потрепанное пальто Володи Ананьева, что было на нем, сделали его неузнаваемым. По Красноармейской улице, которой немцы вернули старое название Большой Васильковской, шагал худой, с длинными светлыми усами и небритым истощенным лицом по- жилой человек. Вряд ли кто мог узнать в нем некогда щеголеватого молодого Григория Кочубея. В кармане у него лежал аусвайс на имя Николая Петровича Тимченко, действительный по 15 мая. Вспомнился Киев, каким он увидел его в октябре 1941 года, когда бежал из плена. С тех пор город еще больше сжался, притих и совсем замер... Перед гла- зами мелькают надписи: «Только для немцев». Так написано при входе в кафе, парикмахерские, киноте- атр, в магазины. Все только для немцев. Сгорбленная женщина по-старчески неторопливо тащила самодельную тележку. На ней — старые, с ржавыми гвоздями доски, кусочки горелого угля. Женщине нужно переехать на другую сторону ули- цы. Она повернула тележку, но расшатанное колесо зацепилось за пень. Женщина, надрываясь, дергала «гитлеровский автомобиль», как втихомолку киев- ляне называют такие тележки, но силы изменили бедняжке: тележка не двигается с места. Кочубей подбежал к женщине: — Бабуся, подождите, помогу... На Григория взглянули большие, удивленные глаза. Они были еще совсем молоды, эти глаза, с набухшими под ними от голода и холода синими ме- шочками. Глубокие морщины обезобразили девичий рот. Григорий молча перетащил тележку через до- рогу, пошел дальше... Из ворот выскочили пять сол- дат в металлических касках, надвинутых на самые глаза. Молодой лейтенант со свастикой на рукаве серой шинели резал воздух плеткой. Это — комен- дантский патруль. Попадись таким в руки... Кочубей быстро прошел мимо. Он решил сегодня непременно найти Катю Ост- ровскую, жену погибшего пианиста Виктора. Улица Горького. Вот и дом, в котором в начале войны Вик- тор распрощался с Катей. Третий этаж. Квартира слева. Дверь открыла женщина, закутанная в грязный серый платок. 20

— Катя Островская? — на Григория смотрели ис- пуганные глаза.— Кто вы такой? — Да так, знакомый ее мужа. — Разве вы не знаете, что Катя еврейка? Вы, наверно, не киевлянин, если не знаете, где они все... Ее с сыном загнали в Бабий Яр... Сыну было две недели...— женщина неожиданно закрыла дверь пе- ред Кочубеем. Григорий долго стоял перед дверью, за которой недавно жили молодые, счастливые Виктор и Катя. Не было сил шевельнуться. Вдруг его охватила ди- кая злость. Хотелось выбежать на улицу, поймать этого лейтенанта со свастикой на рукаве, хотелось закричать: «Я ненавижу всех, кто разделяет людей на арийцев и неарийцев, на белых и черных! Будьте вы прокляты, выродки, выдумавшие расовую тео- рию и уничтожающие невинных людей!» Внезапно дверь снова открылась, и женщина в се- ром платке закричала: — Что вам нужно? Чего вы тут стоите? — Когда кто-нибудь возвратится из семьи Ост- ровских, передайте, что Виктор убит... под Днепро- петровском. — Мне некому это говорить... Они все погибли. Кочубей выбежал на улицу. Перед глазами мель- кали таблички: «Только для немцев», «Только для немцев»... Он шел, сам не ведая куда. Опомнился на Влади- мирской горке. Сел на скамейку, покрытую толстым слоем снега, затем вскочил, смахнул рукавицей снег, снова сел, скрутил цигарку. Крепкая махорка не- много успокоила его. Владимирская горка. Он видел ее, словно в тумане. Снег, гонимый ветром, падал и падал, слепя глаза. Вспомнилась другая зима. Это было год назад. Они с Машей, словно дети, играли на этой аллейке в снежки. Затем выпросили у знакомых студентов лыжи и спустились с обрывистой горки. Это было, было... Григорию даже послышался смех. Так смея- лась Маша... Мимо Кочубея мелькнули двое: немецкий офи- цер и девушка. Это она так заливисто смеялась. Они побежали вниз, к Днепру. 21

