Сходным образом, если вам выпало выдавать себя за араба или же левантийца, вы должны беседовать с другими арабами или же левантийцами животом к животу; попробуйте отступить хоть на шаг от ужаса пред извержением чесночного дыхания и кариеса — и немедленно вскинется бровь, пусть даже маскировка ваша и владение языком идеальнее некуда.

В брошюре содержались и другие перлы, более завораживающие; некоторые я уже знал и без того. К примеру, нельзя трогать людей за тюрбаны — но, с другой стороны, я к такому никогда и не стремился. Еще я знал, например, что среди мусульман нельзя брать пищу левой рукой, однако мне было неизвестно, что трогать ею почти все, что угодно, приравнивается в определенных обстоятельствах к смертельному оскорблению. (Мусульмане, изволите ли видеть, пользуются левой рукой лишь с одной целью. Нехватка воды в пустыне, сами понимаете.) К тому же я был осведомлен, что улыбка без размыкания губ у некоторых пород китайцев означает «я не понимаю», — но не ведал, что улыбка пошире означает «вы меня смущаете», а если еще и зубы обнажаются, то это значит нечто совершенно третье. К китайским ресторанам, как я осознал, прочтя брошюру, относиться, как прежде, я уже не смогу. (В то время я был сравнительно невинен; дали бы мне заглянуть в будущее, я опрометью выскочил бы в окно, а там будь что будет с этими доберманами и электрифицированным забором.)

Я все еще размышлял над этими фрагментами полезных знаний, когда погас свет, и тридцать секунд спустя коблоподобный голос динамика сообщил мне, что свет сейчас погасят.

Я убаюкал себя, пытаясь вообразить, где именно на моей очаровательной соседке по столу расположился синяк. Будь я моложе и не так утомляем, подобные мысли не дали бы мне заснуть до рассвета.

УТРО ТЕОРИИ ПРОШЛО ХОРОШО; когда настал мой черед, я сумел довольно убедительно изобразить левантинца, ибо выпросил на кухне зубок чеснока. Инструкторесса смятенно отшатнулась, когда я подступил к ней, выпятив брюхо, заунывно ноя, размахивая руками, а равно изрыгая ядовитые пары, рожденные этим князем всех овощей.

Моя хорошенькая соседка по столу за ланчем тоже подалась в ужасе назад, но как раз на этот крайний случай я приберег дольку, и соседка послушно ее сжевала.

— Что такое? — вскричала она мгновение спустя. — Вы больше ничем не пахнете!

Я учтиво осведомился о ее синяке и выяснил, что он по-прежнему суавнительно ушшасен, но она собиуается натеуеть его ауникой, только не совсем моуэт до него достать. Мы умозрительно переглянулись.

Однако это не помешало ей во второй половине дня всеми силами постараться и пребольно обработать меня на учениях «Найти и уничтожить», проведенных на обширном участке лесопосадок и кустарников: моя соседка с менее чем двадцати шагов игриво всадила графитовую пулю прямо в пару свернутых шерстяных носков, которую я благоразумно разместил там, где крикетёр хранит свой гульфик.

— Ты за это заплатишь, — пробормотал я, созерцая алое пятно, расползшееся в промежности моих боевых штанов. (Я выступал за Белую сторону в этой конкретной стратагеме «кригшпиля»,[74] изволите ли видеть, а она — за Красную, и наши пули были окрашены соответствующим образом.) Я исправно отрапортовался убитым ближайшей рефери, которая хихикнула, обработала мой алый знак доблести[75] детергентом из баллончика и снова отправила на бойню, введя меня в немалую краску. Искусно я прополз по газону к канаве или «ха-ха»,[76] червяком протащился вдоль нее, пока не оказался за пределами кустарника, выскользнул наружу снова и занял позицию в малюсеньком неухоженном клочке сорняков на самом краю лесопосадок. (Давным-давно меня научили всегда выбирать самое маленькое прикрытие из всех возможных, которого едва ли хватит, чтобы, собственно, прикрыть вас; если вы таитесь за самой неадекватной кочкой или кустиком, на вас нападут в последнюю очередь, а вы зато можете оказаться способны фланговым огнем скосить остальных, пока они штурмуют прикрытия помощнее. Не знаю, чему учат солдат в наши дни нейтронных бомб. Молиться, должно быть.)

