с детской колонией, где он до войны работал, поме- щалась типография районной газеты. В нее попала бомба, и от типографии остались одни лишь руины. Может, под теми руинами поискать шрифт? Но это потом... А сейчас — спать, спать, ведь впереди опять тяжелая ночь. Кочубей по-детски крепко сжал веки. Не спится. Может, посчитать до ста, как учила в дет- стве мать? Раз, два, три, четыре... Как это было тогда, в октябре, под Днепропетров- ском? Ему с одним киевским пианистом Виктором посчастливилось бежать из плена, но перейти линию фронта им так и не удалось. Еще оставалось метров двести, а там ничейная полоска земли: тихая речуш- ка, покрытая желтеющим камышом, за нею — свои. Кочубей уже ясно видел советские позиции, замаски- рованный между деревьями блиндаж. И вдруг по ним, словно гром среди ясного неба, ударил пулемет. Их заметили гитлеровцы, проезжавшие на машине. Виктор упал. Виктор, Виктор! Пуля попала ему в живот. Как страшно умирал он... Катя, ее зовут Ка- тей, жену Виктора... Он плакал, просил помочь ей: она осталась в Киеве одна, беременная. Виктор умер, а Кочубей бежал. Через три дня его схватили какие-то дядьки, вероятно, новоиспеченные полицаи, и потащили в комендатуру. А затем повезли куда-то поездом, и он снова бежал. Это уже было под Полтавой. А Катин адрес он не забыл? Нет, помнит: улица Горького, 32, третий этаж, Катя Островская. Он дол- жен найти Катю, обязан передать ей последний при- вет от Виктора... Страшное дело эта бессонница... А где Маша, его Марийка? Что с ней? Вспомнилось, как в сентябре он прощался с ней на вокзале. Маша плакала, умоляла: «Гриць, береги себя!» Маша уехала на восток, в глубокий тыл. Как она устроилась там, доехала ли? Ведь фашистские бомбы падали и в глубоком тылу... Нет, лучше не думать об этом. Кочубей вскочил с постели. А ре- бята спят, тихо посапывают. Надо бы и ему заснуть, непременно заснуть. От этих мыслей можно с ума сойти... Один, два, три... десять, одиннадцать... 9

— Григорий Самсонович, вставайте! Петухи уже пропели,— Володя изо всех сил тормошит Кочу- бея» Не спалось, не спалось, а как уснул, то хоть дом переворачивай... На столе горит лампа, стоят тарелки, а над ними аппетитный пар. Опять картофельный суп. Вот уж целый месяц их потчуют этим супом. Впрочем, и за то спасибо хозяе- вам. Картошка эта имеет свою историю. В сентябре Валентину Черепанову, как одному из лучших ма- шинистов Юго-Западной железной дороги, поручили вместе с товарищами ремонтировать бронепоезд. Ра- ботали днем и ночью, но не успели и застряли у оккупантов с этим бронепоездом. Валентину ничего не оставалось делать, как податься к теще на Черную гору, и тут он от нечего делать накопал в брошенных огородах изрядные запасы картошки. Теперь она их выручает. Сейчас они поедят суп и снова полезут в подзе- мелье. Сегодня Валентин будет проходчиком, Воло- дя — крепильщиком, а его, Кочубея, очередь таскать землю во двор. Хоть малость подышит ночным воз- Духом. — Мальчики, не задерживайтесь, суп остынет. Да и посмотрите, что за суп у нас сегодня! —Вера Давы- довна хитро подмигнула. — Люди! У нас сегодня суп с жареным салом! — закричал Валентин. — Мама, откуда такая роскошь? Вы, случайно, не поступили на службу к самому коменданту Киева ге- нералу Эбергарду, чтобы подкармливать нас объед- ками с панского стола? — А вам все смешки. Вам и невдомек, что из-за этого сала ваша мать чуть в беду не попала... Пошла я в очередь к спекулянту, и тот за мое праздничное файдешиновое платье отвалил целый килограмм сала! Вдруг гляжу — рядом со мной на бочку вскочил какой-то выродок усатый, в фуражке с царской ко- кардой... сущий идиот, какого, бывало, только в кино и увидишь. Так вот, значит, вскочил он на бочку да как завопит во все горло: «Люди добрые, украинцы и украинки, большевикам пришел конец! Никогда больше они в наш святой Киев не возвратятся, милые 10

