Пегги взялась сама покрасить ее. Обставленная в спокойном стиле семейной подержанной мебелью, квартира казалась перенесенной откуда-нибудь из Гринвич-Виллиджа. Она состояла из двух тесных смежных комнат, кухни и ванной, расположенной на нижнем этаже трехэтажного кирпичного дома.

На выцветшей, с буграми и ямами, кушетке лежало большое, яркой расцветки суконное покрывало, украшенное бахромой с шелковыми кистями. Такие же накидки скрывали поцарапанную поверхность столов и сундуков. Импровизированные полки были битком набиты томами любимых исторических романов Пегги и книгами из ее коллекции современной поэзии и беллетристики. Старая швейная машинка, доставшаяся от матери, была втиснута в узкий тесный коридор и также накрыта старым покрывалом. Под ней стояла пишущая машинка Пегги, и когда она извлекала ее в случае необходимости, то узкий коридорчик превращался в «кабинет».

Дом соседствовал с мастерской по ремонту обуви и находился в нескольких шагах от торгового района 1-й улицы. Само место имело интересную историю.

Перед Гражданской войной, когда предместья Атланты кишели разного рода бандитами, на месте дома располагался пункт сбора преступников. Кроме того, дорога, в те времена узкая и кривая, шла вдоль глубокого оврага. В конце века дорогу спрямили, а овраг, в некоторых местах достигавший 30 футов глубины, засыпали.

Рассказывали также, что на месте дома, где жили теперь Марши, когда-то был убит банковский грабитель, но эта довольно мрачная история очень забавляла Пегги.

Пегги была прекрасной рассказчицей, и в отличие от большинства южанок любила «мужские шутки». Ее не смущали крепкие словечки, и она никогда не отказывалась выпить. Джон был для нее лучшей аудиторией, подбивая ее рассказывать то, что он слышал уже несколько раз.

«Притон» очень быстро стал местом встреч для газетчиков, работавших и друживших с Маршами. При этом спиртное гости приносили с собой. Друзья не могли не замечать несколько необычных отношений между Пегги и Джоном, больше напоминавших отношения закадычных друзей, чем супружеской пары.

К входной двери квартиры были пришпилены две карточки. На одной из них было написано «Мисс Маргарет Митчелл», на другой — «Мистер Джон Р. Марш». Эти карточки многое говорили о взаимоотношениях в их семье и, к удовольствию Пегги, очень веселили друзей, но явно шокировали соседей. Замужество и переезд на квартиру из дома на Персиковой улице на какое-то время, казалось, раскрепостили Пегги полностью, и в первые несколько месяцев жизни в «притоне» для ее поведения было характерно своего рода безрассудство. И если позднее она оберегала свою личную жизнь от посторонних с раздражением и упорством, то в начале ее совместной жизни с Джоном она не только широко распахнула двери дома для друзей, но и превратила его в своеобразный центр общения. И, образовав свой собственный круг, Пегги перестала волноваться по поводу исключения ее из атлантского «света».

Ее друзьями стали многие журналисты и писатели Атланты, и в этом созвездии она и сама была звездой — журналистка, пишущая очерки и имеющая право подписи. Ее сияния не мог уменьшить и тот факт, что платили ей всего 30 долларов в неделю, поскольку большинство из ее друзей получало еще меньше.

В конце недели шестеро или семеро из них обычно собирались вечерами у Маршей. Каждый приносил закуску и спиртное. Было так тесно, что некоторым негде было даже присесть.

Пегги никогда не говорила о Реде Апшоу и в течение 1925–1926 годов реже встречалась с Августой, Ли и Медорой, так много знавшими о столь болезненном эпизоде ее жизни, каким был для нее первый брак.

По словам Августы, Пегги вела себя «по-матерински» в отношениях с ней, говоря, что Августа еще недостаточно «развита» и «нуждается в присмотре», как будто она нарочно старалась подорвать уверенность подруги в себе.

