И еще. «Теперь, 50 лет спустя, вспоминая это время, я нахожу, что суровая конфирмация (5 лет каторги), осудившая меня, исключительно основана на моем „откровенном признании”. Я заявил, что я распространял сепаратистические идеи, что я убедил своих товарищей разделять мои мысли, что все причастные к этой идее были увлечены мною. И это признание было единственным основанием к тому, чтобы выделить меня из среды моих товарищей, наложить на меня кару, значительно более тяжкую. Если бы я не сделал „откровенного признания”, то, может быть, я пострадал бы меньше всех. Кроме этого признания, против меня других, более сильных, улик не было…» – пишет Григорий Николаевич в «Воспоминаниях».

В одном этом признании того, что «нестерпимо тревожило совесть», заключается характеристика кристально чистой души, отлившаяся, в представлении близко знавших Григория Николаевича людей, в присвоенное ему название «Божьего человека». Таким он всегда и был, как его помнят смолоду, таким сохранился и до глубокой старости.

Такому внутреннему состоянию его души вполне соответствовала и вся его внешняя материальная жизнь со всей ее обстановкой. Никогда у него не было так называемой «квартирки» до самых последних лет, до второй женитьбы; обычно, живя в Петербурге, в Омске, Иркутске, Красноярске или Томске, он довольствовался одной, иногда двумя, комнатками с той меблировкой, какую могли предоставить бедные хозяева верхних этажей в дальних линиях Васильевского острова; довольствовалась этим и его столь же неприхотливая Александра Викторовна. И, несмотря на эту тесноту помещения и бедность обстановки, как часто убогая квартирка наполнялась избранным обществом, привыкшим к иной обстановке, но и здесь чувствовавшим себя тепло и уютно.

Столь же прост и неприхотлив был всегда и его пищевой режим. Чрезвычайно умеренный в пище и питье, он всегда и всем, чем бы ни накормили, довольствовался; у него не было, кажется, ни любимых, ни нелюбимых блюд, не было никаких требований… Нужно ли говорить, что столь распространенные привычки, как курение табаку, как умеренное употребление водки или вина, Григорию Николаевичу всегда были чужды; если он не отказывался в гостях выпить за обедом налитую ему рюмку легкого вина, то только чтоб не оскорбить отказом гостеприимную хозяйку, и никогда не вел разговоров, не морализовал насчет вреда употребления табаку или вина. Во время путешествий по Монголии, где местный этикет требует со стороны хозяина угощения гостя набитой раскуренной хозяином трубки, Григорий Николаевич не мог следовать этому обычаю и, чтобы не обидеть гостеприимного монгола отказом и отговоркой, что не курит, принимал торжественно поднесенную ему трубку, подносил мундштук к своему носу и, как бы насладившись запахом дыма, с поклоном возвращал хозяину трубку.

Костюм Григория Николаевича всегда отличался большой простотой и невзыскательностью, но его скрашивала неизменная чистота и опрятность, как в домашней обстановке за работой у письменного стола, так в особенности при выходе куда либо из квартиры, здесь Григорий Николаевич был весьма щепетилен: без чистой крахмальной сорочки, в нечищеных сапогах, в помятом или не вычищенном сюртуке он ни за что не выйдет.

И эта скромность и неприхотливость в жилье, в обстановке, в пище, в костюме объясняется не привычкой, сознательно усвоенной к такому образу жизни, не гнетущей бедностью или недостатком средств получше устроиться, нет, а тем, что ему как-то в голову не приходили заботы об этом, таком неважном, третьестепенном, хотя при своей развитой наблюдательности, он хорошо замечал у других все эти мелочи жизненной обстановки и оценивал их.

Я уже использовал отведенное мне для настоящего очерка место, а между тем еще не коснулся важнейшей стороны жизни Григория Николаевича, его деятельности как исследователя-путешественника. Это большой предмет, которому можно посвятить целый том – материала хватит, – и потому я не могу обойти его, не касаться его хотя бы в самых кратких и общих чертах.

