– Любопытно, – произнес, наконец, Томас. – Сегодня ночью в парке побывали вандалы. Они испортили один мемориал.
– И всего-то?
– Такого здесь еще никогда не бывало, пойдем, посмотрим.
Мы вежливо поблагодарили служителя и отправились вглубь парка.
– Ночью парк не охраняется, и камер наблюдения нет, тут все очень по-деревенски, – объяснял Томас. – Поэтому никто не имеет понятия, что это были за вандалы.
«Русский домик» оказался нетронутым. На центральной лужайке и летней эстраде тоже не было заметно следов вандализма.
– Это там! – Томас указал на возвышенность, скрытую за густыми зарослями.
Тропинка вывела нас к каменному постаменту, обозначавшему самую высокую точку парка. Я помнил это место. Здесь раньше была установлена гигантская клетка метра три высотой, причудливо сплетенная из огромных бамбуковых шестов. Эту клетку сделала группа художников то ли из Таиланда, то ли из Малайзии, и называлось это Мемориалом в память невинно осужденных во всем мире.
Таинственные злоумышленники аккуратно разобрали клетку и из этих же шестов соорудили новую конструкцию, еще более грандиозную по размерам.
– Что это за чертовщина, стела или небоскреб? – озадаченно произнес Томас, разглядывая сооружение. Воткнутые в землю шесты располагались по кругу, образуя колонну, сверху были еще шесты, которые сходились вместе. Были еще шесты по бокам, не то подпорки к колонне, не то крылья.
Я догадался, что это.
– Это ракета, – сказал я. – Космический корабль.
– Уверен? – засомневался было Томас. – Впрочем, пожалуй, ты прав. На ракету это походит больше всего.
Вся конструкция была оплетена белым матерчатым баннером. По всей длине баннера было многократно написано английское слово «immortality», бессмертие.
Томас достал из кармана маленький фотоаппарат и сделал несколько снимков.
Рядом с сооружением стояла группа людей, трое в полицейской форме и трое в гражданском. Я остался разглядывать конструкцию издалека, а Томас подошел к полицейским и принялся их расспрашивать.
Он вернулся через пять минут, сияя от удовольствия.
– Мне чертовски повезло! – воскликнул он. – Чертовски! В кои-то веки в Асконе случилось чрезвычайное происшествие! Я позвоню в редакцию и выбью себе два или даже три дня командировки. Проведу время с родителями, встречусь с друзьями. Как хорошо, что мы сюда зашли!
– А что говорят полицейские?
– Они ничего пока не знают. Свидетелей нет. Жертв тоже. Чтобы сделать такое за одну ночь, нужно человек пять-семь. Это довольно большая группа, наверняка кто-то что-то видел, будут опрашивать жителей ближайших домов. Очень необычные вандалы. Один памятник разрушили и тут же построили новый. И как построили! Надо отдать им должное, получилось ничуть не хуже! – заметил Томас. – Все просчитали, хорошо подготовились. Сделано с большим мастерством. Но все равно, скандал выйдет грандиозный. Этот мемориал простоял здесь лет тридцать.
– Кто это мог сделать, как думаешь?
– Надо разбираться. Скорее всего, какие-то художники-экстремисты. Таких сейчас полно. Рисуют граффити на поездах, заливают краской памятники, вот и до Монте Верита добрались. Музей и парк сейчас будут требовать денег на охрану. Посольство Таиланда выразит озабоченность или даже протест. Мне тут работы хватит.
– На баннере написано «бессмертие», – показал я.
– Я видел. Они же художники, у них наверняка есть какой-то концепт. Они рассчитывали, что мы сейчас голову сломаем, гадая, к чему тут это «бессмертие».
– А ты слышал об Алексе Кее, о террористах, которые взорвали айсберг в Антарктиде?
Томас на секунду наморщил лоб.
– Ну да, что-то такое было. А к чему это ты?
– Они борются за скорейшее начало колонизации космоса. И обещают бессмертие для человечества.
– Серьезно? – удивился Томас. – Чем только люди не занимаются! Да, смотри-ка, тут у нас и ракета и бессмертие. Надо будет проверить эту версию. – Он посмотрел на часы. – Пожалуй, мне стоит тут задержаться. К родителям я тогда сам доберусь. А ты, если не хочешь ждать, езжай без меня.
– Поеду, – решил я.
– Еще раз спасибо тебе! Как все удачно получилось! – Томас с чувством пожал мне руку.
Я бросил прощальный взгляд на ракету и отправился вниз.
«Чтобы сделать такое за одну ночь, нужно пять-семь человек», – вспомнились слова Томаса. – «Значит, у Комина здесь есть последователи, и их немало». В том, что к этому событию причастен Комин, я не сомневался.
Я спустился с горы и зашагал по узким средневековым улочкам к парковке. Путь лежал мимо бледно-голубого здания в стиле барокко, местного Музея Искусств. Возвращаться в Цюрих не хотелось, я толкнул тяжелую дверь музея и вошел внутрь.
