Комин поднял свой стакан до уровня глаз и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь стекло.

– Я очень рад, что ты согласен «почти со всем». Ты знаешь, почти все, кому я это рассказываю, русские, американцы, французы, все согласны «почти со всем». Только никто ничего не собирается делать. – Он поставил стакан на стол. – Вот ты меня послушал, согласился, мы с тобой допьем бутылку виски, завтра я уйду. Что-нибудь в твоей жизни изменится? Захочешь ли ты что-нибудь поменять? Нет. И никто не хочет ничего менять. Напиши я хоть десять книг, хоть тысячу статей, никто не почешется. Даже ради того, чтобы прямые потомки, твои и мои праправнуки жили не семьдесят, а семьсот семьдесят лет.

– Так ты же говоришь, что природа сама обо всем позаботится, когда надо включит механизм, когда надо выключит. Зачем опережать события?

– Не существует доброй матери-природы, которая о нас заботится и все делает нам во благо. Человечество – это цветок, который вырос на камнях. Стоит чуть ослабить волю к жизни, и он погибнет. Кроме того, он может погибнуть по тысяче других, независящих от его воли к жизни причин. Теория вероятности против нас. До сих пор нам чертовски везло, но это везение не может продолжаться бесконечно.

Но самая главная опасность для человечества кроется в нем самом, – Комин показал пальцем на меня. – Федоров сказал, если человек не созидает, он разрушает. Наш сегодняшний мир устроен таким образом, что любой локальный конфликт, любой кризис – политический или экономический, может выйти из-под контроля и привести к глобальной катастрофе.

– Люди – удивительные создания! – Комин встал и принялся расхаживать по кухне, обида была забыта, он снова превратился в пророка с замашками продавца из телемагазина. – Они переплачивают за гибридные автомобили, чтобы, не дай бог, в воздух не попал лишний миллиграмм свинца, и легко допускают бомбардировки Ливии. Они строят одной рукой и разрушают другой. Строят, сами не понимая, что. Разрушают всё, на что укажут негодяи и проходимцы, которых они избрали собой управлять. Этот круговорот они называют жизнью, и никто толком не может объяснить, какой во всем этом смысл. Живем ради детей? Окей! Чтобы они были счастливы? Окей! Это самый достойный, самый осмысленный ответ человека. Но почему-то считается, что образование и некоторое количество фантиков Федеральной резервной службы США в наследство – это именно то, что сделает детей счастливыми, избавит их от метаний, от мучений бесцельности существования. А я предлагаю цель. Ясную цель жизни для всех. И саму жизнь, дополнительные сто, двести, пятьсот лет жизни для каждого. Не сразу, через несколько поколений. Не веришь?

– Не очень, – признался я. – По-моему, хреновый ты агитатор.

– Хреновый! – Комин опустился на стул. – В точку попал. И агитатор хреновый, и оратор. Сам все понимаю, а объяснить не могу. Поэтому я и решил, – продолжил Комин, – буду не разговоры разговаривать, а действовать. Буду злодеем, террористом, плохим парнем. Буду разрушать планету и весь этот мир, чтобы остальные хотя бы зашевелились. Пусть лучше это буду я. Я могу разрушать так, чтобы ни один человек не погиб.

Комин поднял над столом руку со стаканом виски, я подумал, он собирается провозгласить тост, но вместо этого Комин разжал пальцы, тяжелый стакан полетел вниз, перед самой поверхностью стола Комин ловко поймал стакан второй рукой и бережно поставил на салфетку.

– Наглядно! – я отсалютовал своим стаканом мастерству Комина, отпил глоток. – С чего ты вообще решил, что это должен быть ты? – спросил я. – Голоса в голове? Видения? Почему ты?

Комин засмеялся.

– И ты туда же! «Голоса, видения». Конечно! После стольких зимовок в Антарктиде, что же это еще может быть!? Нет, брат! – он тоже сделал глоток. – Это было бы слишком просто. Я, может, и сам бы охотнее согласился быть сумасшедшим. Но тут другое…

– Что?

– Чувство космоса.

– Чувство космоса? – что-то подобное я и ожидал услышать. Если у человека, взорвавшего Антарктиду, нет видений, то обязательно должно быть что-нибудь вроде «чувства космоса».

