Томас выпрямился и посмотрел на меня, и кондуктор посмотрел на меня. Выходило, что я следующий.

– Почему я должен делать это!? – возмутился я.

– Такой порядок, – терпеливо объяснил Томас. – Пятьдесят франков на благотворительность, референдумы, ягодицы.

Кондуктор нахмурился и строго кашлянул, всем видом показывая, что своей непонятливостью я отнимаю время у занятого человека.

Я оглянулся по сторонам. На дерматиновых креслах по обе стороны от заплеванного прохода сидели мои швейцарские знакомые – пожилая пара из соседнего дома, менеджеры из часовых бутиков, квартирный хозяин, дантист. Они смотрели на меня так же, как Томас и кондуктор. Выжидающе и с легкой досадой по поводу моей непонятливости.

– Но это черт знает что! Это смешно, в конце концов! – я вцепился обеими руками в спинку переднего кресла, готовясь к тому, что меня будут пытаться поднять силой.

– Это не смешно, – серьезно сказал Томас. – Таковы правила. Ты живешь в этой стране, пользуешься преимуществами государственного устройства, – Томас сделал короткую паузу и добавил, – лучшего в мире!

Мои соседи, менеджеры бутиков и продавцы, согласно закивали. «Лучшего в мире! Лучшего в мире!...» – зашелестело по трамваю.

– Да, лучшего в мире, – повторил Томас. – И ты не хочешь раздвинуть ягодицы! Это нецивилизованно! – припечатал Томас.

– Не-ци-ви-ли-зо-ван-но! – прокатилось по трамваю.

Кондуктор шмыгнул носом и откашлялся.

– Раздвигаем ягодицы или выходим, – сказал он.

– Выходим! – мелькнула мысль. – Бежать отсюда! Спасаться!

Я рывком поднялся с кресла, посмотрел в окно и застыл.

За окном – трущобы Техноложки, темень, мороз. А я по-прежнему без штанов.

– Раздвигаем ягодицы, – произнес я, ненавидя самого себя.

В камере меня продержали почти до десяти утра. И хорошо, успокаивал я себя, пусть сначала Томас им все расскажет, меньше будут меня терзать.

Наконец дверь распахнулась, полицейский кивком пригласил на выход. Меня проводили во вчерашнюю комнату.

Первым, кого я увидел, был Роман Лещенко. Он сидел на стуле, том самом, где ночью сидел чернявый, закинув ногу на ногу и распахнув пальто, и рассматривал меня с ироничной улыбкой.

– Доброе утро! – произнес он по-русски.

На столе рядом с ним стоял пластиковый лоток с моими вещами – кошелек, ключи, телефон, ремень. Лещенко пододвинул лоток.

– Собирайся!

Я посмотрел на полицейских, занятых своими делами. По их безразличному виду было понятно, что задерживать меня никто не собирался.

Я мигом рассовал по карманам вещи. Лещенко встал, громко поблагодарил полицейских и подтолкнул меня к выходу.

– Делать мне больше нечего, – проворчал он, – как только мчаться в Цюрих ни свет ни заря, доставать с кичи часовых консультантов.

Мы вышли на свежий воздух. Лещенко достал сигарету и закурил.

– Куда меня теперь? – спросил я, не веря в столь легкое избавление от неприятностей.

– На Колыму! – Лещенко выпустил дым. – Здесь у них в тюрьмах мест для таких, как ты, нет. На родине отсидишь. Дома, как говорится, и стены помогают.

Лещенко говорил это с совершенно серьезным видом, и хотя я понимал, что он валяет дурака, мне стало не по себе.

– Вы всех соотечественников так выручаете? – поинтересовался я.

– Нет, – сказал Лещенко. – Только самых бестолковых. – Он бросил окурок. – Ну? – он посмотрел на меня. – Пошли? Или хочешь еще здесь побыть?

– А Томас где?

– Дома уже твой Томас, кофе пьет. Не связывался бы ты с этой богемой швейцарской – либеральная интеллигенция, извращенцы и наркоманы, – сказал Лещенко уже совершенно по-отечески. – Не доведут они до добра. Вам повезло, что клиника решила не давать хода делу. Деликатное заведение, сам видел, лишнего шуму не любят. А так бы гремел бы ты уже по полной программе, за двоих, потому что на Томаса твоего где сядешь там и слезешь…

– Так они нас просто отпустили? – выдохнул я с облегчением.

– Просто ничего не бывает, – сказал Лещенко. – Считай, что я взял тебя на поруки. Ладно! Хватит лясы точить! Куча дел еще. Ты куда сейчас, к себе?

