Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Кто это? Ты, Коля? Голубчик… Сейчас, деточка, потерпи, мы наложим жгут и кровотечение прекратим. Впрыснем сердечного — и в хирургическую больницу, на операцию! Скоро будешь здоров, мой мальчик!

Жгут наложен в считанные секунды. Но обмытое лицо раненого вдруг сильно побледнело и как росой покрылось мелкими капельками пота. Тело вздрогнуло и задрожало. Тэра нежно вытерла пот со лба, выпрямилась, закусила губу и стала смотреть в окно.

Вдруг Коля сказал:

— Убили, гады!

Широко раскрыл глаза… Вытянулся… И умер.

— Загнулся? — шепотом спросил Удалой. — С чего это?

— Мозг из раздробленной бедренной кости попал в пробитую вену и с током крови проник в сердце. И остановил его, — объяснил я. Тэра молча кивнула головой.

Минута скорбного молчания. Но жизнь не может останавливаться. Нигде. Даже в лагере.

Тэра встрепенулась.

— Санитары, сюда! Тело в морг! Медведю скажите, что вскрытие будет завтра. Нарядчик, забирай людей, они ждут у крыльца! Быстро! А вы, Дмитрий Александрович, зайдите в мой кабинет и напишите объяснение начальнику. Идемте, утро кончается! Фельдшер, займитесь стерилизацией!

Но когда мы вышли в коридор, она засмеялась и с видом заговорщицы прошептала:

— За мной! Бегом! Сейчас удобная минута — все заняты трупом… Умоетесь потом… Ну, скорей же… Сюда, сюда!

Таирова втащила меня в кухонную кладовую. Оглянувшись на дверь, прошептала: «Запереть нельзя, опасно!» Схватила с полки тяжелый зеленый эмалированный кувшин и налила из него полную кружку.

— Пейте же скорее! Ну!

— Что это?

— Сливки, дурень! Могут войти! Быстро!

На пальцах у меня бурые липкие пятна Колиной крови. Я вытираю их о штаны и глотаю густую маслянистую жидкость. У меня кружится голова от знакомого запаха: я не пил холодных сливок со дня, когда в Москве незадолго до ареста мама поднесла мне из зеленого эмалированного кувшина кружку сливок. Я глотаю с закрытыми глазами и вижу ее старые сморщенные руки в крупных веснушках и добрые, преисполненные любви, сияющие глаза. Но ее нет. Всего этого нет. Я пью сливки голодных больных. Их сливки. Я — вор.

— Ну? Как?

Тэра Исмайловна игриво подставила пухлую щечку:

— Целуйте — я заслужила!

Потом, взглянув на меня, увяла. Задернула марлевой занавеской кружку и кувшин, поправила волосы и обычным бодрым и громким голосом заговорила:

— У Коли было воспаление легких, я его вылечила и подкормила на кухне у Александра Сергеевича. Выйдем в кабинет! Закройте дверь, пожалуйста. Хороший был паренек этот Коля, ласковый. Срок получил за кражу пары галош, а БУР — за то, что зимой, работая на РМЗ (ремонтно-механический завод), лег за печку согреться и заснул. Перед уходом в зону конвой его нашел и обвинил в подготовке к побегу. Нелепая история! Уж этот мне БУР! А знаете, что случилось этой ночью? Еще не слышали? И стрельбу тоже нет? Ха-ха-ха! Слушайте же. Какой-то мальчишка, как стемнело, полез через ограждение из БУРа в зону, видно, за табаком: его послали в наказание буровские паханы, предварительно избивши в кровь. Так и вытолкали на огневую дорожку с окровавленной головой. Стрелок заметил и выстрелил. Надзиратели с фонарями выскочили и нашли на огневой дорожке неподвижное тело. Посветили — голова в крови, не дышит, не отвечает, короче — мертвый. Вызвали меня. Я накинула плащ и вышла. Дождь косит, ничего не разберешь. Пульса вроде нет. Я говорю Мишке Удалому: «Давай его в морг, днем разберемся». А перед рассветом Мишка пошел будить возчиков и слышит, что в морге кто-то царапается, хочет изнутри высадить стекло в окне. Он с надзирателем вошел и увидел, что тело лежит не туда головой, куда он его положил вечером. Засучил рукава и говорит: «Сейчас я мертвого воскрешать буду». А мертвец соскочил со стола и смеется: «Стой, дядя Миша, не бей! Я уже воскресился!» Ха-ха-ха! Теперь я должна писать оперу объяснение, черт побери!

Мы докурили папиросы, и я встал, потому что не хотел оставаться наедине с Таировой.

Но едва открыл дверь в коридор, как со стороны заднего входа послышались крики:

— Тэра Исмайловна! Скорей! В БУРе опять убивают!

