— Штилле нахт, хайлиге нахт, — вдруг хрипло запел на порожках Вольф новогоднюю песню.

Я сунул шпаргалку в карман.

— Приготовились. Откройте рот! — сказал я Майстраху. — Когда у вас заболело горло?

Дверь распахнулась рывком. На пороге Верка-Гроб.

— Доктор, скажи Антипке, чтоб убрал простыни с койки Боба. Украдут враз.

— В чем дело?

— Грязнулька переходит в барак. Ко мне в бригаду. Мы будем кушать вместе. Понял?

— Вполне.

— Я ее забираю сейчас же.

— Давай, давай, Верка! Поздравить с законным браком?

Верка оскалила ровный ряд крупных белых зубов. Это была красивая девка — статная, смуглая. С удалой улыбкой. С бесшабашным заломом кубанки. Она чем-то напоминала Федьку-Шрама.

— Опасная гадина! Убийца! — заговорили мои слушатели, едва Верка захлопнула дверь. — А насчет свадьбы вы правы, доктор: она кобел. Только ведь у нее есть девочка и хорошенькая — та, что обокрала хлеборезку, помните? По кличке Борька!

— Ту Верка сплавит в этап: Грязнулька красивее!

— Верка, как Тамара Рачкова: она — опасный любовник! Грязнульке еще нужно подумать…

— Тише, товарищи, кончайте разговоры. Время идет!

— Штилле штеен ди боймен, мехт ихь иммер зо троймен…

Дверь опять рванулась настежь. Верка остановилась на пороге, широко расставила ноги в ярко начищенных сапожках и подперла бока маленькими кулачками. Чиркнула исподлобья живым взглядом по всем сидящим и вдруг неожиданно тихонько спросила:

— Принимаете в компанию?

— Куда? В какую компанию? Борис Владимирович, так раскройте же рот! На что жалуетесь?

Верка расхохоталась.

— Страсть люблю ученые разговоры. Я сяду в углу и не буду мешать. А нагрянут гады, так вам же лучше — меж самой контры вдруг блатная! Я первая открою рот и попрошу таблетку от живота.

Все растерялись. Верка нахмурилась и повела плечом.

— Ты что, доктор, сумневаешься? Вроде, не завалит ли она нас, контриков? Так вы не бойтесь, товарищи: я не шпана какая-нибудь, я есть Верка-Гроб!

Верка с порога шагнула вперед прямо ко мне и гордо закинула голову.

— Слышал, как я рубала цыганку?

— Слышал.

— То-то. — Верка уверенно и с достоинством села в угол. — Толкай речугу без опаски. Гроб есть гроб. Это понимать надо.

Я провел ладонью по лицу. Да, это понимать надо. Помолчал. Потом начал:

— Итак, сегодня я выступаю как медицинский эксперт по делу об уголовных преступлениях одного психически неполноценного человека. Фамилию его вы потом назовете сами. Слушайте же.

Я начну беседу показом известных вам характеров, чтобы выявить тенденцию развития патологической личности. Этой зимой захожу как-то к профессору Жолондзю в больницу № 2. Вижу: Жолондзь — толстый и багровый — сидит за столом, в дверях мнется побелевший от волнения немец-повар, а между ними на полу валяется сковородка с кусочками жареной свинины. Немец, заикаясь, говорит: «Я не могу тафать фам на зафтрак десять порция мяса: кашдый порция — один голед-ный польной. Я даль три порция и три польной сидит без мяса на обед!» На это Жолондзь рычит: «А я не могу оперировать людей голодным! Больному полезнее самому поголодать, но знать, что я сыт и хорошо сделаю ему операцию!» Я слушал их и смотрел в окно: там, около помойки, копошились люди, а здесь на полу валялась жареная свинина. Позднее Жолондзь выгнал фрица и взял на работу Иляну Родовяну, толстую цы-ганку-штрафницу, — она будет давать ему десять порций и двадцать с его ведома сожрет сама, а остальные тридцать разделит пополам, и все будет в порядке. Этой же зимой, когда наш барак был достроен, меня перевели сюда, а на мое место назначили профессора Береславцева. Первым делом он выгнал с работы Анечку, отправил ее на сырозавод: она раздавала больным все до последней капли и кусочка, а профессору хотелось самому получать молоко и котлетки. Он заменил честного интеллигентного человека воровкой и шпаной Машкой Фуриной — женой Мишки Удалого: тот был тогда в армии и отсутствовал, а Машка, как и профессор, любила котлетки. Так произошла смычка двух культурных людей с двумя уголовницами. Кто же эти люди, Жолондзь и Береславцев? Преступники? Урки? Нет. Просто мещане. Они в трудных условиях защищают себя и совесть их чиста. Это себялюбцы. Их жены и дети наверняка подтвердили бы мои слова. Оба они отрицательные характеры. Асоциальные.

