голая до пояса с
руками, скрещенными на груди или
в рубашке, полураспахнутой до живота или
полностью распахнутой до середины живота
или голая спиной
или голая, упрятанная в сложную светотень
но целиком грудей не было видно ни на одной. Я сказал ей об этом. Она рассмеялась, вытащила снизу стопки фотографий и сказала, А вот на этой, то ли вопросительно, то ли утвердительно. Я не успел взглянуть, как она спрятала снимок за спину. Я плохо разглядел, сказал я, И не разглядишь, ответила она, Ее запрещено разглядывать, и расхохоталась: она была cockteaser, как говорят американцы, испанцы таких называют дразнилками, а на Кубе у нас нет слова, может, потому, что их слишком много — таких женщин, я имею в виду. Я собрался уходить. Ливия поняла, Обиделся наш маленький, просюсюкала она. Если наш мальчик останется еще на чуточку, его ждет приз. Я посмотрел на нее, и она выдержала взгляд, Ладно, и швырнула снимок на пол: на нем она сидела, опять голая, и на этот раз груди были видны, но слегка непропорциональны из-за специальной подчеркивающей линзы с широким углом: они были белые, безупречные, прекрасные, и Ливия не без оснований могла ими гордиться и ревностно относиться к своим фотографиям и негодовать, если бы запретили показать в журнале это чудо простой плоти, которая одновременно — и объект эстетики, и предмет страсти. Я в них не верю, сказал я тем не менее, это стереосиськи: сгодятся для Арча Оболера, она встала как вкопанная, хотя никуда не шла до этого. А кто это? спросила она, кажется, почти яростно, Режиссер «Дьявола Бваны». Она, не сходя с места, наклонилась, подобрала снимки с пола и с кровати, убрала в шкаф и исчезла в ванной, бросив: Не уходи никуда, прежде чем закрыть за собой дверь. Потом она вышла. Прошло, наверное, минуты две или три, но в воспоминании она вошла и вышла почти одновременно. Голая. То есть в черных трусиках, но и только. А теперь? с вызовом спросила она и двинулась ко мне на цыпочках, выпятив грудную клетку и откинув назад руки и плечи, наверное, подсмотрела жест у Джейн Мэнсфилд, но мне даже не стало смешно, потому что напротив меня (и против меня) была красота, которую можно увидеть, потрогать, услышать, понюхать и вкусить всеми чувствами: увидеть руками, услышать губами, вкусить глазами, понюхать порами кожи: Настоящие они или поддельные? спросила она. Чей-то голос взволнованно произнес, Они театральные, и голос этот принадлежал не мне: я повернул голову, мы повернули голову и увидели на пороге Лауру, которая в одной руке держала круглую коробку, а в другой — ладошку маленькой светленькой некрасивой девочки, ее дочки.
Открывая дверь нового дома Ливии, я вспоминаю другую, закрывающуюся, дверь и беспомощную, вульгарную фразу Лауры, поразительно драматичную из-за внезапно ледяного тона, В следующий раз дверь закрывайте, то, как она ушла, и неизменное безразличие ко всем моим звонкам, попыткам ее увидеть, дома или на телевидении, и вежливую отчужденность, в которую вылились наши отношения, где Привет и Как дела и Ну давай, пока заменили все прежние жаркие нежные слова — слова любви? О-о-о, кого мы видим, сказала Ливия, Миртила смотриктокнампришел, куда-то в спальню и сама ушла туда же, оставив распахнутыми обе двери, — из одежды на ней были только брюки, — и, садясь за туалетный столик, бросила мне, Проходи, Арсен, располагайся, я сейчас, а сама разглядывала меня в зеркале и красила губы с той же тщательностью и точностью и мастерством, с которой, судя по репродукциям, Вермеер выводил голландские рты, хотя, может, одежды было меньше, в смысле, на Ливии, не на Вермеере и не на женщинах с его миниатюр. Голос из ванной выкрикнул, Иду! вышло очень похоже на «пли!», потому что дверь тут же распахнулась и появилась Мирча Элиаде, Мирта Секадес, для вас и для рекламы и для друзей просто Миртила всухую, голая, да, и она тоже, нагишом, и сказала, Ах это ты, Арсен, узнав, извини, не знала, что ты тут, вернулась в ванную и, не закрывая двери, взяла халат (прозрачный) и снова вышла в чем мать родила и начала вдевать влажные от жары и после душа руки в белые в голубой цветочек рукава. Она не запахнула халат, а принялась шарить в шкафу/на туалетном столике/в аптечке в ванной/в чемоданах на полу/в шкафу в гостиной/на кухне/в холодильнике и чуть что подходила к дивану, где сидел я, выглянуть в окно, не собирается ли дождь. Ну вот, опять сегодня не одеть плащ, блин, сказала она мне, Ох извини, Арсен, но меня это ТАК бесит. Даже времен года нормальных и тех тут нет. Ливия поднялась, вышла в ванную и, осторожно сбрызгивая накрашенное лицо, сказала, Она-то сама с севера, из Канады (Драй, знаешь такую). Миртила вынырнула из-под чемоданов с голубыми брючками в одной руке и белыми босоножками без каблуков в другой, Ну допустим, я из Которро, ну и что теперь, времен года-то все равно нет, она надевала трусики и а тебе Ливия прекрасно известно женщина чтобы была элегантной сбросила бледно-голубые банные тапочки и сунула ноги в босоножки, не умолкая, так надо-то, чтоб хоть зима и лето были Ливия разразилась оглушительным хохотом. Нет, Арсен, ты послушай, как она говорит, а еще дикторшей хочет стать, заметила она, поправляя (застегивая) лифчик на спине Нужно, чтобы, по крайней мере, учись, детка, а Мирта села за туалетный столик, Нужно там или надо, должна же элегантная женщина выгуливать свой градероб Только в наморднике подумал я а в этой говенной стране обернувшись ко мне Прости ради бога Арсен обернувшись к Ливии и того нельзя встала и прокричала в окно И того нельзя громче Ничего тут мать вашу нельзя и снова упала за столик и взглянула на меня Извини правда но у меня уже вот здесь вот это все стоит и подняла длинную узкую руку и дернула себя за прядь соломенных, сто, тысячу раз перекрашенных волос, уже мертвых, мумифицированных белой краской, настоящей, металлической, минеральной платиной: настоящие волосы Фальмера.
