Когда мы вышли, его нигде не было. Я подумал, Куэ тоже собрался уходить, но он только выглянул за стеклянные двери.

— А дождь-то, блин, еще идет.

Потом он расхохотался и сказал, ле мюдак est sorti meme sous le pluie. He went wet away singing in the rain[187]. Я оценил. По дороге обратно за столик он спросил меня из-за спины, в стиле Орсона Уэллса, которому так умело подражал, кровожадно, как свежевыбритый Аркадин:

— Как тебе моя annutara samyak sambodhi?

Что означало: его смерть и новое рождение — метафизическое воскрешение. На Кубе все жутко образованные, если Куба — это мои приятели. Кроме опасного французского, мы изящно выражаемся по-английски, вполне управляемся с традиционным испанским и вдобавок чуть-чуть болтаем на санскрите. Я мысленно взмолился, чтобы среди посетителей не оказалось Бодхидхармы. И окинул Куэ затуманенным взглядом.

— Ты все еще среди мертвых.

— That’s what you think[188]. А ты тогда кто? Медиум?

— Я первый спросил.

— Что спросил?

— Про Вивиан.

— Не помню.

— Все ты помнишь.

— Не забывай, это ты у нас все помнишь, а не я. Я не помню.

— Спал ты с ней или нет?

Он ответил, не задумываясь, по крайней мере, судя по лицу.

— Да.

— Умоляю тебя, отстань ты от этих треклятых очков. Можешь не прятаться. Здесь тебя никто не знает.

И точно. В зале ресторана оставались только мы. Пара-тройка человек сидела за стойкой, спиной к нам, были еще певец и пианист, которые не играли и не пели. По техническим причинам дождя.

— И она была девственница?

— Ради бога, я не зацикливаюсь на этих подробностях. Это было давно.

— Да, и в другой стране, к тому же девка умерла для тебя, а ты по-прежнему отравляешь колодцы. Марло. Снова Марло. Все твои знакомые наизусть помнят твои цитаты. Можно список составить.

— Я не собирался этого говорить.

Он сказал это с горечью. Не думаю, что ему было горько за Вивиан или за кого бы то ни было, не носящего имя Арсенио Куэ и его воплощений. Мне показалось, у него чуть не вырвалось в подражание Тин Тану: «Только не эта, она меня убивает!»

— Ты с ней переспал раньше, чем Эрибо?

— Не знаю. А когда Эрибо с ней спал?

— Он с ней не спал.

— Значит, я точно раньше.

— Ты знаешь, что я хочу сказать.

— Я знаю, что ты говоришь. Слышу.

— Ты был первым?

— Я не спрашивал. Никогда не задаю подобных вопросов.

— Слушай, не финти, ты же старый греховодник.

— An old hand. Этак поизящнее будет.

— К черту дендизм. Ты первым трахнул Вивиан?

— Возможно. Но я правда не знаю. Она в школе балетом занимается, с самого детства. И потом, мы были пьяные.

— Значит, она соврала Эрибо?

— Возможно. Если он сам не врет. А если и соврала, какая, в жопу, разница. Бабы всегда врут. Все.

То, что последовало за этим, было так неожиданно, что, не услышь я сам, не поверил бы. Воистину ночь открытий для blasé[189].

— «Allzulange war im Weibe ein Sklave und ein Tyrann verstecke. — Я обалдел не столько от самой цитаты, сколько от немецкого произношения, подслушанного у какого-то актера. Куэрд Юргенс. — Oder, besten Falles, Kühe». Фридрих Ницше, «Also Sprach Zarathustra» — я хотел сказать, не пизди! — чистая, незамутненная правда: слишком долго в женщине были скрыты раб и тиран; в лучшем случае, она — корова. Зер точно. Коровы, козы, бездушные твари. Низшая раса.

— Не все же. Твоя мать не корова.

— Боже, Сильвестре, к чему все эти предсказуемые чувства, общие места и раскрученная сентиментальность. Я не оскорблюсь, если о ней так отзовутся. Ты не был знаком с моей матерью. Я же не водитель автобуса и не конюх, чтобы на корову обижаться. Зато я обижусь, если ты и дальше будешь меня допрашивать. Да, я спал с Вивиан. Да, самый первый. Да, она соврала Эрибо.

— В тот вечер, когда я вас с ним познакомил, ты уже с ней переспал?

