– Я?

– Да, ты. Вы с Коминым идеально друг друга дополняете. Горячее сердце и холодная голова. И оба со стержнем. Это вообще редкость. Когда велел тебе испортить оборудование перед выставкой, я знал, что ты не сделаешь этого, знал, что пойдешь до конца.

– А то, что будет покушение на министра, ты знал?

– Не знал, – сокрушено покачал головой Лещенко. – Хотя, конечно, должен был знать. В конторе я много лет уже продвигаю собственный проект, отбираю и разрабатываю в среде эмигрантов полезных людей для новой России, возможно, будущих ее лидеров. Для конторы это, конечно, ересь. Я бы не продержался и дня, но у меня был один высокий покровитель, который мои идеи разделял и поддерживал. В последнее время там произошли перестановки. В общем, покровителя моего задвинули в тень, и всех его протеже тоже. Только нам, малым сим, об этом не сообщили. Я уже договорился, чтобы Комина вывели из программы «активистов» и перевели в мою программу. Вроде как добро было получено на всех уровнях. По моей задумке вы должны были пустить дым на выставке, нахулиганить на пару недель тюрьмы, чтобы перевести вас обоих на нелегальное положение и дальше спокойно работать. Но видишь ты, смежники решили использовать активиста Комина в операции по ликвидации Ледербергера. Если рассуждать трезво, их можно понять, карты легли очень удачно. Все сошлось. Комин – полусумасшедший экстремист, недавняя попытка самоубийства, диагностированный маниакально-депрессивный психоз. То, что я бы на такое никогда не согласился, они обошли очень изящно. Просто не поставили меня в известность. Мне сказали, Комин выведен, а сами никуда его не вывели. Я должен был догадаться, должен! Как только произошла попытка самоубийства, я должен был понять – это сигнал. Я вне игры.

– Он не сам это сделал? Я имею в виду тогда, в гостинице, не сам себе вены резал?

– Кто их резал, неважно, – ответил Лещенко. – Мог сам, мог не сам. Технически оба варианта возможны. Есть определенные препараты, определенные методики. Речь сейчас не об этом. Я упустил ситуацию.

– Но ты вроде как был готов к сюрпризам на выставке. Разве нет?

– Конечно, был страховочный вариант. Но именно что страховка. Я должен, просто обязан был сыграть на упреждение.

– А кто такие смежники?

– Смежники – это смежники. Есть контора, а есть смежные организации. Как везде.

– А зачем им понадобилось убивать Ледербергера?

– Ну, это праздный вопрос. Поступил заказ откуда-то сверху. С какого верху, гадать бессмысленно. Зачем Агджа стрелял в католического папу?

– И что теперь? – спросил я. – Отсидимся мы три дня на твоей дачке, а дальше?

– Дальше все будет гораздо лучше. Покушение сработали очень топорно. Руки поотрывать за такую работу. Самая большая ошибка – то, что они упустили вас. В полиции и местной конторе тоже не дураки сидят. У них сейчас есть три дня, чтобы во всем разобраться, чтобы не наломать дров сгоряча. И они разберутся.

Знаешь, когда случается провал, всегда можно найти расклад с минимальной потерей лица для всех задействованных сторон. Я думаю, в таком раскладе будут заинтересованы и наша контора, и местная, и смежники, и их заказчики. Самое главное, чтобы в этом раскладе вам была отведена роль живых персонажей. Не мертвых, а живых. Это надо спокойно продумать. Такой сценарий возможен. Три дня. Нужно три дня.

Вернулся Комин. Молча сел в машину и отвернулся, глядя на закрытую гаражную дверь.

– Как все прошло? Как пацан? – спросил Лещенко.

– Хороший пацан, – ответил Комин, не поворачиваясь.

– Ты им еще раз проговорил, как и что делать?

– Проговорил.

– Все будет нормально, – Лещенко повернул ключ и резко тронулся с места.

В ранних сумерках мы въехали в Бернское Нагорье, долго петляли по серпантину, потом свернули на пустынную грунтовую дорогу. Остановились перед большим дощатым сараем. В таких сараях фермеры хранят сено. Никаких признаков жилья поблизости видно не было.

– Вот она, моя дачка! – Лещенко заглушил мотор.

Мы вышли из машины. Воздух был морозным и пьяняще чистым, пахло сеном и старыми досками. Дверь в сарай была приперта снежным сугробом, почерневшим от ранней оттепели.