мои братья и сестрицы... Немецкие друзья принесли нам свободу... Спасибо Гитлеру! Хайль Гитлер!..» Истошно кричит, а люди — кто плачет, кто, вижу, насилу сдерживает себя, чтобы не заехать в морду этому предателю проклятому. И только какая-то дамочка, разрисованная, как попугай, в ладошки хло- пает.. Ну, как тут было стерпеть? Подскочила я к тому орателю да как крикну: «Чего разбрехался, со- бака!» А он: «Лови большевичку, лови!..» Люди, спа- сибо им, как-то скрыли меня... хорошо еще, что в этой кутерьме я сало не потеряла... Словно оцепенелые слушали хлопцы рассказ Веры Давыдовны. — Мама, мама... Моя умная мама! — укоризненно всплеснул руками Володя. — Разве же вы не понимаете, что если бы вас схватили, то погибли и мы все, и задуманное нами дело':!—вскочил Валентин. — Вот тебе и раз! Вы, может, меня еще и отчиты- вать станете? Вот, еот, сидите подольше, дорогие ге- рои, там, в земле, и пускай эти, с кокардами, головы людям морочат... На рынке слух прошел, будто Гит- лер в Москве на Красной площади парад принима- ет,— и женщина неожиданно расплакалась. Из-за стола поднялся Кочубей. — Ну, чего привязались к Вере Давыдовне? — сказал он.— Ведь правду она говорит... Сколько можно в подземелье копаться? Пора за дело браться! Я так думаю: тебе, Валя, надо легализоваться. Ты в Киеве человек новый, никто не знает, что ты комму- нист. Поступай на работу в депо. Петр Леонтьевич говорил, рабочие там нз^жны. — Я не буду водить их поезда,— решительно от- ветил Валентин. — И не надо, становись на черную работу. Глав- ное, чтобы с людьми был.... — Да, конечно, пусть хоть один пошел бы куда- нибудь работать. А так и до туберкулеза доживем... Каждую ночь в подземелье, а кушать что? Ну, съедим это сало, и картошка уже кончается, а тогда что? Надо же понемногу зарабатывать и продуктовую карточку иметь,— утирая слезы, промолвила Вера Давыдовна. 11

— Не журитесь, мама, что-нибудь да заработаем. А по карточкам тем, сами знаете, болячку дают: две- сти граммов хлеба на неделю. Наешься, как же... В комнате воцарилась тишина. Нарушил ее Кочу- бей. — Разговорами делу не поможешь. Айда, хлопцы. Вера Давыдовна печальным взглядом проводила мужчин... И кто надумал рыть это подземелье? С тех пор как они работают там, она не знает покоя. А вдруг завалит их... Кто спасет? Ведь и людей призвать нельзя — тайна. А тут еще у соседей немецкие сол- даты поселились, полдома заняли. Как бы не заме- тили ее хлопцев, когда они по ночам землю из своей шахты таскают... А вчера внучек соседский, бойкий такой Юрко допытывался: «Бабушка, а где ваш дядя Володя? Воюет, да?». Забилось сердце у Веры Давы- довны. «Воюет, деточка, воюет».— «И мой папа воюет, и я пойду в партизаны»,— обрадовался Юрко. И почему это мальчик вдруг про Володьку спро- сил? Может, кто уж приметил ее соколика? Какое горе, что он оказался в захваченном немцами Киеве. У Веры Давыдовны опять, как и в ту октябрьскую ночь, когда тихо постучали в окошко и она сквозь стекло увидела лицо сына, пробежал по спине холо- док. А что, если кто-нибудь из соседей выдаст его? Небось, все вокруг знали активного комсомольца, со- ветского командира Владимира Ананьева. Наверно, никто его не видел. Днем он не выходит из дому, только по ночам на какой-то часик выле- зет из сарая, чтобы подышать свежим воздухом. А в город никто из хлопцев не ходит. Повсюду на столбах гестаповцы расклеили объявления, обещая каждому, кто выдаст коммуниста, командира или еврея, тысячу рублей. А кто не хочет деньгами, мо- жет продуктами получить... Разве не найдется на Черной горе предателя, который на ее Володьке ты- сячу рублей захочет заработать? Вера Давыдовна услышала, как тихо щелкнула дверь. Это Кочубей, вероятно, вынес во двор землю. «Хоть немного помогу беднягам»,— подумала жен- щина и: побрела к сараю. 12

2. — Не журись, Гриць, все будет в порядке. Если он неожиданно возвратится, я открою окно, они вы- скочат и спрячутся в сарае. Вечер, темно,— говорит Петр Леонтьевич. «Он»—это дальний родственник Тимченко — Анатолий. Ох, этот Анатолий! Бывает же такое в честной семье,— поселился в доме ничтожный слиз- няк. Из-за него Кочубей весь месяц, что рыли подкоп, скрывался у Ананьевых. Не доверяет этому артисту Кочубей. Разве пошел бы советский человек петь для немцев? Правда, оккупанты назвали оперу народной, но кто же из народа пойдет на эти спектакли, у кого сейчас в голове музыка и пение! Анатолий все допытывается у Кочубея: «Что ду- маешь у немцев делать? Где пропадал целый месяц?» Кочубей старался скрыть свое волнение, но Петра Леонтьевича трудно было обмануть. Да, сегодняш- нее собрание очень беспокоит Кочубея. Может, и не следовало собираться у Тимченко? Но где же? После того, как они вырыли подземелье, решено к Ананье- вым не ходить, чтобы не привлекать внимания к дому, связанному с будущей подпольной типогра- фией. Пусть люди думают, что живет там одинокая женщина Вера Давыдовна. Но сегодня у Анатолия спектакль, а после спектаклей он обыкновенно но- чует в театре. И Григорий отважился провести со- брание. За последние три недели у них много новостей. Во-первых, Черепанов поступил маляром в депо Киев-Московское. Он сразу получил голубую нару- кавную повязку и «Arbeitskarte» — рабочую карточ- ку, свидетельствующую о том, что он, Черепанов, «Deutsche Reishbanner» — немецкий железнодорож- ник. В свободное от работы время Валентин может ходить по городу. Во-вторых, он съездил в Бровары и разыскал там Ивана Ефимовича Поживилова, с ко- торым Володя работал в детской колонии. Поживи- лов оказался хорошим человеком; без слов понял Вальку и помог ему собрать среди развалин бывшей типографии полную противогазную сумку шрифтов. 13