Но от них мостик через Машку и Илянку уже ведет к Удалому. А это другой тип: садист и насильник, грабитель и убийца. Его вам описывать нечего. Скажу только, что Удалой после своего вторичного появления в лагере рассказал, что он, попав после амнистии в маршевый батальон, обменял на водку все обмундирование на какой-то станции, напился до полусмерти и свалился в укромном месте: эшелон ушел, а ему дали десятку за дезертирство и отправили сюда, где он опять действует как насильник и грабитель. Он мне объяснил: «Я фашистов не трогаю: ведь они мине тоже не обижають! И за советскую власть складывать голову нет расчета: без коммунизма я обойдусь, а без головы — нет. Коммунистам и фашистам желаю воевать до победы. А я — парень мирный, свободный, культурный. Всякими измами не увлекаюсь: я — настоящий человек, достойный жить! Мине были б только, как говорится, гроши та харчи хороши! Понял, доктор?!» Этот гад — прямая родня профессорам: он только не пассивный асоциальный тип, как они, а резко антисоциальный, в котором та же черта себялюбия усилена до патологии. Это — враг общества. Пока что Удалой маленький враг — малограмотный парень, куда он годен? В лагерные нарядчики и только. Свое себялюбие он не может показать по-настоящему. Ну а если бы мог? Если бы был культурнее? Попробуйте мысленно провести эту же линию дальше: антисоциального выродка Удалого постарайтесь мысленно окультурить, пропустить через вуз, прилично одеть. Попытайтесь — и вы получите наших следователей и судей, людей, взявшихся за черное дело массового истребления советского народа. Ну а теперь напрягите воображение и представьте культурного выродка

Удалого еще выше, на месте, где у него в руках сосредоточена настоящая власть! Членом коллегии ОГПУ?

— Какая ужасная мысль! — пробормотал Майстрах.

— Да. Повышение должностного положения неизбежно влечет расширение возможности делать зло. Но я не об этом положении думаю! Не то место, Борис Владимирович! Выше! Еще выше! Ну?!

Вдруг Майстрах понял. Странно застонал, сжался и пугливо огляделся по сторонам, точно испугался, что окружающие прочтут его мысль. Но все сидели, опустив головы.

— Ну вот, теперь мы можем начать наше исследование характера так называемых эпилептоидов и параноидов, то есть людей психически нездоровых, но и не больных настолько, чтобы нужно было помещать их в психоизолятор.

Я снова сделал паузу, какую докладчику полагается делать перед началом трудного раздела лекции.

— Высшая нервная деятельность в основном построена на двух процессах — возбуждения и торможения. Поэтому, грубо говоря, все люди в отношении своих реакций на внешнюю среду разделяются на три группы — людей с преобладанием процесса возбуждения, процесса торможения и равновесия между ними. Эти данные разработаны русским ученым Павловым. К ним Ухтомский добавил учение о доминанте, то есть о стойком очаге раздражения, который остается в мозгу и в известной мере определяет в каждый момент характер общей ответной реакции организма, направленность психики и линию поведения данного человека. По Павлову, тип нервной системы — это прирожденный конституциональный вид или генотип. К ним добавляется сумма свойств, выработанных влияниями внешней среды в течение жизни — фенотип. Сплав генотипа и фенотипа является характером, то есть совокупностью основных, наиболее устойчивых психических свойств, которые чаще всего проявляются в его поступках.

Большая Советская Энциклопедия так определяет значение характера (пользуюсь выпиской, любезно сделанной для меня Грековым): «В характере выражается та внутренняя духовная определенность личности, которая составляет отличительную особенность данного человека. Являясь результатом пройденного жизненного пути человека, характер в свою очередь определяет дальнейший жизненный путь личности в той мере, в какой он зависит от самой личности. Зная характер человека, можно с значительной долей вероятности предвидеть, как этот человек поступит в тех или иных жизненных обстоятельствах».