Мы выскочили на крыльцо.

Ворота БУРа снова были раскрыты. Бригады рабочих штрафников, позавтракав, стояли в зоне и, повернувшись назад, угрюмо глядели в свои ворота. Там захлебывался в истерических криках высокий молодой цыган Иван: обеими руками он раздирал на своей груди телогрейку и рубаху и иступлено визжал стрелку на вышке:

— На! На грудь, гад! Стреляй, собака! Кончай безоружного человека! Объективно пей кровь, зверюга! Пей!

Надзиратели растерянно топтались на месте. Стрелок кривился и держался рукой за повязку на щеке. Он должен был смениться через считанные минуты.

Таирова прямо с крыльца бросилась к воротам.

— Часовой! Не стреляйте! Это больной!

Часовой стал медленно поднимать винтовку.

— Это убийство! Не стреляйте! Надзиратели, что же вы стоите?! Заступитесь! Чего ты хочешь, Иван?

Стрелок опустил винтовку.

— Зубы! Зубы болят, мама Тэра! Сил нет — за ночь измучился! Прошу объективно отвести в амбулаторию и выдернуть зуб! Сил нет! Спасите!

И цыган шагнул из ворот к Таировой. Стрелок вскинул винтовку и прицелился. Плачущим голосом закричал из-под повязки:

— Заберите эту заразу! У меня тоже зубы! Заберите его от меня! Убью! Убью! Не видите — у меня зубы! Не позволю издеваться!!

Все кругом шарахнулись в стороны. Только Тэра шагнула вперед, заслонила собой цыгана и раскрыла белый халат на груди:

— Стреляйте прямо в сердце! Убейте меня!

Все замерли — оборванная и грязная бригада штрафников, молодые надзиратели, Александр Сергеевич, я, а по другую сторону ворот — толпа буровцев, похожих на лохматое зверье.

— Ладно! Не стреляй, часовой! Я беру все на себя! — наконец громко вздохнул старший надзиратель Плотников и вытер рукавом пот со лба. — Доктор Быстролетов, отведите больного в амбулаторию. Кстати, цыган, что б ты сдох!

Под восхищенными взглядами всех зрителей этого лагерного театра Тэра Исмайловна медленно и с достоинством запахнула халат на груди, гордо закинула голову и победоносно зашагала в больницу.

В амбулатории толстый стоматолог Буш только пожал плечами.

— Полюбуйтесь, Дмитрий Александрович!

Зубы у цыгана, как у крокодила — сильные, белые, острые и ровные. Похожие на хорошо отточенную новенькую пилу. Ни одного испорченного.

— Что же ты, Иван? А? Слазь с кресла, мозгокрут!

Цыган счастливо улыбается:

— Спасибо вам, доктора! Я обратно здоров, это объективный факт, но у нас ночью с куревом осечка получилась, так вы отведите меня по дороге в рабочий барак. Просю!

Мы даем Ивану по увесистой затрещине — справа и слева. Артур Карлович, благодушный рижанин с носом, похожим на крупную картофелину (он сидит за развращение малолетних), принимается за стерилизацию инструментов, а я веду цыгана в рабочий барак, где он у дневального быстро покупает махорку. Потом сдаю на вахту БУРа, подтвердив, что Иван был болен.

— Да я и сам вижу, что у него морда распухла! — соглашается надзиратель и пропускает цыгана без обыска. Все кончается удачно, и в БУРе цыгана встречают чуть не с поцелуями.

На разводе я долго не торчу — некогда: дел по горло и еще больше! Издали, пробираясь меж цветов в свой больничный барак, вижу, как из бани лениво выплывают две дамы в нарядных платьях и небрежно наброшенных на плечи новеньких, сшитых на заказ и по моде телогрейках; позади дам семенят их служанки с тазами, в которых сложено сполоснутое белье, мочалки и мыло. Это — заведующая амбулаторией Тамара Рачкова и заведующая ветеринарной лабораторией Елена Метельская. Обе сидят за мужей-секретарей обкомов, обе отхватили по десятке, обе связаны с опером, обе через него получили блатную работенку и откормлены до предела. Помимо работы обе заняты поисками новых любовников — царица Тамара ловит уставших на освобождение от работы, а Елена Прекрасная — голодных на обрезки мяса, получаемые для анализов, и яйца, перепадающие ей при оскоплении быков и кабанов. Чересчур вялых и не в меру страстных любовников после месяца или двух сожительства обе сдают в этап при помощи Мишки Удалого, который всегда нуждается в возможности освободить нужного человека от развода и сам не прочь отведать жаркого из блестящего медицинского стерилизатора.

41
{"b":"252454","o":1}