Я хорошо выбрал точку: ни единая грешница не проскользнула в моем секторе обстрела большую долю часа, и я уже решил было, что задремываю, убаюканный ароматами хвои, мирта и прочим приятным смрадом, коим по теплым дням наслаждаются ботаники. От размышлений меня пробудил наислабейший шорох, донесшийся не откуда-нибудь, а со стороны «хаха». «Ха ха! — подумал я, — попалась!» — ибо я был уверен, что шорох издает моя сексапильная подружка; уверен я был и в том, что она либо сдастся мне и предложит осмотреть свой синяк, либо, если сие не удастся, предоставит мне полный обзор себя на фоне горизонта, чтобы я смог добавить к первому синяку парный в тон.

Ничего подобного. Студентка, явившаяся мне из «хаха», была мала, тоща и, противу всех правил, облачена отнюдь не в предписанную Колледжем форму. На ней было нечто вроде спортивного костюма с капюшоном, тускло-небесного цвета — скорее похоже на маскировочный оттенок, принятый во французской армии, — только он был весь диагонально исчерчен темно-зелеными полосами и мазками. Как и ее лицо. Но я не модистка — я просто выстрелил ей в грудь.

То был чудесный выстрел. Вы когда-нибудь вспугивали очень быстрого фазана и знали уже в тот миг, когда нажимали на спуск, что промахнуться никак не можете и птица рухнет аккуратно, вполне замертво и так близко к вашим ногам, что собаке просто нечего будет делать, кроме как одобрительно стучать хвостом? Нет? Ой. Ну что ж — доводилось ли вам тогда за покерным столом тянуть карту к вашим 7, 8, 9 и 10 с абсолютной уверенностью, что она окажется 6 или вальтом? Тоже нет? Нет — в самом деле нет? Тогда вы — явный гольфер и вам знакомо чувство, которое никогда не устают описывать все гольферы: в тот миг, когда заканчиваете замах, вы убеждены, что удар получится по-настоящему смачен, ваш мячик вылетит точно на лужайку и вы пожалеете, что играете всего лишь на какую-то паршивую пятерку.

Это, как я уже сказал, был чудесный выстрел с такого расстояния: он попал девушке прямехонько в центральную вертикальную ось, в аккурат посередине между пупком и ключицами. Будь у меня настоящая пуля, она бы прихватила с собой добрый шмат ее грудины, мясорубкой протащила бы сквозь аорту и не прикончила бы девушку моментально, а, быть может, предоставила ей секунды полторы, за которые означенная девушка успела бы пожалеть, что не выбрала себе никакой другой карьеры.

Реакция раненой была медленной — или же девушка просто оказалась тупицей: она сбилась с шага и глупо уставилась на свою «рану», озадаченно потрогала кляксу белого порошка, поднесла пальцы к губам и полизала. Я поднял из-за кочки голову и жизнерадостно сообщил ей, что она убита. Девушка в меня выстрелила — что не по правилам. Я не стал тратить времени на протесты, ибо пуля ее ударилась о камень в кочке и с визгом унеслась «ан рикоше».[77] Явно не графитовая. «Сука!» — сердито подумал я и выпустил пару патронов в ее закамуфлированное лицо — это было тоже не по правилам. Одна пуля, судя по эффекту, вступила в контакт с целью: девушка завопила и схватилась за лицо руками. Странно было то, что кричала она ни на одном из слышанных мною европейских языков и доносились до моего слуха эти крики посредством довольно низкого тенора. Мужским голосом.

Когда я выпрямился, с другой стороны последовал новый выстрел, и я почувствовал, как меня что-то крепко дернуло за гимнастерку в области талии: из «хаха» выбирался еще один азиат в сходном камуфляже. Я знал, что у меня в обойме остался последний патрон — твердая гильза, медно-никелевая пуля, — но я всегда ставил свою личную безопасность выше оной тех людей, которые пытаются меня убить. Я выстрелил ему в голову. Он умер, не жалуясь и никакой реплики мимоходом не бросив.