Потребность к исследованиям, к изысканиям местным, и путем путешествий в отдаленные страны, была глубоко заложена в Григории Николаевиче и проявилась в ранней молодости, а потом стала его второй натурой. Еще 20-летним юношей, уже казачьим офицером, он принимается за разборку старинных актов Омского архива и доставляет Географическому обществу первые свои научные труды, основанные на извлеченных им материалах. Таковыми были напечатанные в издававшемся тогда Обществом «Вестнике» статьи «О торговле Томска в XVII в.»[18] (1859), «О числе жителей в Западной Сибири, в XVIII в.» (1860).

Затем студентом университета он совершает во время летних каникул, как уже было отмечено выше, обширные естественноисторические экскурсии по р. Уралу, от оз. Ильменя до устья названной реки.

В 1862 г. Потанин становится участником первой серьезной для него экспедиции, а перед этим, 21 апреля 1862 г., Географическое общество избирает его своим членом-сотрудником.

В 1862 г., когда министерство иностранных дел, в целях упрочения границы занятого нами Семиреченского и Заилийского краев со стороны Китая, между Алтаем и Тянь-Шанем, снарядило разграничительную экспедицию, оно в то же время предложило и Географическому обществу снарядить свою экспедицию и присоединить ее к Разграничительной комиссии. Экспедицию эту Общество поручило своему члену К. В. Струве, состоявшему одновременно и членом Разграничительной комиссии, возложив на него исследование Черного Иртыша. По рекомендации П. П. Семенова, в состав экспедиции Струве вошел Г. Н. Потанин, в качестве переводчика и натуралиста.

Эта экспедиция продолжалась в 1863 и 1864 гг., захватив, кроме Черного Иртыша, бассейн оз. Марка-Куля на востоке и Тарбагатай на западе. Плодом этих поездок были статьи Г. Н. Потанина, помещенные в изданиях Географического общества: «Юго-западная часть Томской губернии в этнографическом отношении» («Записки», 1864 г.), «О рыбном промысле на Зайсане» («Записки», 1864 г.), «Путешествие на Зайсан летом 1863 г.» (совместная с К. В. Струве статья), «Зимняя поездка на Зайсан», «Поездка по восточному Тарбагатаю 1864 г.» (последние три статьи напечатаны в «Записках» за 1867 г.).

Во время тюремного заключения Г. Н. принимается за местные этнографические исследования, результатом которых является напечатанная в Трудах Географического общества статья «От Никольска до Тотьмы».

Из этого можно видеть, как велика была потребность Григория Николаевича к исследованию и какой непоколебимой стойкостью отличался его дух, несмотря ни на какие испытания, ни на тяжкие условия для работы. В 1874 г., по настойчивым хлопотам своего друга П. П. Семенова, Григорий Николаевич был возвращен из ссылки, чтобы приступить к составлению своего монументального труда по дополнению третьего тома «Землеведения Азии» Риттера, а закончив его, тотчас же готовиться в свое первое путешествие в Монголию.

Географическое общество, говорит обозреватель полувековой деятельности его, П. П. Семенов, прилагало все свои заботы для обстоятельного исследования ближайших к нам частей за стеной Китайской империи между Алтайско-Саянской и Тянь-Шаньской горными системами, именно в особенности Монголии. Всего более стремления Общества к научному изучению Монголии были осуществлены Г. Н. Потаниным, приобретшим уже себе известность путешественника в предыдущем периоде своим участием в экспедиции К. В. Струве в бассейн Черного Иртыша… Далее высококомпетентный обозреватель дает такую характеристику Потанина: «Г. Н. Потанин соединял в себе редкие для путешественника во внутренней Азии качества: закаленное трудами и лишениями здоровье, неимоверную неприхотливость и выносливость, достаточное знакомство с местными языками и уменье ладить с туземцами, очень хорошие познания в обширной области географических и естественных наук, обширное знакомство с географической литературою Сибири и Внутренней Азии, но всего более – любовь к делу и полнейшую самоотверженную преданность науке»[19].