В тридцати километрах от Найалама, за полчаса до наступления темноты, мы нашли подходящее для лагеря место на краю неопрятной деревеньки — маленькую зеленую полянку, окруженную ивняком. Шумная ватага ребятишек с открытыми ртами наблюдала за тем, как мы неуклюже ставили наши палатки. Диковатое взрослое население деревни тоже собралось, возбужденно судача по поводу горы снаряжения, выгруженного нами из грузовика. Пока мы «сражались» с палатками, дети, увлекаемые подрастающим любопытством, то и дело приближались к нам. Видя это, одни из шерпов стал с диким рёвом размахивать в воздухе огромной палкой, прогоняя их. Всё это быстро обернулось игрой в кошки-мышки, где смеющиеся дети убегали, спасая свои жизни, через поляну от своего преследователя, что неизбежно кончилось слезами, когда один из мальчишек с разбегу врезался в дерево.
Только мы поставили лагерь, обитатели деревни, как по мановению волшебной палочки, молча ускользнули в наступившую темноту. Мы первый раз поели в палатке-столовой, с трудом запихивая в рот рис, капусту, клецки, — высота 4600 метров свела наш аппетит до минимума. Мои живот ещё не успел оправиться от отравления, полученного в Зангму, и я выпил только несколько полулитровых кружек чая и горячего шоколада. Мы засыпали под звуки дерущихся на улице собак.
Четыре последующих дня эта маленькая полянка была нашим домом, где мы привыкали к разреженному воздуху плато. С акклиматизацией нельзя спешить, это был только первый шаг тщательно продуманной программы, которая должна была позволить нам провести два месяца на высоте свыше 5000 метров и идти гораздо выше. Даже здесь на высоте 4600 метров при незначительном движении ощущалась разрежённость воздуха. Невозможно было наклониться и зашнуровать кроссовки, не запыхавшись, перенос двадцатикилограммовой бочки на несколько метров требовал сидячего отдыха, а распаковка рюкзака вызывала утомление.
Первые сутки у всех болели головы и слегка подташнивало, а у двоих участников были ещё и другие проблемы со здоровьем. Нэд страдал от болей в животе, которые преследовали многих из нас в Непале и в Зангму. Он опасался, что это джиардия — один из видов дизентерии, и пригоршнями ел чеснок. Тор страдал от блуждающей боли в спине, результат старой травмы, полученной на занятиях по каратэ, когда противник так сильно ударил его ногой, что сместилась одна почка. После хирургического вмешательства почка заняла (более или менее) своё положенное место, но Тор опасался приступов боли в спине, которая могла означать попадание опасной инфекции.
На второй день мы начали совершать тренировочные восхождения на окружающие деревню заснеженные вершины. Первые вылазки были короткими и простыми — двухчасовые походы по каменистым склонам не выше 5000 метров. Большинство из нас на этих вылазках разбивались по парам или по тройкам, и только Ал и Брайан предпочитали ходить по одному. Меня интриговала психология их поведения, и я размышлял над тем, почему эти два совершенно разных человека стремятся тренироваться в одиночку. Возможно, их что-то объединяло.
На третий и четвертый день, когда наши организмы приспособились к высоте, мы предприняли более трудный выход выше снеговой линии и после четырехчасового похода достигли продуваемой ветром вершины высотой 5600 метров.
Отсюда открывался захватывающий вид на Непал, где подобно часовым рядами возвышались шести- и семитысячники. Долина, откуда мы поднялись, казалась ещё более пустынной, чем при ближайшем рассмотрении, а мощная река уменьшилась до размера тонкой блестящей нити.
С вершины я приметил маленькую точку, движущуюся на полпути к соседней вершине. Сначала я думал, что это медведь, но, когда он остановился и повернулся в профиль, я понял, что это Брайан совершает своё тренировочное соло. Немного позже, вдали в противоположном направлении я увидел ещё одну точку. Ал шёл по покрытому снегом гребню на вершину примерно такой же высоты, как наша. Он задержался на мгновение; и я помахал ему рукой. Он помахал в ответ и продолжил свой путь, погруженный, вероятно, как и Брайан, в свой собственный мир.
В этот день Ал не вернулся в лагерь к закату, что вызвало беспокойство у некоторых из нас. Саймон же оставался спокойным.
— Не волнуйтесь за Ала. С ним все будет нормально.
Через полчаса, как раз в тот момент, когда пробил гонг на ужин, в ночи замаячил налобный фонарик Ала.