– Оно есть у каждого человека с рождения, – продолжил Комин. – Только развито в разной степени. И каждый определяет его для себя по-разному. Для кого-то это религиозное чувство, ощущение присутствия Высшего существа, Абсолюта. Для кого-то чувство долга, ответственности перед кем-то или чем-то, что вне тебя. Для кого-то вдохновение. Когда художники или писатели говорят, что кто-то водит их рукой – это оно! Ты сам наверняка когда-нибудь такое испытывал.

– Что-то не припомню, – признался я. – Я далек от всей этой эзотерики, даже в гороскопы не верю.

– Это не эзотерика, – возразил Комин. – Это физика, на уровне средней школы. Космическое излучение. Все вокруг пронизано им. Свет Солнца и других звезд мы видим, но помимо света есть невидимые волны – радиоволны, электромагнитные волны. Они несут в себе информацию, информацию обо всем. О настоящем, о далеком прошлом. Собственно, разницы между настоящим и прошлым нет.

– Да-да, – видя мое удивление, оживился Комин. – Свет от Солнца доходит до нас через восемь минут. От далеких звезд он может идти тысячи, миллионы лет. Звезд уже нет, но мы их видим, для нас они существуют. То есть когда бы ни погасла любая из звезд, во Вселенной всегда найдется место, где эта звезда по-прежнему светит.

Люди – как звезды. Каждый объект Вселенной формирует свое излучение. И если человек умирает, перестает существовать здесь, во Вселенной есть место, где его излучение еще живет. Смерти нет, есть лишь расстояние, а расстояние – вещь преодолимая. И времени нет. Мы живем во всех временах сразу.

– Лихо! – усмехнулся я.

– Я тебя научу! – Комин поставил стакан. – На кухне неудобно, пойдем в гостиную на диван!

– Что это ты задумал? – насторожился я.

– Не бойся, больно не будет.

Вставать мне не хотелось, но Комин решительно взял меня под локоть и потянул в гостиную. Он подвел меня к дивану.

– Садись! Устраивайся удобнее! – сам он уселся рядом со мной, откинулся на спинку и вытянул ноги. – Закрой глаза! Закрой, не бойся!

– Да я не боюсь, – сказал я, тоже вытягивая ноги. – Просто ерунда какая-то, взрослые люди… Ну, закрыл. – Я закрыл глаза.

– Теперь представь звездное небо. Прямо над тобой, как ты его помнишь.

– Да я его не особо…

– Молчи! – скомандовал Комин. – Смотри на это небо, разглядывай его, не спеши. Спокойно, медленно разглядывай. Постарайся почувствовать, как через тебя проходят невидимые лучи.

Как только я закрыл глаза, тут же вспомнил, что завтра у меня встреча с клиентом в Люцерне по поводу «Картье» из лимитированной серии, а бутик до сих пор не подтвердил скидку. Нужно будет с утра в половине десятого звонить. Только не забыть! Прямо с утра, как только они откроются.

– Прислушайся к себе, – раздался вкрадчивый голос Комина.

Я открыл глаза.

– Рано! – запротестовал Комин.

– Не получится у меня, – сказал я, выпрямляясь. – Ерунда какая-то! Давай выпьем!

– Это не ерунда, – Видно было, что Комина задели мои слова.

Я пошел на кухню, принес бутылку, разлил остатки виски по стаканам.

– Лучше расскажи, как тебе удалось ледник взорвать.

– Поздно уже, в другой раз, – заартачился Комин, но стакан взял.

– В другой так в другой, – согласился я. – А еще один маленький вопрос, напоследок, можно? Откуда в этой истории взялся Лещенко?

– Взялся и взялся, – хмуро буркнул Комин.

– Нет, правда, он что, проникся твоими идеями?

– А может, и проникся? Не все же такие железобетонные, как ты. Он, между прочим, географический факультет питерского универа закончил. Так что кое в чем разбирается.

– А где ты с ним познакомился?

– В Италии, случайно.

– Как это, случайно?

– На улице. Увидел у меня в руках книгу на русском. Подошел, разговорились. Вина выпили. Рома – свой парень.

– Свой, это точно.

Бутылка виски опустела. Разговор сошел на нет, оставив послевкусие легкого взаимного раздражения.