проделать с другим количеством вещества? Скажем, с унцией? Или с фунтом?
«Невеселая тема для разговора в летний день в тихом и мирном уголке, далеко-далеко от войны, — подумал Луис. — А сколько еще народу в самых разных местах рассуждает сейчас об этом?»
— Трудности предстоят огромные, — тихо сказал Дэвид и покачал головой.
— Не в этом суть. Суть в том, чтобы выяснить, возможно ли это.
— С вами не поспоришь, поскольку фашисты такие, как они есть. И однако, если ваша точка зрения победит…
— То она победит в ущерб науке, да? Вы это хотите сказать? Может, мы еще скажем, что ученый должен высоко ценить науку и ему не к лицу первому уводить ее с прямого пути? Слыхал я такие разговоры! Это что же значит — что наука может в конечном счете куда-то свернуть и тогда ученый будет решать, по дороге ему с наукой или не по дороге? И таким образом он, по-вашему, соблюдёт чистоту своих риз? Великолепно! Блестящая мысль! Стало быть, истинное назначение ученого в том, чтобы вести разведку Неведомого на одиноких аванпостах разума — так, что ли? — а не идти впереди тех, кто хочет предотвратить чудовищную угрозу, нависшую над цивилизацией? Правильно я цитирую — кого, бишь, я цитировал, Дэвид? По-вашему, я циник? Но я говорю в высшей степени серьезно.
В серьезности Фосса сомневаться не приходилось. Глаза его сузились, он весь подался вперед, обеими руками стиснул края столика, и что-то в его лице напомнило Луису сказанные самим же Фоссом за несколько минут перед тем слова о чистом и нечистом. И еще что-то есть знакомое во всем этом, но что? Он силился припомнить. Что-то такое, что было давно и совсем в другой обстановке… Слушая Фосса, Луис краешком сознания пытался понять, что же это за воспоминание не дает ему покоя; предполагалось, что, по просьбе Фосса, Дэвид что-то ему разъяснит, но об этом в пылу спора забыли. Он поглядел на Либби — она встретилась с ним глазами и улыбнулась, словно говоря: ничего, я потерплю.
— Угроза войны, существует почти всегда, — сказал, наконец, Дэвид, — и нередко она бывает поистине чудовищна. Вы цитировали меня — не спорю, — и еще очень многих известных вам людей, и даже самого себя, по крайней мере, кое-какие ваши собственные мысли. В конечном счете все, что может быть использовано для войны, будет использовано во время войны. Вы же иногда рассуждаете так, как будто забываете, что война всегда — зло, зло для ученых и для науки, точно так же, как для земледелия и землепашцев, для семьи и для детей. Война может быть неизбежным злом, а может и не быть, то есть она не всегда неизбежна. На этот счет не стесняйтесь цитировать меня — я далеко не уверен, что война — зло неизбежное. Помнится, двадцать пять лет назад английское правительство обратилось к Резерфорду, предлагая ему отложить исследование атома и разработать способы защиты от подводных лодок. А он ответил, что если его исследования окажутся успешными, они будут куда важнее, чем война.
— Его счастье, что война не была проиграна, а то еще неизвестно, что бы было, — сказал Фосс.
— Да, но успеха-то он добился, и очень возможно, что он был прав, а ведь он всего-навсего превратил в своей лаборатории частицу азота в кислород. Господи боже, чего только мы с тех пор не достигли! Если уж вы ударились в романтику с вашими одинокими аванпостами, так я тоже ударюсь в романтику. Мы видим свет на дороге, вот уже полвека он продвигается все вперед и вперед. По-моему, это чудесно, тут и в самом деле есть от чего стать романтиком. И мне страшно думать, что этот светоч будет погашен или попадет в холодные, равнодушные руки, или в грязные руки тех, кто фабрикует бомбы. Я не желаю, чтобы произошло что-либо подобное, если есть хоть малейшая возможность этого избежать.
