Ах! было время золотое,
Когда, недвижного застоя
И мрака разгоняя тень,—
Прогресса нашего ровесник,
Взошел как солнце «Русский вестник»,
Как в наши дни газета «День».
Ах! были светлые года!
Ах! было времечко, когда
У нас оракул был московский…
В те дни, когда Старчевский стал
Свободный издавать журнал
И в нем посвистывал Сенковский…
То были времена чудес:
Носился в воздухе прогресс,
Упал «Чиновник» и «Тамарин»
И уж под бременем годов
Вкушал плоды своих трудов
В смиренном Карлове Булгарин.
И как Москва в свои концы
Чертоги, храмы и дворцы
Победоносно совместила,
Там в «Русском вестнике» одном
Себе нашла и кров и дом
Литературы русской сила.
Сверкала мудрость в каждой строчке;
Все книжки были как веночки
Из ярких пальмовых листов
И лепестков душистой розы —
Из Павлова изящной прозы
И нежных Павловой стихов.
Вдруг журналистики Юпитер,
Во ужас повергая Питер,
Посредством букв X., Y., Z.
Как шар, попавший прямо в лузу,
Вооруженную Медузу,
Малютку гласность вывел в свет.
Вдруг, всю Россию ужасая,
Пронесся воплем в край из края
До самых отдаленных мест
Литературно-дружным хором —
И грянул смертным приговором
Противу Зотова протест.
Писавший спро́ста, без расчетов,
Склонил главу Владимир Зотов;
Да как же не склонить главы:
Чуть список лиц явился первый,
У Зотова расстроив нервы,
Вдруг — дополненье из Москвы!
Кто не участвовал в протесте?
Сошлись негаданно все вместе:
«Гудок» с «Журналом для девиц»,
Известный критик Чернышевский
И рядом с ним Андрей Краевский…
Какая смесь одежд и лиц!
Все литераторы в печали
Протест сердитый подписали,
Не подписал один «Свисток»,
За что и предан был проклятьям,
Как непокорный старшим братьям,—
Высоконравственный урок!
Так «Русский вестник» в дни движенья
Кружился в вихре увлеченья,
Отменно в спорах голосист,
В журнальных иксах видел дело,
Как самый юный и незрелый
Санктпетербургский прогрессист.
Иное выступило племя.
«День», «Русский вестник», «Наше время»
Струю Кастальскую нашли:
И князя Вяземского гений
Из них каскадом песнопений
Разлился по лицу земли.
Расставшись с милой и единой
Англо-московскою доктриной,
Забыв весь юношеский вздор,
Поэзии отведав неги,
Журналом жалостных элегий
Стал «Русский вестник» с этих пор.
«„Печально век свой доживая,
С днем каждым сами умирая,
Мы в новом прошлогодний цвет.
Сыны другого поколенья,
Живых нам чужды впечатленья“,—
Как древле говорил поэт.
Всё как-то дико нам и ново,
Звучит бессовестное слово —
Уж мы не рвемся в жизнь, как в бой,
А всё у моря бы сидели
Да песни слушали и пели,
На целый мир махнув рукой.
Зачем для них свобода мнений?
Где raison d’être
[111] таких явлений?
Всё это гниль и фальшь кружков.
Мы, как начальники-поэты,
Ответим им: вы пустоцветы!
Вы прогрессисты без голов!
Явленье жалкое минуты!
Ведь вы одеты и обуты?
А вам, чтоб каждый был одет?
Так это зависть пешехода,
Вражда того, кто без дохода,
Как древле говорил поэт.
Нам нужны формулы для дела;
Чтоб жизнь созрела, перезрела,
Как с древа падшие плоды;
Хоть бы пожар случился дома,
Вы, без Ньютонова бинома,
Не смейте требовать воды.
Не вы, а внуков ваших внуки
Должны вкусить плоды науки
И фрукты жизни, — а пока
Пляшите прозой и стихами!..»
И «Русский вестник» с свистунами
Плясать пустился трепака.
1861
Эх! надел бы шлем Ахилла —
Медный шлем на медный лоб,—
Да тяжел, а тело хило:
Упадешь под ним, как сноп!
Если б панцирь мне Пелида —
Не боялся б ничего;
Да ведь панцирь — вот обида! —
Втрое больше самого!
Щит бы мне, которым копья
Отражал в бою Пелид,—
Так натуришка холопья
Не удержит этот щит.
Взял бы меч его победный
И пошел бы!.. Да ведь вот:
Меч поднять — так нужно, бедно,
Мирмидонов штук пятьсот.
Тщетны оханья и стоны,
Справедлив и мудр Зевес!
Там бессильны мирмидоны,
Где уж рухнул Ахиллес!
1861
