— Случайный набор самого примитивного свойства. Как у вас подвигается с Бонни?

— Ему не мешает многому поучиться. Похоже, с интеллигентными женщинами ему не приходилось общаться.

— Да, тут вы в чем‑то правы.

Мне стало неловко. Не из‑за журнала, его Юнис уже отложила, а потому, что не подыскивалась тема для досужей болтовни. А темы растерялись оттого, что я не желал ее присутствия здесь, не хотел, чтобы ее отпечаток ложился на окружающее. Кабинет не достояние общественности. Следующий раз на занятиях она будет воображать меня в этой обстановке, знать, что окружает меня в минуту самых моих сокровенных размышлений. А то еще примется строить догадки, почему это я сам не сотворю чего‑то значительного, а только их подстегиваю — творите, да еще и деньги за поучение беру.

— Вот эта мне нравится, — она показала на небольшую акварель напротив стола. Двор фабрики, лебедка, и двое мужчин возятся с мешками шерсти.

— Местный художник, — просветил я ее.

Подойдя поближе, Юнис стала скрупулезно изучать акварель с разных точек, прилаживая то так, то сяк очки.

— Хм… да.

Дверь ванны отворилась, появилась Эйлина, окликая:

— Гордон?

— Тут я.

— Ванна в твоем распоряжении, — она вошла. Настроение ее, похоже, переменилось, словно водой смыло и раздраженность. Она заметила журнал.

— Ну а как тебе дефекты женщины в натуре? — она взмахнула тонким шелковым халатиком, купленным ею в магазине «Помощь нуждающимся» еще до нашей женитьбы. Уперев руки в бедра, Эйлина вздернула плечо, выставив напоказ трусики, чулки на резинках и розовую грудь. И тут увидела Юнис.

— Ах! — Она запахнулась.

— Жду, пока освободится уборная, — сообщила Юнис.

— Так ступайте скорее, не то Гордон опередит.

У Юнис шевельнулись в улыбке губы, и она, миновав Эйлину, вышла.

— Господи! — выдохнула Эйлина, когда дверь ванны закрылась.

Я залился краской не хуже ее.

— Прости, так уж получилось.

— Да ну к черту!

— Лин, чего ты заводишься? — успокаивал я. — Ну подумаешь! Ну что особенного?

Но Эйлина, круто повернувшись, вылетела — в всполошенном воздухе поплыл запах талька. Нечаянно вдохнув невидимую пыльцу, я безудержно расчихался. Такое со мной как‑то приключилось, когда мы предавались любви, но в тот раз оба мы хохотали до упаду.

Когда мы вышли к машине, Юнис проделала маневр, показавшийся мне до крайности нахальным. Мужчинам полагалось бы, как водится, сидеть вместе, впереди. Но не успел Бонни, перегнувшись, отпереть дверцу, как Юнис вмиг прыгнула к нему, предоставив мне располагаться сзади с Эйлиной. Едва ли Эйлина противилась такой расстановке. Я поймал ее взгляд. Она подняла бровь и отвернулась.

Эйлина молчала, пока Бонни кружил переулками, выруливая на шоссе, пересек его и направил машину вниз по крутому холму через полузаброшенный район малых домиков, где зияли провалы на месте снесенных строений, к магистрали. Фары высветили в темноте тонкие яркие шаровары, собранные у щиколоток. Пакистанка. Потупясь, женщина ступала мелкими торопливыми шажками по разбитому асфальту. Я благодушествовал: плавный бег «ягуара», приглушенное урчание мотора, запах духов Эйлины. Настроение омрачалось только тем, что я не сумел разгадать ее насупленность. Неприязнь к Юнис — не причина, неприязнь эта лишь обостряет ее раздражение. Я терялся, как подступиться к Эйлине; это было ново для наших отношений, если раньше и пробивалось нечто подобное, то лишь намеком, вскользь. Я всегда считал, что с женой мне на редкость повезло: очень уравновешенная и покладистая. За мной прегрешений никаких, эта причина отпадает. И все‑таки меня точил червячок невесть какой вины. Желая рассеять свои опасения, я взял Эйлину за руку. Она сидела все так же молча, и защемил неизведанный дотоле страх — страх быть отвергнутым. Под ложечкой противно засосало. Оставалось надеяться, что тошнотворное это чувство хоть не отобьет аппетит за обедом.

«Ягуар» пополз вверх из долины. Пропуская встречные машины, Бонни стал на развилке, затененной громадами двух складов.