Я помедлил, соображая, что делать дальше. Ехать нужно было к Комину, в клинику, но сначала отделаться от Лещенко.

– Могу подбросить, – предложил Лещенко. – Я на машине. Прямо до дома не могу, но до Бельвью могу.

– До Бельвью, да, было бы здорово, – согласился я.

Его машина стояла прямо на полицейской парковке. Номера были обычные, не дипломатические, обратил я внимание.

– Одну минуту, я должен позвонить! – я набрал номер Томаса. – У меня все в порядке! – громко сказал я в трубку, чтобы услышал Лещенко. – Меня забрал из полиции советник российского посольства, он подвезет меня на своей машине до Бельвью.

Лещенко засмеялся.

– Молодец! Грамотно подстраховался! Правда, я не советник посольства, всего лишь помощник советника… Теперь можем ехать?

Я сел в машину, Лещенко вырулил на улицу, ведущую в центр.

– Так все-таки, ты домой сейчас? Или к Комину? – спросил Лещенко.

– Я до Бельвью, – ответил я.

Лещенко усмехнулся.

– Не доверяешь. Правильно. С одной стороны. А с другой стороны – зря.

– Послушай, Рома, – сказал я. – Ты мне все доходчиво объяснил, тогда, на подъемнике. Я все понял. Про доверие вроде как речь не шла…

– Тогда на подъемнике это совсем другое дело было. Служба такая, ты ж понимаешь. Но это уже все закончилось.

– Что закончилось? Тебя что, уволили?

– Нет, – сухо ответил Лещенко. – Меня не уволили. Комина вывели из разработки. Он больше моему начальству не интересен.

– А что же ты тогда здесь делаешь?

– Ну, у меня может быть собственное мнение. Кое в чем я могу не соглашаться с начальством. В свободное от работы время.

– То есть сейчас у тебя свободное время?

– Будем считать, что так, – кивнул Лещенко.

– И это твое хобби – доставать соотечественников с кичи, как ты это называешь?

– А почему бы и нет? Прекрасное хобби, я считаю. Нашим с тобой соотечественникам нужно быть добрее друг к другу, и вообще – добрее. А то живем, понимаешь, как в окопе. Вечный Сталинград кругом. Национальная особенность такая. Ссора с соседом – Сталинград! Царапина на бампере – Сталинград! Только дай повод! Это ж какой боевой дух сидит в народе, какая силища! Этой силище да достойное бы применение найти! Чтоб не за помятый бампер на рожон лезть, а с великой целью! Ведь ясно, что за народ! Вот у меня родственники, в Лодейном поле. Ты извини, я опять про малую родину. Коттеджный поселок у них. Дома по миллиону каждый. Замки, а не дома. Забор, как Китайская стена, и вокруг поселка, и вокруг каждого дома. А дорог нету. Вообще нет. Ни к поселку нет нормальной дороги, так больше того, внутри, за забором, тоже нет дороги. Каждый коттедж – как остров в океане дерьма. Лопухи в человеческий рост, крапива кругом. Я голову сломал – почему? Люди при деньгах, у всех машины дорогущие, гробятся на этих ухабах почем зря, почему не сделают дорогу?

– И я вдруг понял! Осознал! – Лещенко повернулся ко мне и почти бросил руль. – Не нужны русским дороги! Рожденному летать земные дороги не нужны. Мы рождены летать, понимаешь, Володя? Вот почему в России дорог нет! Цари плохие? Вожди плохие? От Читы до Владивостока трассу до сих пор не построили – за пятьсот лет не удосужились. Немцы бы, американцы – первым делом, без всяких царей и вождей, сначала шоссе, потом все остальное. А у нас не так. Цари, вожди совершенно не при делах. Народу это не надо! Нам это не надо! У нас для других дорог предназначенье! И знаешь, кто мне глаза открыл?

Я пожал плечами.

– Комин! – воскликнул Лещенко. – Террорист наш непутевый, самострельщик, чтоб он был здоров. В общем, я решил помогать ему, где возможно, сам решил, без всякого начальства. Ну и друзьям его, вроде тебя.

– Хочешь сказать, что ты идейный? – спросил я.

– Идейный, – ответил Лещенко серьезно. – В моей профессии без идеи нельзя, иначе гадство сплошное получается. Поэтому сейчас я отвезу тебя не на Бельвью, а в клинику к Бишофбергеру. Бишофбергер – нормальный мужик, толковый доктор, свое дело туго знает. Мы сейчас к нему поедем и договоримся, чтобы ты забрал Комина к себе домой. Ты ведь и сам этого хотел, правда?