Можно пару слов о грудях? Я видел в зеркале их отражение в профиль. В вечер нашего знакомства они были большие, рвущиеся перепрыгнуть барьер целомудрия и декольте, юные, а сейчас выглядели вялыми, длинными и заканчивались темно-лиловыми большими сосками: они мне не нравились. Груди Ливии, я и их успел заметить, тоже изменились не в лучшую сторону, и я решил больше не смотреть, чтобы сохранить навсегда хорошее/плохое воспоминание: лучше лишиться рая из-за обманчивого румяного яблока, чем из-за сухого скучного плода с древа познания. В первый вечер Миртиле можно было дать лет пятнадцать-двадцать, а теперь стало непонятно, сколько ей лет на самом деле, ясно одно, когда-то — в детстве — она страдала рахитом, потому что грудная клетка выглядела явно искривленной, и вся она была не стройная, а истощенная. Без помады губы оказались того же фиолетового цвета, что и соски, только бледнее, и, несмотря на невероятно тонкий восхитительный нос и большие светлые глаза с длинными ресницами, какая-то бабушка-негритянка проглядывала за химией всевозможных притирок и физикой ламп накапливания красоты: как и Ливия, Миртила теперь выходила из дому только вечером; обе густо красились. Еще я заметил, что она напрочь выбривает брови, и лоб от этого становился неестественно высоким. Она мне не нравилась: не ради такой тетки я бросился в омут адского зноя августовским вечером, во мрак уходящего света, в спираль вопросов без ответов, которые Миртила, красясь, задает почти готовой к выходу Ливии:
Ливия милочка включи свет пожалуйста Ливия ты как считаешь чем лучше очищать лицо вяжуще-освежающим кремом Лисабе Тарден или ванишинкримом Понс/ Ливия не слышит, она в гостиной у окна красит ресницы/ Ливия золотце а тональник лучше Лильдефрансе или АморетаКрем или как думаешь лучше Сияющий Вечер, если сверху арденовскую пудру/ Ливия садится, ставит на колени лаковую шкатулку и начинает что-то искать/ А вот помаду как тебе кажется Арден Пин или Голден Попи, не знаю, они обе на вкус противные. Луис Иксвэ от Ревлон подойдет, не подойдет? Какая погода-то будет, подруга?/ Ливия достает из шкатулки крупный перстень/ Росаурора ничего такая, но с этими брюками как-то не знаю/ Ливия достает серьги в тон перстню и надевает/ Ладно, намажусь ванильным кораллом ревлоновским и дело с концом: надоело уже выбирать в самом деле/ Ливия достает из лакированной шкатулки длинное ожерелье из искусственно выращенного жемчуга: все, что она носит, не лишено качества, но качества посредственного, поддельного: как-то раз один снимавший ее фотограф, Джессе Фернандес, сказал мне: «Старик, здесь она, может, и модель, но в Нью-Йорке или в Элэе была бы дорогой девочкой по вызову»/ Ливия Шелковый Лик от Лены Рубинстейн лучше Маскараматика или Айчадо лучше, или Косметик от Ардена/ Ливия идет на кухню, открывает холодильник и наливает стакан молока, подкормить нарождающуюся язву/ М-да, конечно. Прикинь, я на себя вылила целое ведро освежающей воды. Морни, Июньские Розы, вот теперь не знаю, чем душиться. Как считаешь, Мисдиором или Диорамой. Я-то сама думаю, лучше всего Диорисимо/ Ливия садится на тот же стул в гостиной и медленно пьет молоко/ Хотя, в общем, Маги ланконовские или Арпеге вот эти, Ланвин, тоже очень ничего, даже очень и очень ничего. Или все-таки Линтердит от Гивенчи, это мои счастливые.
