— Вчера вечером мы еще ничего не знали. Нам многое подсказал ожог. Но и сейчас мы ничего не знаем наверное, — ответил Дэвид.

— Нам неизвестно, настолько ли это достоверно, чтобы исключить все другое, — заметил Висла. — Количество установлено нами только предположительно.

— Но не точно.

— Есть один шанс против. И шанс очень недостоверный.

— Но все же шанс.

— Разумеется, — сказал Висла. — Один шанс из ста, что это верно. — И он снова принялся писать.

— Нет, пожалуй, больше, чем один из ста, — пробормотал Дэвид, нервно постукивая карандашом по столу. Внезапно он положил карандаш и улыбнулся Берэну.

— В щите есть желобок, — объяснил он. — Щиты вокруг критической массы, применяемой в этом опыте, очень ненадежны. Отчасти благодаря расстановке щитов истечение нейтронов вокруг установки было неравномерно. Некоторые части тела подверглись интенсивному облучению, другие же были затенены…

— Хватит, хватит, — Берэн поднял обе руки. — Я наполовину биолог, но вовсе не физик. Такие слова, как «истечение», для меня имеют совсем другой смысл. У меня возникает представление о каких-то жидких выделениях. Что я могу сказать насчет семисот рентгенов? Как биолог скажу только одно — в таком случае он умрет. Если же… ну, скажем, если речь идет о четырехстах, тогда, пожалуй, мы сможем устранить инфекцию и сохранить водный баланс тканей — иными словами, дать тканям возможность восстановиться, если это мыслимо. Скоро я получу исследование костного мозга, а дня через два посмотрю, не начнут ли исчезать белые кровяные шарики. И тогда я буду знать наверняка, если только вы сами не найдете ответа раньше.

Висла хотел было что-то сказать, но вместо того тронул Дэвида за плечо, указал ему на строчку цифр, написанных на лежавшей перед ним бумаге, и одну из них обвел кружком. Он вопросительно взглянул на Дэвида; Дэвид кивнул.

— Я не хотел делать скороспелые выводы, — сказал Висла, глядя на Берэна. — В тот год, когда я приехал в Америку, здесь называли людей, уезжавших воевать в Испанию, «скороспелыми антифашистами». Здорово, не правда ли? Так вот, без всякой скороспелости могу сказать — та возможность, о которой говорит Тил, действительно существует.

— Один утешает другого, — произнес Берэн и опять почти цинично усмехнулся. — Мы сделаем все, что в наших силах. Я хочу предложить выписать сегодня четырех больных, а через два-три дня — еще одного. Этот — кажется, его зовут Гебер, не так ли? — стоял позади Саксла; пусть еще полежит в больнице, хотя он вне всякой опасности. Что же касается Саксла…

Берэн остановился, полез в карман и, вытащив цепочку с двумя-тремя ключами, побренчал ими.

— Он лишится рук, — продолжал Берэн. — Мы ампутируем их посредством замораживания, и он, конечно, знает это. Он много знает, даже слишком много. Я очень надеюсь, что у него сильный характер.

— Это ключи от машины Луиса? — спросил Дэвид.

— Да, он отдал их мне.

По коридору шла небольшая группка. Это были доктор Моргенштерн, доктор Педерсон и доктор Новали; позади, в нескольких шагах, шел полковник Хаф. Поравнявшись с дверью клетушки, они остановились за спиной доктора Берэна. Каждый глядел на другого, и все молчали. Берэн тихонько позвякивал ключами. Наконец заговорил доктор Новали.

— Я только что показывал Эрнсту, — он указал пальцем на доктора Моргенштерна, — что мы нашли в костном мозге. Агглютинирующих комков нет — ни одного.

— Хорошо, а клетки? — спросил Берэн.

— Только единичные — дифференциальный подсчет произвести невозможно, доктор. Несколько метамиэлоцитов «С». Затем шаровидные частицы жира и остатки тканей. Вырождающиеся клетки — да, это мы обнаружили.

— Может быть, следует сделать еще одну пункцию?

— Уже делали, доктор. То, о чем я говорю, — это уже результат двух пункций. Мы собираемся сделать третью.

— К сожалению, — начал доктор Моргенштерн, и все головы повернулись к нему, — к сожалению, Нолану, умершему от лучевой болезни несколько месяцев назад, не делали пункций. Насколько мне известно, у японцев существует только один такой анализ костного мозга, то есть пункция была сделана именно в такой стадии болезни. Так что мы не имеем возможности сопоставить, по крайней мере насколько я знаю. Я бы хотел, чтобы вы… я думал…

Он умолк, глядя поверх очков на доктора Берэна.

