— Простите, вы меня не знаете, но разрешите спросить — ваша фамилия Маккормак?

— Раньше была Маккормак, да.

— Я — Гордон Тейлор. У вас ведь была сестра Фрэнсис?

— Да! — Мое имя припомнили. — Так это вы ехали с Фрэнсис в тот вечер, когда?..

— Да. Вы сейчас вошли — меня как ударило. Поразительное сходство. Отсюда это нахальное глазенье на вас.

Но в эту девушку, подумалось мне, я бы никогда не влюбился. Забавно: микронное изменение в строении черт — и исчезает все.

— Я — Мэри Маккормак, — назвалась женщина, — я была почти на год старше Фрэнсис, но нас часто принимали за близнецов. Кстати, мой муж. Роберт… — она произнесла африканскую фамилию, которую я не разобрал. Я протянул руку, и он крепко пожал ее.

— Рад познакомиться.

— А вы хорошо знали Фрэнсис? — спросила Мэри.

— Ходили пару раз в кино. Потом случайно столкнулись у паба, и она предложила подвезти меня.

— Вы ведь тоже тогда серьезно пострадали?

— Перелом ноги, с десяток синяков. Скоро поправился.

Она взглянула мне в глаза.

— Вы, конечно, знаете, что Фрэнсис… — и замолкла. Она знала, что я знаю. Тут я уразумел, что ее интересует.

— Да, — кивнул я, ответив на ее взгляд. — Мне сообщили в полиции. И ваш отец заходил. Для меня весть была неожиданной.

— К сожалению, отец так и не сумел примириться с этой стороной трагедии. Забыть бы ему обо всем — самое разумное.

— Согласен. Сколько уж лет тому!

— Да. Мне кажется, виновата тайна. Ему покоя не дает неизвестность. Имя мужчины или парня… Виновника.

— Подсаживайтесь к нам. Выпьем, — предложил Роберт. Видно, он слышал историю раньше. Любопытно, а как же это Маккормак — при его‑то воззрениях на смешанные браки — согласился на такого?

— Спасибо. Я тут с женой и друзьями.

— Тогда не будем вас задерживать, — сказала Мэри. — Извините, только сейчас пришло в голову. Бонни Тейлор — случайно не ваш брат?

— Да.

— Роберт, ты ведь знаешь Бонни Тейлора? Футболиста?

— А как же. Видел его в игре не раз. Талант высшей пробы, но… — он запнулся, — нрав у него несколько переменчивый.

— Вы по — прежнему живете в Йоркшире? — спросил я Мэри.

— Нет, сейчас в Лидсе. Муж врач. А я медсестра. Так мы и познакомились. Скоро, может, уедем в Нигерию. Роберт хочет работать для своего родного народа.

— Это естественно.

Распрощавшись, я вернулся к нашему столику, Моника с Эйлиной ушли в дамскую комнату. Вскоре — обе как раз вернулись — Пайкокам принесли обед. Мы уже поели, пить не хотелось, так что, попрощавшись, мы пошли к машине.

— Так ты все‑таки знаком с этой женщиной? — спросила Эйлина.

— Оказывается, она сестра Фрэнсис Маккормак. Мэри.

— Той, что погибла?

— Да.

— Они похожи?

— Настолько, что поначалу мне померещилось — явился призрак.

Мы забрались в малолитражку. Ветер был по — прежнему холодный, но через стекло уже припекало солнце.

— Поедем через холмы, вкруговую?

— Да.

Я запустил мотор.

— Пятьдесят потомков! — произнесла Эйлина. — Я про женщину, о которой Моника рассказывала. Еще при жизни — пятьдесят!

— Слава богу, не все так плодовиты. Не то скоро б на головах друг у друга стояли.

Эйлина отмолчалась.

— Я тут наткнулся на интересную мысль в «Джен Эйр», — перегнувшись, я взял книгу с заднего сиденья и распахнул на заложенной странице: — «Безволие и глупость ныть, что не под силу переносить выпавшее вам на долю. Что требует судьба, то и неси». Совет суровый, но в общем, верный.

— Помню. Слова Элен Бернс. Ее утешает сознание, что после смерти ей предстоит другая жизнь.

— Ну а мы знаем, что другой не предвидится, поэтому нам надлежит наилучшим образом распорядиться этой и быть благодарными за все наши удачи. — Я оглянулся. Поблизости никого. Наклонившись к Эйлине, я поцеловал ее холодную щеку, рука моя скользнула ей под пальто.