Августа уехала в Нью-Йорк, чтобы попробовать осуществить свою давнюю мечту стать оперной певицей. По приезде она была зачислена в небольшую труппу и появилась перед публикой во второстепенной роли в опере «Волшебная флейта». Однако Пегги не считала выбор подруги благоразумным, и поклонник Августы Ли Эдвардс был того же мнения. Пегги поддержала его решение поехать в Нью-Йорк и привезти Августу обратно. На 26 лет старше Августы и неплохо устроенный в жизни, Эдвардс, работавший управляющим железными дорогами штата Джорджия, уверял молодую женщину, что ее будущее — с ним, а не на театральной сцене. И вскоре они поженились, обвенчавшись в маленькой церкви, которую любили все театральные артисты, а затем, после медового месяца, проведенного в Европе, вернулись в Атланту.

Пегги и Ли быстро подружились, и до такой степени, что временами Августа была среди них троих лишней. Например, Пегги могла позвонить и сказать ей: «Позови Ли. Я хочу рассказать ему кое-что интересное». Или же, идя с ними по улице, Пегги могла остановиться и отойти с Ли в сторону, чтобы рассказать ему шутку, которая, как она считала, Августе может не понравиться, но от которой они с Ли покатывались со смеху.

Августа, казалось, совсем не придавала этому значения, не обижалась она и на то, что недолго входила в круг ближайших друзей Пегги, поскольку собственное замужество, беременность и музыка занимали почти все ее время.

Похоже было, что больше всего в первый год замужества Пегги жаждала смеха и юмора. Она любила шутки и невероятные смешные истории. Августа до сих пор с удовольствием вспоминает, как Пегги «делала вид, что она беременна (чтобы подразнить беременную подругу). Для этого она закутывалась в большую шаль, под которой прятала пляжный мяч, катая его то вверх, то вниз».

В свободное время Пегги начала писать небольшие рассказы в стиле «века джаза». И когда три-четыре вещи были готовы, она, собрав все свое мужество, и с благословения Джона, отправила их в журнал «Высший Свет», о редакторе которого, Менскене, ей часто говорила Медора.

Осень 1925 года. Кульминация «века джаза». Пегги попыталась отразить его дух в своем рассказе «Супружеские обязанности», описывая девушек, танцующих чарльстон: их «короткие юбки колыхались в ритме танца поверх шифоновых чулок и изысканных туфелек. Движением головы они откидывали назад свои завитые, коротко подстриженные волосы, и вся кокетливость и радость игривой — но не страстной — юности светилась в их искрящихся веселых глазах».

Замужество не помешало Пегги остаться «женщиной свободной морали» в Атланте. Она как-то сказала Фрэнсис, что является единственным счастливым семейным членом из их компании и что она единственная из знакомых ей замужних женщин, которая не боится позволить своему мужу знать, что он — «единственный».

Приятным результатом подобной откровенности, считала Пегги, было то, что она могла встречаться со всеми своими экс-возлюбленными, с которыми ей хотелось, а также «приглашать полный дом молодых людей на чай — и все это без последующих сцен ревности со стороны человека, с которым я живу».

На День благодарения Пегги решила приготовить индейку и пригласить в гости родственников, а поскольку ее квартира была явно тесна, то она собиралась устроить прием в доме отца на Персиковой улице.

Стефенс в это время ухаживал за Кэрри Лу Рейнолдс, молодой леди из Огасты, которую Пегги в кругу близких друзей называла «болотной мальвой» — за ее полноту и белую от пудры кожу. Приглашены были и бабушка Стефенс с тетей Элин, а также другие члены обоих кланов — Фитцджеральдов и Митчеллов. Прием давал возможность и помириться с родственниками, и продемонстрировать свои способности хозяйки дома.

Но за четыре дня до праздника Энгус Перкенсон вызывает Пегги к себе в кабинет и просит ее подготовить статью из двух частей, для написания которой потребуется проделать «чертовски много исследовательской работы за чертовски малый срок».

Дело в том, что пятеро генералов Конфедерации, которые представляли Джорджию и должны были быть изображены в гранитном мемориале на горе Стоун-Маунтин, были, наконец, выбраны, и работа над памятником должна была начаться весной.