Лещенко, проваливаясь в снег и чертыхаясь, ушел за угол. Вернулся с лопатой. Быстро расчистил вход, отпер висячий замок.

– Добро пожаловать!

Изнутри дом оказался совершенно пустым. Дощатый пол с огромными щелями, в которых легко может застрять нога, высокий потолок, темное гулкое пространство.

Лещенко включил фонарик. Луч зашарил по темноте.

– У меня тут все припасено! – он отодрал две доски в полу и извлек сначала один большой туристический рюкзак, потом второй. – Правда, на двух гостей всего. Но ничего, поделимся. Еда, одежда, все есть! – он еще раз запустил руку в дырку под полом. – Вот еще кое-что, – он достал керосиновую лампу. – Винтаж, понимаешь… Спички есть?

Я механически похлопал себя по карманам, Комин тоже. Спичек не было.

– Посмотрите в рюкзаке, в кармашке! – сказал Лещенко, а сам снова нырнул под пол. И тут же вынырнул.

– Тихо!

Мы замерли и начали вслушиваться. Снаружи доносилось слабое гудение, похожее на звук автомобильного мотора. Лещенко вскочил на ноги, подошел к распахнутой двери и начал вглядываться в темноту. Два луча скользили в ночи, точно повторяя повороты серпантина. Машина ехала к нам.

– Засекли, – едва слышно произнес Лещенко.

– Кто это? – спросил я.

Лещенко застыл, словно загипнотизированный шарящими в темноте лучами, в лунном свете его лицо казалось гипсовой маской, снятой с покойника. Мне стало не по себе.

– Кто это? – снова спросил я. – Смежники?

Лещенко вышел из оцепенения:

– Хватайте рюкзаки и дуйте отсюда! – быстро заговорил он. – Идите вверх по тропе, а дальше, как хотите. Высоко не забирайтесь, замерзнете. На дороги не выходите. Ночью огня не зажигайте. Спальники, одежда, еда – все там. – Он схватил рюкзак и кинул его Комину, второй мне. – Три дня сидите в горах, на глаза никому не попадайтесь, потом выходите и сразу в полицию.

– А ты? – сказал Комин.

– Я постараюсь их задержать. Шевелитесь, шевелитесь! – Лещенко помог нам надеть рюкзаки и вытолкал из домика во тьму.

Легкий морозец щипал уши. Никакой тропы не было, лишь едва заметный теневой штрих на бугристой снежной целине. У меня на ногах легкие туфли, предательски скользкие. Бег в них по снегу, да еще в гору, хромая, походил на нелепый цирковой номер. Комин схватил меня за локоть и потянул за собой. Так мы преодолели пару сотен метров открытого пространства, дальше начинался небольшой редкий лесок, за ним снова поле. Очутившись среди деревьев, мы остановились передохнуть. Я вспомнил – Лещенко сказал, в рюкзаках есть теплая одежда, может, и обувь тоже?

Я раскрыл свой, нашел теплую куртку, перчатки, шапку. Ботинки! Черт! Сорок первый размер! Низкорослый Лещенко приготовил все это снаряжение для себя. И для Комина. У него в рюкзаке оказались ботинки по его размеру — сорок второй. А мне нужен сорок четвертый. Комин протянул свои ботинки мне: он в сорок первый влезет, мне предстояло влезть в сорок второй. Я выдернул шнурки — все равно малы, ступня скрючена. Встал, сделал несколько шагов. Как на копытах. Больно, нелепо! Аж слезы из глаз. Все равно, это лучше, чем туфли, сказал Комин. Я нашел в рюкзаке нож, хотел отрезать у ботинок носок. Но в это время снизу со стороны домика раздался сухой хлопок, потом сразу еще два, потом еще.

– Потом отрежешь, – сказал Комин. – Побежали!

«Побежали!». Каждый шаг был для меня пыткой, вдобавок разболелась ушибленная при падении в шахту нога. Тропы больше не было, вообще никакой. Несколько раз я спотыкался о припорошенные снегом острые камни и больно падал, разбил в кровь колено. Вдалеке маячил лесной массив, в котором, наверное, можно было бы спрятаться. Но до него больше километра через развалы камней и снежную целину.

За спиной хлопало довольно долго, потом стихло. Боль в ноге стала нестерпимой.