— А сейчас поверни налево, — посоветовал я. — Самый короткий путь.

— Угу, помню, — откликнулся Бонни и круто взял вправо. Через две минуты мы одолели гребень. Я совсем запутался, куда же мы заехали. Но тут Бонни прижался к обочине, не выключая зажигания, у «Крайтериона».

— Юнис, — попросил он, — окажи мне услугу.

— Смотря какую.

— Скакни через дорогу, глянь, что за фамилия намалевана на вывеске.

— Ты серьезно?

— Ну.

На секунду мне показалось, что девушка посоветует ему сбегать да взглянуть самому, но, стрельнув на него глазом, она выбралась из машины и зашагала через автомобильную стоянку.

— Что за шутки? — спросил я.

— Мы не знаем, как его зовут.

— Нет, но…

— Эйлине происшествие известно, ага?

— Ей да. Ну а Юнис?

— Юнис не знает. Может, позже расскажу.

Юнис остановилась у освещенного входа. Вышли двое, заговорили с ней, один, пропуская девушку, придержал дверь. Она на минутку взялась за ручку и тут же отпустила, едва те отошли. Вернувшись, она влезла в машину.

— Видели тех двоих? Я выглядела круглой идиоткой. Ну что бы я сказала, спроси они, что я здесь делаю?

— Уж выкрутилась бы, не сомневаюсь, — Бонни двинул машину с обочины.

— Так как его зовут‑то?

— На вывеске — Томас Артур Гринт.

— Спасибо.

— Может, просветишь меня — в чем смысл?

— Вышел маленький спор, — небрежно кинул Бонни.

— И кто же победитель?

Прямо Бонни ей не ответил, но, полуобернувшись, бросил через плечо:

— Гордон, его зовут — Томас Артур Гринт. Усек?

— Да, — без жара подыграл я. — Том Гринт. Я не усек серединку.

— А в серединке еще одно его имя — Миляга, — заявил Бонни. — Томас Артур Миляга Гринт.

— Что‑то не бывала в этой пивнушке, — заметила Юнис, когда стало очевидно, что посвящать в истину ее не собираются.

— Эх! Сколько ж ты потеряла! — тут же откликнулся Бонни. — Тутошний владелец — мил бескрайне. Эрудит громадный. Вон хоть Гордона спроси. Гордон, верно, хозяин милый?

— Весьма.

— И все‑то на свете он знает, — разошелся Бонни. — В футболе спец великий. Не иначе как и сальных книжоночек не чурается. А уж сальные стишата! Тут его никто не побьет. На сальную поэзию у Миляги Гринта свои твердые воззрения.

Юнис неуверенно хохотнула.

— Часто они такими играми забавляются? — обернулась она к Эйлине.

— Они братья. Их и спросите, — ответила та. Она смотрела в затылок Бонни. И опять, приподняв бровь, непонятно чему чуть заметно улыбнулась. На меня она не взглянула.

Теперь мы неслись к Лидсу очень быстро, но скорость не ощущалась.

— И ресторанчик, куда ты нас везешь, надеюсь, милый, — заметил Бонни. — Юнис подавай исключительно миленькое. Так, Юнис?

— Не сомневаюсь, что ресторан именно такой.

— Такой — это какой?

— Милый! — врастяжечку пропела Юнис.

— Эх! Что ж ты! Нарушила правила. Тебе не положено произносить «милый». Словечко наше с Гордоном. Так, подумаем, какой с тебя штраф.

Когда я предложил наш любимый китайский ресторанчик, Эйлина возразила: «Пусть Бонни выбирает сам. Зачем навязывать свои вкусы?» В «Серебряный дракон» мы с Эйлиной наведывались раз по десять на год, чаще, чем в любой другой. Напали мы на него случайно, забредя сюда после нашего объяснения, и считали своим личным пристанищем. Как‑то мы привели в наш ресторан еще одну парочку, но те на все только фыркали да носы воротили, испакостив нам вечер; с тех пор мы остерегались кого‑либо приглашать туда. Я с надеждой подумал, что сегодняшний вечер не повторит тот, давешний.

Метрдотель жестом пригласил нас, широко улыбаясь. Он единственный из всего персонала дарил посетителей улыбками. Остальные, что мужчины, что женщины, хранили непроницаемо загадочное выражение лиц под стать легендам об их расе.

— Официант — миляга что надо, — высказался Бонни, когда мы шли вслед за ним. — Тут уж не сомневайтесь.