«Хулиганы» их охраняли и защищали.

Вдруг какой-нибудь дяденька на улице, в ответ на предложение маленькой девочки, крикнет:

— Ах, ты, дрянь! Полицейский!

«Хулиган», вьющийся около, моментально подбежит, заревёт на всю улицу, соберёт толпу.

— Дяденька к моей сестре пристаёт! Гадости ей говорит! А не то, — полицией грозится!

И толпа при виде плачущих детей против самого же этого господина ополчится.

— Да она сама…

— Ребёнок? Да разве ребёнок может такие вещи знать? Ах, господин…

При таких условиях всякий сбежит, себя проклянёт:

— Тьфу! В какую грязную историю попал!

То, что я узнал, было так невероятно ужасно, что одному «голословному» утверждению никто бы не поверил:

— Выдумано. Прикрашено. Сгущены краски.

Как у нас всегда говорится.

Я указал в статье имена несчастных девочек, трущобы, где они ютятся.

— Не верите — проверьте.

Как журналист, я мог быть доволен успехом статьи.

Она была перепечатана чуть ли не во всех русских газетах. Переведена во французских, немецких, английских.

Как частный человек, я тоже был доволен.

Слава Богу, на этот раз написал не без результата.

Девочек всех из трущобы взяли и поместили в приют.

Спасены!

Прошло полмесяца, — и вдруг в приюте, куда поместили девочек, уголовное происшествие.

Девчонки кинулись на старика-смотрителя в каком-то тёмном чулане, накинули ему на голову шинель и хотели убить.

К счастью, у них не было другого орудия, кроме перочинных ножей.

Они только искололи беднягу.

Испорченные дети, не так ли? Тосковали по трущобам? Были, разумеется, недовольны строгим приютским режимом?

Дело ясное.

Но самое нахождение смотрителя и девочек в тёмном чулане показалось странным.

Произвели расследование, и оказалось, что смотритель, очевидно, впавший в старческий разврат человек, «соблазнился».

И всё происшествие объяснилось местью со стороны детей:

— Делает с нами то же, что и дяденьки на воле. А платить — не платит.

Вот и весь результат всех моих исканий и писаний!

Для чего я рассказываю это?

Только, чтоб поделиться «горьким опытом» с теми великодушными людьми, которые сейчас так горячо взялись за святое дело спасения от гибели несчастных детей.

Сколько горячих порывов остыло на моих глазах! Потому я и пишу.

Мне хочется сказать этим великодушным людям:

— Вы открываете приюты. Но этим ещё мало, этим ещё ничего не сделано. Если вы хотите, чтобы приют приносил пользу, а не вред даже, ни на минуту ни на секунду и потом не оставляйте его без своего, без своего собственного призора. Не полагайтесь ни на кого.

Первое время всегда так и бывает. Первое время, а затем все эти приюты остаются на полное усмотрение разных смотрителей и смотрительниц.

— Если вы хотите, чтоб ваши приюты приносили, действительно, пользу, не выпускайте их не только первое, но и всё время из своего непосредственного тщательного, полного, ежедневного наблюдения. Иначе на смену вам, воодушевлённым, придут люди, люди ленивые, люди относящиеся к делу по-канцелярски, люди даже дурные. Если вы сами не будете, никому не доверяя святого дела, вникать в каждую мелочь, эти люди сумеют убедить вас, что «всё обстоит благополучно». И во что тогда превратится ваше доброе дело!

Ведь и московский городской работный дом устроен был с самыми лучшими намерениями.

А из очерков г. Подъячева мы знаем, в какой ад он превратился.

Ведь и тот приют, о котором я только что рассказал, основан был с самыми лучшими, великодушными намерениями.

Сколько душевного огня, увлечения было тоже, вероятно, вложено в дело его основания.

А что потом получилось?

Это горе всех наших филантропических учреждений. На первое время в них всегда великолепно, а потом-то воцаряются «мерзость запустения». Камнями, из которых выстроены эти приюты, убежища, богадельни, не мало вымощено ада.