— Да. Думаю, да. Да. Да, начальник.

— Ты тогда встречался с Сибилой?

— Слушай, достал. Ты прекрасно знаешь, я с ней не встречался, я никогда ни с кем не встречаюсь, ненавижу это слово так же, как само понятие, я просто сопровождал ее, как ты сопровождал Вивиан. Я не виноват, что мне больше повезло.

Неужели дело в этом? Я ревную? Она — мой пазл воспоминаний, в который любовь вложила последний кусочек?

— Значит, ты меня наебал, когда я говорил, что она дает, а ты развел туфту про вечно девственную пишущую машинку, и все это при Риботе?

— О господи, и ты поверил? Я даже не старался. Доза для детей и бонгосеро, чтобы не открывать горькую правду бедолаге Эрибо.

— А правда в том, что ты уже ее отымел.

— Нет, начальник! В том, что она его использовала. Хотела, чтобы я ревновал. Правда в том, что она никогда с ним не спуталась бы, потому что он мулат, да еще и бедный. Или от тебя ускользнуло, что Вивиан-Смит Корона — девочка из высшего общества?

Бедный Арсенио Яхткуэ. А сам-то ты из высшего общества?

— И все. Финита ля комедия. Занавес.

Он встал. Попросил счет.

— В этой истории тебя волнует только, что тебя наебли. Можешь считать это эпилогом.

Может, и верно? Лучше боязнь оказаться посмешищем, чем любовь к Вивиан Смит. Но я не собирался так просто сдаваться Куэ. Я его хорошо знаю. Слишком хорошо его, стервеца, знаю.

— Сядь, пожалуйста.

— Я больше и слова не скажу.

— Будешь слушать. Говорить буду я. Последнее слово.

— Обещаешь?

Он сел. Расплатился по счету и закурил сигарету в серебристо-черном мундштуке. Теперь он будет прикуривать одну от другой, пока не напустит дыму по всей комнате, по всему залу, по всей вселенной. Дымовая завеса. Как начать? Вот что я хотел сказать ему весь вечер, весь день, несколько дней подряд. Настал момент истины. Я Куэ знаю. Он-то собирается со мной в словесные шахматы играть и только.

— Ну. Я жду. Подавай. И только не надо меня осаливать.

Что я говорил? Бейсбол — народные шахматы.

— Я скажу тебе, как зовут женщину из сна. Лаура.

Я ожидал, что он упадет со стула. Я ждал этого неделями, все утро, весь день и весь вечер. Уже и не надеялся. У меня было то, чего вам не дано: его лицо прямо передо мной.

— Это ей приснился сон.

— И?

Я почувствовал себя полным идиотом.

— Тот сон — это ее сон.

— Я понял. Дальше что?

Я умолк. Сделал попытку найти что-нибудь, помимо пословиц и поговорок, фразу, требующую обработки, слова, какое-никакое предложение, сдобренное там и сям. Нет, это не шахматы и не бейсбол, это головоломка. Нет, скраббл. — Мы с ней недавно познакомились. Месяц, точнее, два назад. Мы встречаемся. Вроде как. Нет. Я на ней женюсь.

— На ком?

Он прекрасно знал, на ком. Но я решил играть по его правилам.

— На Лауре.

Он сделал непонимающее лицо.

— Лаура, Лаура Элена, Лаура Элена Диа.

— Never heard of her[190].

— Лаура Диа.

— Диас.

— Да, Диас.

— Нет, просто ты сказал Диа.

Я покраснел? Как бы узнать. Куэ, к слову, совсем не мое отражение.

— Иди ты знаешь куда. Не поздновато ли для уроков дикции?

— Интонации. Хотя твоя проблема скорее в артикуляции.

— Да пошел ты.

— Обиделся?

— Я? С чего бы? Напротив, мне очень хорошо, я отдыхаю. Мне скрывать нечего. А вот твое спокойствие меня настораживает.

— Что я должен, по-твоему, делать? Дождь идет.

— В смысле, я говорю, что женюсь на Лауре, а ты вот так вот садишь.

— Как?

— Вот так.

— Не вижу, почему я должен сесть как-то по-особенному, когда ты сообщаешь, что собираешься жениться. Если еще только собираешься. Как я в профиль, нормально выгляжу?

— А имя тебе ничего не говорит?

— Обычное имя. В телефонном справочнике Лаур Диас, должно быть, штук десять как минимум.