А в ведомстве Видо уже почувствовали вкус к работе с эмигрантами-радикалами, тем более что часть их не скрывала своих симпатий к фашизму. В одной из бесед Видо сказал сослуживцу, что следить за деятельностью эмиграции мало, надо поддерживать неформальные отношения с теми из ее деятелей, кто может оказаться полезным Италии, особенно с выходцами с Кавказа и Украины. Он посетовал, что в Москве достоверных сведений о положении дел на советских территориях, интересующих итальянские правительственные инстанции, не получить из-за жесткого контроля госбезопасности .

Итальянский посол, человек, способный в таких делах, по его словам, вынужден по этой причине бездействовать. К тому же советское правительство не пожелало дать согласия на учреждение итальянского консульства в Тифлисе, что только усугубляет трудности.

Нарком внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия счел нужным доложить вопрос о группе «Момавали», ее отношениях с итальянскими властями и планируемой заброске Сехниашвили в Грузию Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) Сталину. Полагал, очевидно, что тому будет небезынтересно узнать, каков вклад некоторых соплеменников в кавказский сепаратизм и какие надежды они возлагают на зарубежных спонсоров. Ведь шел 1939 год, и обстановка требовала предельного внимания к такого рода явлениям.

Дело «Момавали» еще раз показало, сколь притягательной была идея использования сепаратистов для иностранных спецслужб, в данном случае итальянских, хотя какого-то логического конца она не имела. Начавшаяся Вторая мировая война перевернула многое, в том числе и в умах людей. Мы не знаем, как сложились судьбы основных фигурантов в деле итальянского графа Видо и его грузинских подопечных, зато все известно об их верховных руководителях. Бессменный в течение многих лет министр иностранных дел Италии Чиано, зять Муссолини, оказался в числе его противников, был вывезен немцами в Германию, а затем выдан итальянским фашистам, оставшимся верными дуче, и ими расстрелян. Сам диктатор после драматических перипетий с его освобождением спецгруппой СС под командованием Скорцени все же в конце войны был захвачен итальянскими партизанами и казнен.

А дело «Момавали», уже не пополнявшееся новыми документами, в 1945 году было сдано в архив, оставив для истории следы событий предвоенных лет в виде агентурных донесений, спецсообщений внешней разведки, переписки центральных и республиканских органов НКВД и других материалов .

Всего год спустя после подписания Японией и Германией Антикоминтерновского пакта началась японская агрессия в Китае, затем последовали военные действия в районе озера Хасан и, наконец, в 1939 году на реке Халхин-Гол, где советско-монгольские войска под командованием Г. К. Жукова нанесли чувствительный удар по престижу Квантунской армии. В мире заговорили о неизбежности нападения Японии на СССР. Напряженная обстановка на Дальнем Востоке требовала пристального внимания к действиям японцев по всему периметру наших границ.

Из загранаппаратов разведки стала поступать информация об активизации японской дипломатии, военных органов и спецслужб на советском направлении. Обратили на себя внимание участившиеся контакты японской разведки с руководящими деятелями эмиграции из Советского Союза, особенно среднеазиатской и кавказской. Такие данные пришли из резидентур в Кабуле, Анкаре и некоторых европейских столицах. Последовало указание Центра выяснить содержание переговоров, которые японцы вели с теми деятелями эмиграции, кто был известен своими радикальными установками и ориентировался на войну как средство достижения заявленных ими политических целей.

Японский военный атташе в Кабуле майор Миязаки до назначения на эту должность был начальником военной миссии в Сахаляне (Хейхе). Это было подразделение японской военной разведки, имевшее своей задачей организацию агентурной разведки на сопредельных территориях Советского Союза, Китая и Монголии. Ему вменялось также контрразведывательное обеспечение войск Квантунской армии, расквартированных в Маньчжоу-Го .

Особый интерес японская разведка проявляла к советскому Приморью как вероятному театру военных действий и дислоцированным на его территории войскам Дальневосточного военного округа. Миязаки стремился наладить эффективную агентурную разведку, а для этого надо было иметь помощников, которые могли действовать на советской территории. Таковые вербовались из числа русских эмигрантов, в немалом числе осевших в Харбине и других маньчжурских городах. Именно из их числа японцы приобретали агентуру, которая небольшими группами по два-три человека или в индивидуальном порядке нелегально засылалась в СССР.

Если говорить о результатах работы, то здесь, мягко говоря, не все было однозначно, и чутье профессионала подсказывало Миязаки, что чекисты обложили его довольно основательно. Майор понимал, естественно, что возглавляемая им миссия в городе на Амуре в свою очередь является объектом оперативного внимания советской военной разведки, территориальных органов госбезопасности и пограничников. Несколько засланных Миязаки в Приморье и Забайкалье групп бесследно исчезли — ничего не поделаешь, это издержки сложной и опасной работы. Часть завербованных людей после выполнения заданий возвращалась с какими-то результатами, о которых докладывалось в головную военную миссию в Харбине. Пару раз вышестоящее начальство указывало Миязаки на то, что поступающие от него сведения похожи на дезинформацию. Это означало, что чекисты могли вести оперативную игру, намеренно не трогая его людей и контролируя их действия, либо, что еще хуже, перевербовали его агентов.

При назначении Миязаки на должность военного атташе в Афганистане было принято во внимание, что, работая в Сахаляне, он приобрел изрядный опыт вербовки эмигрантов из СССР и был знаком с методами работы советской контрразведки. Само содержание оперативной работы существенно расширилось. Если на Дальнем Востоке Миязаки концентрировал усилия на чисто военной стороне дела, то в его новом амплуа приходилось мыслить уже категориями военно-политическими. В соответствии с установками из Токио речь шла о подготовке к осуществлению мер по дестабилизации обстановки в советских среднеазиатских республиках, а также в китайской провинции Синьцзян.

Если раньше Миязаки работал преимущественно с выходцами из России, русскими по национальности, то теперь ему нужно было вникать в менталитет людей с Кавказа и из Средней Азии, учитывать историческое прошлое этих обширных регионов, знать политические взгляды новых друзей Японии. Начальство Миязаки ценило в нем способного офицера-агентуриста, который может быстро освоить порученный участок. Знания советской действительности у него есть, а остальное приложится.

Обстановка в Афганистане существенно отличалась от маньчжурской. Там декоративный император Маньчжоу-Го Пу И и его сановники на местах не могли принять ни одного сколько-нибудь серьезного решения, не получив добро японских военных властей. В Афганистане король Захир Шах поддерживает дружественные отношения с северным соседом, между Афганистаном и СССР подписан политический договор о ненападении и взаимопомощи.

Это означает, что Миязаки должен работать конспиративно, чтобы не вызвать нежелательных осложнений в случае утечки информации о роде его занятий. А исключать этого никак нельзя. Его интуиция подсказывает, что советские органы госбезопасности имеют в стране немалые возможности и гарантий того, что он не попадется на подставу, нет. Поэтому осторожность и еще раз осторожность. Надо подумать об установлении контакта кое с кем из службы безопасности: в каких-то случаях это может уберечь от неприятностей. Предел же мечтаний — иметь своего человека в компетентной советской службе. Ну, а пока этого нет, а может быть, и не будет — такие удачи выпадают далеко не каждому разведчику, — надо толково организовать работу с теми, с кем ему предстоит поддерживать связь.