Когда мы приехали домой, у нас сидела Юнис. Наряжена в широкое в мелкую сборку платье, те же дымчато — серые чулки и черные лакированные туфли на высоком каблуке. Они с Бонни гоняли чаи и смотрели теленовости — спортивную хронику.

— Ну, как тут у вас? — спросил я, подразумевая Бонни.

— Продули, — откликнулся брат. — Три — один.

— А игру поглядели?

— Нет. Вот этот тип, — Бонни кивнул на тарахтящего комментатора, — только что отрапортовал: «Отсутствие Бонни Тейлора, отстраненного клубом от игры, существенно повлияло на ход матча и сказалось на результате». Чудеса, меня вдруг произвели в маги и волшебники.

Эйлина скрылась наверху, не успели мы порог перешагнуть. Я нашел ее в спальне, она выбирала платье для ресторана, клокоча от раздражения, что в доме оказалась Юнис.

— Гордон, дом — наш, — злилась она. — Сюда мы приглашаем лишь по своему усмотрению.

— Может, он решил, что так удобнее, чем заезжать за ней потом.

— Но мне совсем не нравится, приходишь домой — а тут, извольте, полно незваных гостей.

— Со стороны послушать — подумают, Бонни без нас тут вечеринки закатывает. В конце концов, девушка идет с нами на обед. Ты что, не желаешь идти?

— Я желаю. И уже, между прочим, как видишь, собираюсь. Мне просто не нравится, как Бонни тут распоряжается. У нас не гостиница.

— Чем же он так провинился? Что тебя задело?

Она промолчала. Я вытащил костюм, рубашку, галстук и пошел следом за ней в ванную. Наткнувшись на запертую дверь, ругнулся, но тут же вспомнил: все‑таки мы в доме не одни. Дверь рядом с ванной открыта. Тут мой кабинет. Эйлина предпочитает заниматься в гостиной, пристроив тетрадь на колене. К тому же все‑таки это я замахиваюсь на сочинительство, которое, как известно, требует тишины и уединения. «Замахиваюсь», — по — другому и не назовешь мои потуги на творчество, признавался я себе.

Мне казалось, стан сочинителей делается все многолюднее. Обладая достаточной восприимчивостью, многие стараются передать на бумаге, что означает быть человеком. Но я очень четко понимал разницу между зудом случайного порыва и нераздельной отдачей творчеству, требующей регулярного упорного труда в единоборстве между словом и чистым листом бумаги.

На столе у меня грудилась стопка школьных сочинений, к понедельнику я должен был их проверить и выставить оценки. Рассеянно пролистав верхнее, я сдвинул стопку в сторону. В колонке лопотала вода. Шаги по лестнице, поднимается кто‑то. Ага, Юнис. Она торкнулась в запертую дверь ванной и, обернувшись, увидела меня.

— Занято, — констатировал я.

— Потерпим. — Едва войдя, девушка остановилась у порога.

— Хотите, подождите тут. Передо мной войдете.

Ну вот, тут же спохватился я, поощрил остаться, а Эйлина, увидев ее тут, пожалуй, разозлится еще больше.

— А могу покричать вам, как освободится.

— Да ну, подожду. Если не мешаю.

— Нет, нет, пожалуйста.

Она подошла к столу, оглядела комнату: книжные полки, бюро, плакаты, гравюры и фотографии на стенах.

— Славненькая берлога.

— Да, ничего. Устраивался с прицелом — все должно служить неослабному творческому горению.

— О?

Но я же ее наставник! Одно дело признавать недостатки наедине с собой, и совсем другое — поверять их ученице.

— Главная беда — нет времени, — выдвинул я самое хилое из оправданий.

— Боюсь, это всегдашняя наша отговорка, — она взялась за журнал. На обложке пухлогубая красотка возлежала на шелковых подушках, одна грудь обнажена, рука прикрывает живот. Внутри была подобная фотография, но рука уже ничего не прикрывала. — Что‑то ничего творческого тут не проглядывается, — вывела Юнис.

— Напиши вы рассказ, а не поэму, пожалуй, сумели б продать в этот журнал.

— Вправду так считаете? — Она пустила страницы веером.

— Да нет. Разве что десяток лет назад. Но смерть эвфемизмов положила конец литературной отделке произведений.

Юнис задержалась на страничке прозы.

— А, понятно, про что вы. Теперь слова пишут, не задумываясь, лишь бы слова. И повторяют и повторяют их, аж с души воротит.