В прохладном холле молодая сотрудница музея занималась разбором бумаг.
Она сказала что-то по-итальянски и, признав во мне иностранца, добавила на ломаном английском:
– Закрыто. Музей только до четырех часов.
Я взглянул на часы. Было пятнадцать минут пятого.
– Вы хотели осмотреть музей? – спросила сотрудница, видя мое замешательство.
– Я уже был здесь, – ответил я. – Я хотел посмотреть только картины Веревкиной.
– О! Веревкина! – девушка просияла, наклонилась ко мне и понизила голос. – Вы можете пройти, это на втором этаже. Только, пожалуйста, недолго. Мой шеф сердится, если посетители остаются после четырех.
Я поблагодарил и поднялся на второй этаж. В гулкой тишине скрипели старые половицы, я был совсем один на целом этаже. Все картины Веревкиной были мне знакомы, я их видел много раз, и в этом музее, и в альбомах. Прежде они казались мне довольно интересными, но не более того. Это были картины художницы, на юбилее которой я рассчитывал заработать денег. Я был обязан их знать и почти обязан любить. Если не любить, то, по крайней мере, обязан был в любой ситуации на всех доступных мне языках четко и исчерпывающе сформулировать, за что эти картины можно и нужно любить.
Теперь совсем другое дело. Веревкина – просто художница, а это – просто картины. Череда полотен с сюжетами из жизни бедной рыбацкой деревушки и ее окрестностей. Синие и фиолетовые горы, красные, раскаленные от зноя дома, женщины в черном, все до одной похожие на монахинь, монахини, похожие на птиц, голые ветви деревьев, вытянутые печальные лица мужчин. Трудная жизнь, полная неурядиц, неустроенная, нелепая. Нелепое имя. И что в итоге? А в итоге – волшебный свет, разлившийся по залам музея. Ко мне вдруг вернулось почти забытое детское ощущение красоты мира. Красоты изначальной, не нуждающейся ни в классификациях, ни в формулировках. И я подумал о Комине. Такой же нелепый чудак, наивный до глупости, до изумления, с отмороженным в Антарктиде чувством реальности. И надо же! Сумел кого-то убедить, нашел еще чудаков, взорвали этот несчастный айсберг, сейчас вон построили ракету. Во всем этом тоже есть что-то детское, что-то чистое, изначальное. А я? Мне сорок четыре года, последние двадцать лет я играю с жизнью в шахматы, стараюсь занять выигрышную позицию, извлечь максимальную пользу из текущей расстановки фигур, комбинирую, думаю на два, на три хода вперед. Пешечками двигаем, потихоньку, без риска. Вот, скомбинировал себе Швейцарию, полдома в хорошем пригороде, более или менее стабильный доход. И что? Дурацкий вопрос «и что?». Страшный вопрос. Он звучит вот из этого мира, где красота, где мечты. И я не знаю, что на него ответить.
Я ходил и ходил из зала в зал, перед глазами плыли прибитые зноем домики, голубые горы, монахини, совсем потерял чувство времени. Очнулся, когда услышал шаги на лестнице. В проеме двери появилась сотрудница музея.
– Извините! Ради бога, извините! – бросился извиняться я. – Но это так прекрасно! Невероятно прекрасно!
– Да, я знаю, – молодая женщина понимающе улыбнулась.
Возможно, она и вправду знала.
Проблемные клиенты в моей работе редкость. Но пару раз за сезон все же попадаются. Как, например, вот этот, гость из Москвы, похожий на императорского пингвина – большой, с брюшком и очень важный. Он приехал за лимитированным «Юбло» и за каких-то полчаса поставил с ног на голову бутик «Байер» на Банхофштрассе. Скидку я для него организовал хорошую, с ценой он заранее согласился, но как только попал в магазин, решил еще поторговаться. В принципе, ничего экстраординарного, дело обычное, проблема была в том, что Аркаша, как он сам отрекомендовался, считал себя очень остроумным человеком, прямо с порога начал шутить, и требовал, чтобы все его шутки я дословно переводил менеджерам. «Ты скажи им, – дергал он меня за рукав, – скажи, я за эти деньги в Москве на Черкизовском полведра таких «юблей» купить могу, китайских, по виду не отличить, даже лучше еще. Скажи им!». Продавцы натужно улыбались шутке. Их толерантность определялась стоимостью лимитированных «Юбло», она простиралась достаточно широко, но не безгранично. Я как мог, старался сгладить металлические заусенцы Аркашиных шуток и вообще провернуть дело как можно скорее. «Ценники-то поди специально для русских такие нарисовали! – продолжал блистать Аркадий. – Ждали дорогих гостей, подготовились. Для немцев-то, поди, другие цены. Кто у них тут главный, вот этот? – Он кивнул на старшего менеджера, наблюдавшего за сценой. – Скажи ему, пусть мне немецкую цену даст. Эй, уважаемый, дойче зольдатен, скидку давай!».