— Да, — сказал Берэн. — Очень грустно это слышать. Я хочу взглянуть на препараты.

— Да, взгляните, пожалуйста, — вмешался Педерсон, и все головы повернулись к нему. В голосе его звенело такое напряжение, что полковник Хаф бросил на него недовольный взгляд, а Дэвид, не видевший Педерсона из клетушки, но слышавший его голос, опустил глаза.

— Костномозговая ткань — конечно, все знают, как она малоустойчива, — быстро заговорил Педерсон, — но это ничего не доказывает, ровно ничего. Эта ткань восстанавливается быстро, несмотря на разрушение клеток, то есть даже если оно будет продолжаться. Ведь в самом деле, это ничего не доказывает, даже при определении дозы. Бывали случаи, я читал об этом, когда пункцию брали у животных, да и у японцев, перенесших лучевую болезнь, и анализы были очень плохие, но больные все-таки выздоровели. Но и в качестве показателя дозы… я знаю, о чем вы думаете, доктор Берэн, но послушайте, есть же еще один фактор, и весьма важный, но не поддающийся учету. Я хочу сказать, что в костномозговых тканях рассеивание частиц гораздо интенсивнее. Я уверен, что вы это знаете, — разумеется, знаете, но может быть, вы об этом не подумали?

И он продолжал говорить о восстановительной энергии, которая непременно возникает в костном веществе, так как кость, благодаря своей плотности, означающей…

Слушая его и держа в пальцах неподвижно повисшую цепочку с ключами, Берэн сжал губы; он поглядел на Моргенштерна и думал о том, как ему сейчас поступить. По привычке строго упорядочивать свои мысли он проверял про себя соображения Педерсона, хотя ему и так было ясно, что в голове у того совершенная путаница: фактор, о котором говорил Педерсон, относился к мягким рентгеновым лучам, но, к сожалению, они имеют дело не с мягкими икс-лучами, а с нейтронами. Могут ли кальций и фосфор, входящие в состав костей, усилить проникновение нейтронов в мягкие ткани костного мозга? Вряд ли. Является ли ухудшение состояния костного мозга прямым следствием дозы облучения? Вполне возможно. Уверен ли он сам, что состояние мозгового вещества является показателем дозы? Не очень, так как у него уже и без того достаточно показаний, которые подтверждаются тем, что сказали и чего не сказали Висла и Тил, но, конечно, и этого нельзя упустить из виду. Может ли допустить такую грубую ошибку человек, имеющий хоть какой-то опыт в лечении лучевой болезни? Кто его знает. Однако ошибка налицо, хотя Берэну приходилось сталкиваться и с более сложными фактами. Так как же быть? Что ж, исправим ошибку. А потом? А потом поведем нашего разгоряченного коллегу завтракать и постараемся убедить его, что пациенту нужен не столько хороший друг, сколько хороший врач. Я попробую привести свои доказательства, думал он, а Висла — свои, потом опять начну я. Так мы будем успокаивать друг друга, но кто успокоит больного? Ну конечно вы, сестра, да, я полагаю, и все прочие, сказал он себе, глядя на Педерсона, который уже умолк и, казалось, готов был расплакаться. Можете ли вы с уверенностью сказать, что нужно больному? Нет. Что за проклятая болезнь! — вздохнул про себя Берэн. В одну неизмеримо малую долю секунды на человека обрушилось — что? Шквал энергии, которого достаточно, чтобы убить человека, но который все же меньше одной стотысячной доли той энергии, которая расходуется организмом во время нормального биологического обмена веществ за один день; впрочем, можно сформулировать это еще более жестоко — этот шквал непосредственно воздействует не больше, чем на одну молекулу из десяти миллионов, составляющих органическую клетку средних размеров. А потом? А потом мы ждем, пока в организме происходит невидимый и неслышимый процесс распада, неощутимый для больного, если не считать ожога, процесс, который поглощает весь организм и наконец вдруг дает о себе знать резким, страшным исчезновением белых кровяных телец. Вот самый главный показатель. Эта болезнь непохожа ни на какую другую. Предстоит несколько трудных дней — спокойных, без всяких событий, поскольку количество белых шариков не будет уменьшаться, — и очень трудных дней. Так что же мне ему сказать? — снова спросил он себя. Ведь если надо щадить добрые чувства моего молодого коллеги, то надо щадить и всех нас, и, во всяком случае, вряд ли можно, занимаясь медициной, давать волю личным чувствам. В особенности если дело касается такого пациента, как мистер Саксл, который знает слишком много, и, уж если на то пошло, даже если дело касается меня, с неожиданным раздражением подумал Берэн. Черт возьми, почему, собственно, Моргенштерн не может…