Древний Славутич был скован льдом, покрыт толстым снежным ковром. Но что это? По реке дви- галась черная туча. Туча приближалась, росла. Это шли люди. Их много, двадцать, может быть, боль- ше— мужчины, женщины, дети. Шли сгорбленные, едва передвигая ноги. Несчастных подгоняли геста- повцы, полицаи. Толкали прикладами, били плет- ками... У Кочубея задрожали руки. Что эти звери соби- раются делать? На горке, около памятника святому Владимиру, начали собираться люди. Громко всхлипнула жен- щина. Пробежал полицай: «А ну, не скаплива- ться!»— и взмахнул плеткой. А на речке люди делали проруби. Кочубей при- таился в узенькой, засыпанной снегом аллейке. Он должен видеть, что будет дальше. Проруби готовы: две, три, пять... По команде люди складывают в кучу ломы и строятся в колонну. И вдруг... Крик отчая- ния, страшный, смертельный прорезал воздух и по- катился над Славутичем. Фрицы окружили несчаст- ных и ударами прикладов погнали их в черные про- валы прорубей... Один из обреченных схватил своего палача и вместе с ним бросился в воду. Гестаповцы на какой-то миг оцепенели, и толпа двинулась на этих зверей в человеческом облике. Еще один гитле- ровец полетел в воду. Автоматная очередь... Кочубей не выдержал и закрыл лицо руками. Когда Григорий поднял голову, все было уже кон- чено. Гестаповцы прикладами сбрасывали в проруби тела расстрелянных, а падавший с неба пушистый снег заметал кровавые следы. 4. Старик Тимченко уже несколько дней следил за рыжим мужчиной, который частенько болтается у контрольной будки. Уж не переодетый ли гестапо- вец? Петр Леонтьевич готов был поклясться, что не- делю назад видел этого типа на заводе; только тогда у него были черные, как смола, волосы и был он 22

очень похож на одноглазого Василия Загорного, ко- торый до войны работал на этом заводе автомехани- ком, а теперь устроился охранником. Петр Леонтьевич замечал, что на заводе стали действовать подпольщики,— старого рабочего не об- манешь. Он чувствовал: чьи-то таинственные руки мешали оккупантам. Особенно хорошо «действовал» болтовой цех. То и дело там ломался инструмент, которым нарезали болты. А эти болты были очень нужны для восстановления моста через Днепр. Про- являл себя и ремонтный цех. Гвозди, ценившиеся тогда на вес золота, цех потреблял в невероятном количестве, и все было мало. Почему-то часто стала портиться электропроводка на заводе. Электрик Ана- толий Татомир как будто опытный техник, а на заводе целыми часами кромешная тьма. А отчего случилось короткое замыкание в стыковом аппара- те?.. Нет, здесь, безусловно, действовали люди, твердо решившие сорвать восстановление моста. И еот этот рыжий. Неужели и впрямь — гестапо- вец, которому поручено выследить тех, кто вредит гитлеровцам? Как это проверить? Старик внимательно следил за рыжим. Очень уж подозрительный тип. Ходит к Лидке Малышевой... Кто она, эта молодая красивая бабенка? Почему по- селилась возле завода? Сразу же после работы старик запирал свой склад и прохаживался по заводскому двору, ко всему при- сматриваясь. И вот то, что он увидел вчера, его очень взволновало. Уже настал комендантский час, когда показаться в городе равносильно самоубийству. (Петр Леонтье- вич собственными глазами видел на Крещатике труп с приколотой запиской: «Он ходил по улице в 18 часов 10 минут».) У завода остановился автомо- биль. Из машины вылезли двое. Один — высокий, рябоватый, стройный, хорошо одетый, с синей нару- кавной повязкой, какую носят работники «рейха», имеющие право ходить по городу круглые сутки. А рядом с тем паном... Кто бы вы думали? Рыжий! Петр Леонтьевич непременно расскажет Кочубею об этом рыжем, ибо ясно, что он водится с гестапов- цами. 23

Вечером Тимченко все и выложил Григорию. Ко- чубей внимательно слушал. — Говорите, на Василия Загорного похож? Вот и спросите Василия: «Рыжий, случайно, не доводится тебе братом?» Непременно спросите, а дальше видно будет. Петр Леонтьевич так и сделал. Вопрос заведую- щего складом встревожил Василия. Он посмотрел на старика и сказал: — А как же,— брат родной... Разве ты не знал, что нас, всех братьев Загорных, шестеро и сестер трое. А рыжий Борис работает инженером. — Инженером? Странно! С чего это инженер возле проходной торчит, а? — Тебе-то что, старый черт?! Ну, беги в гестапо и выдай брата,— набросился на него Василий. — Дурак ты, вот что,— спокойно бросил Петр Леонтьевич и ушел, а сам подумал: «Посмотрим, что же дальше будут делать эти братья? Если рыжий честный парень, непременно испугается, что им за- интересовались, и скроется куда-нибудь. Ну, а если это гестаповский прислужник, наплевать ему на то, что какой-то Петр Леонтьевич интересуется им». Проходит день, второй. Старик глядит — рыжего в самом деле не стало, словно сквозь землю прова- лился. Значит, испугался! Как-то приходит на склад Василий: — Здоровеньки булы, Петр Леонтьевич! Просьба к тебе. Только не знаю, как и сказать... Семья у меня, понимаешь,— трое детей, да еще чужому чело- веку приют дал, а работаю один. Поддержи, век бла- годарен буду. Дай бутылку машинного масла, на хлеб обменяю... — А почему же тот человек, что у тебя живет, не работает? — спросил Тимченко, а про себя подумал: «Пришел парень проверить, кому я служу — нашим или немцам... Вижу тебя, дорогой, насквозь, словно тот стаканчик». — Почему не работает? — почесал затылок Ва- силий, затем наклонился к старику и зашептал: — Коммунист он, этот человек,— вот почему. — Ничего я не слышу, что ты там шепчешь... А насчет масла — подумаю. Зайди дня через два. 24