Расположившись поблизости от деревни, у нас была прекрасная возможность стать очёвидцами ежедневной борьбы крестьян с бесплодной землей. Была весна — время посевной, проводимой под бездонным голубым небом и под аккомпанемент секущего западного ветра. Каждое утро на рассвете крестьяне покидали свои каменные дома и шли на поля. Пожилые женщины, матери с новорождёнными детьми, крепко привязанными к их спинам, мужчины, чьи лица были черны как смоль от загара и ветра — поля впитывали их труд столь же пассивно, как пустыня впитывает воду.
Крестьяне работали мотыгой и плугом. Они часами трудились, расставив ноги и согнувшись пополам, нанося удар за ударом по каменистой земле. Их орудия, сделанные из толстого железа с изношенными деревянными ручками, были просты — такими пахали в Европе лет сто назад.
Они идут за яками — животными, обладающими большой силой и отсутствием желания работать. Землепашцы бьют их длинными палками, бросают камнями с безошибочной точностью в их покрытые шерстью крестцы, яки же частенько приходят в ярость, сталкиваются своими большими головами и тянут плуг на соседние поля, таща за собой землепашца, извергающего проклятия.
Поля были маленькими и неправильной формы, разделенные между собой каналами, по которым текла вода для полива. Каждый пригодный для сельского хозяйства клочок земли обустраивали террасой, борозды удобряли ячьим и козьим навозом и ждали, когда можно будет начать сев.
Взяв в руку пригоршню желтой земли, мне трудно было представить, что какая-то культура может на ней вырасти. Она была почти как пыль, пересохший песок. С каждым новым порывом ветра верхний слой земли превращался в облако пыли, попадая в глаза и носы крестьянам и делая почву ещё менее плодородной.
Только две культуры могли с трудом выжить здесь — это ячмень и просо. Употребляемые с молоком или мясом яка, эти продукты являются основными для всех обитателей Тибетского нагорья, без которых постоянное проживание здесь просто невозможно. Я видел, как старик сеял просо, доставая семена из кожаного мешка. Его рука описывала в воздухе элегантную дугу, бросая маленькие белые семена, словно капельки воды из опрыскивателя. Эти действия казались или крайне возвышенными или действиями душевнобольного. Но всю свою жизнь он видел те же самые поля, плодоносящие летом, так почему же этот год должен быть другим?
Так получилось, что на обратном пути в Непал, после окончания экспедиции, мы снова проезжали но деревне, на этот раз на сухих пыльных полях кипела зеленая жизнь, и наше собственное приключение показалось очень долгим.
Мы свернули лагерь, и наш караван двинулся на восток по Тибетскому нагорью к следующей стоянке. Первые два часа нашего путешествия грязная дорога пролегала по самому дну долины. Через каждые пять — десять километров на нашем пути встречались деревни. Этим утром не только крестьяне трудились на своих полях, бригады дорожных рабочих не отставали от них. Через каждые сто метров на обочине дороги были аккуратно сложены кучи гравия. Эти кучи простирались на всем обратном пути до Зангму, очевидно, шёл капитальный ремонт дороги. Задача дорожников состояла в том, чтобы засыпать гравием огромное количество выбоин и колдобин, которыми изобиловала трасса. Все это делалось с помощью, в основном, лопаты и грабель. На лицах рабочих были маски от пыли и толстые шерстяные куртки от холода. И все-таки это была унылейшая из работ, не заслуживающая, возможно, внимания состоятельных иностранцев, вроде нас, проезжающих мимо в теплых «Тойотах».
Ближе к полудню дорога свернула от реки и резко полезла вверх к перевалу Лалунг Ла Пас, одному из самых высоких дорожных перевалов в Тибете на высоте 5300 метров. Последние несколько сот метров были особенно драматичными, когда Топота ехала, раскачиваясь по ужасной дороге с глубокой колеей, ограниченной с обеих сторон метровыми спрессованными ветром сугробами. Сама седловина была украшена молитвенными флагами, привязанными к телеграфному столбу, как на веселой деревенской ярмарке. Мы остановились на перевале, чтобы пофотографировать и насладиться видами Шиша-Пангмы и Чо-Ойю — двух гигантов восьмнтысячннков, доминирующих над всем до самого горизонта. Ал был на обеих вершинах и показывал нам, дрожащим на леденящем ветру, свои маршруты. По его словам, это было совсем нетрудно, месяцы борьбы он сокращал до нескольких мгновений, и оба восхождения выглядели почти как воскресная прогулка.
