С сожалением и стыдом вспоминаю я, что в городе Гнезно держат они мощи святого мученика, епископа Войтеха. Вспоминаю и догадываюсь, что проклятие, наложенное на нашу страну святым епископом, не будет с нас снято, пока останки его не выйдут из гнезненского плена. Поэтому замыслил я поднять мощи Войтеха и с великим почетом, дабы умилостивить святого, уложить их в Пражском храме. Далее видится мне необходимость установить еще один, новый епископат, а так-же, конечно, и архиепископат, который носил бы имя примиренного с нами святого.
После князя слово дано было епископу по имени Шебирь, который был другом Ольдриха. И встал Шебирь и сказал:
— Не будет мира, и никто из священнослужителей не сможет успокоиться мыслью, пока управление делами Церкви не подчинено собственному нашему архипастырю, ибо до сих пор наша Церковь не едина, и, в ущерб вере, даже богослужения отправляются на разных языках.
Затем говорил какой-то старец и еще два прелата. Все сошлись на том, что война и замысел епископа — дела разумные и хврошо обдуманы. Все хвалили князя, хвалили Шебиря, и высокая волна одобрения поднималась над их речами. Все были заодно с государем; разделившись на кучки, собравшиеся переговаривались с улыбкой, а молодые вельможи, видя, как князь жаждет боя, едва удерживались от того, чтобы тотчас же вскочить в седло.
И, как уж оно «бывает, то, что реально и прочно связано с делами мира сего, смешалось с тем, что живет в преданиях и чувствах. Мнилось вельможам Войтех без конца умирает в гнезненском изгнании, и страстно захотелось им загладить свою вину перед ним, и свои захватнические аппетиты они связывали с вызволением мощей святого епископа. Но, быть может, именно это обстоятельство ускорило подготовку к войне. Прежде чем двинуть войско, Бржетислав по всей земле разослал гонцов — поднимать людей на брань. Князь вручил гонцам по лыковой веревке в знак того, что всякий, кто откажется выйти в поле, будет казнен.
Когда все приготовления завершились, из Пражского града вышло в поход бесчисленное войско. Оно насчитывало многие тысячи, но на всех перепутьях его поджидали новые воины и присоединялись к идущим полкам.
Походный порядок был таков.
Впереди легкая конница, то есть знать, вооруженная лишь мечами, копьями и луками.
Возы, мулы, ящики, бурдюки, грузовые ослы, рабы, кузнецы и прочие ремесленники, одним словом все, кто необходим там, где скапливается множество людей, составляли вторую часть колонны. Там же шло и ядро войска, и те, кто сторожил припасы, и те, кто их грабил.
Часах в шести хода за этой крупнейшей частью следовал небольшой арьергард.
Воинские труды предоставлялись в основном легкой коннице — она брала города, она бросалась на врага. Князь, сопровождаемый епископом Шебирем, находился среди сражавшихся и вместе с ними вступил в Краков. Сидел он на могучем жеребце и с высоты седла отвечал на приветственные клики жителей города. Приказав разбрасывать в народ мелкие монетки, он в веселии обернулся к Шебирю, указывая на выломанные ворота и на валы, разрушенные лишь самую малость. Он хотел сказать, что сражение за этот укрепленный город было не слишком тяжелым, хотел беседовать с епископом, но голос его терялся в криках. Шебирь, смеясь, дотронулся кончиками пальцев до уха в знак того, что ничего не слышит.
Оба эти всадника являли собой красивое зрелище: один — молодой, благородной осанки; второй, хоть и отмеченный уже надвигающейся старостью, но бодрый духом и воин с виду. Право, Шебирь больше походил на рыцаря, который проводит время в битвах, чем на служителя Церкви.
Он ехал, подбоченившись левой рукой, а правой свободно держал поводья. Плащ на нем был серого цвета, и с этой серостью ярко контрастировало одеяние Бржетислава, отличаясь от епископского плаща, как день седьмый отличается от будней. Князь блистал одеждой и красотой. Воины указывали пальцами на его сверкающий шлем, и задние вставали на стременах, чтобы разглядеть его.
Но вот колонна двинулась дальше; князь и епископ ехали рядом, разговаривая. Мысли обоих устремлялись к единой цели, только эта цель получала разные значения в зависимости от природы их: епископ толковал о святом мученике, князь — об удалых битвах и о деяниях Болеслава Польского, прозванного Храбрым. Мнилось Бржетиславу — возвращается время этого князя, и сам он идет по стопам Болеслава и продолжает его дело.
Епископ же, оставляя без внимания его рассуждения, говорил:
— Я, Шебирь, хотя по святости и отдаленно не могу сравниться со Вторым епископом нашим, все же сознаю, что когда-то он занимал мое теперешнее место. Я — его наследник. Стало быть, именно мне подобает овладеть гробом Войтеха, ибо от него пошла слава польских князей. И Гнезно стал архиепископским городом потому, что тело Войтеха излучает великую силу, и на то место, где это тело упокоится, снизойдут заступничество Девы Марии и все милости Иисуса Христа.
Беседуя так, проехали они ворота, а когда очутились на вольном пространстве, к ним через толпу пробилась кучка жалких оборванцев. Когда-то эти люди служили в чешском войске, да взяты были с бою в плен. Теперь у них родилась надежда, что все будет им возвращено, — и бросали они одежду свою под копыта Бржетиславова жеребца и с криками окружили его. Чтобы двинуться дальше, надо было разогнать их. Тот из Вршовичей, который некогда приезжал к Винтирю, а потом нанял убийцу князя Яромира, поскакал на них и уже поднял меч, готовый разить, но Бряеетислав крикнул так, что затрясся шлем на его голове, и ударил Вршовича эфесом меча в грудь.
Приказав затем слугам дать несчастным рабам приличную одежду, он сказал:
— Мой путь несет счастье этим бедным людям!
Двоим из пленных, происходившим из богатых родов, велено было подать коней. И когда это было сделано, князь дал знак, гудочники схватились за свои инструменты, и все двинулись вперед под топот копыт и бряцание сбруи, под клики и песни. Так ехал Бржетислав, и жеребец его терся боком о бок кобылы епископа. Ехал князь, юноша с виду, и на лице его разгоралась улыбка. Епископ читал молитвы, временами присоединяя свой голос к голосу воинов.
Так, в смирении, продвигались они вперед и, забывая о бесчисленных своих жестокостях, верили, что совершают дело, угодное Богу.
Вскоре после этого Бржетислав со своим войском достиг желанной цели. Достиг Гнезна. Этот город обладал самыми мощными укреплениями. Его земляной вал поднимался над болотом, в котором стояла гнилая вода. Болото было мелкое, топкие места разделяли бочажки. Но все-таки вода подмывала насыпной вал, дожди разрушали его, и сверху беспрестанно сыпались мелкие камешки.
Городские ворота, на взгляд воинов, были слишком широкими. Вдобавок за ними простиралось свободное пространство, так что защищать ворота было трудно. По этой причине, возможно, Бржетислав и его войско вошли в город почти без боя. Раскрылись перед князем ворота, и он въехал в них, подняв меч, но не так, как воин, а как паломник, что несет крест. Душа его трепетала от счастья. И все, что сливается в едином звучании — исчезнувшие чувства, прошлое, заслоненное сумраком времен, старые предания и песни, которые он когда-то слышал, чужие мысли, гнев и чаяния, которые он впитывал в себя, проходя через свое войско, и страдания рабов, и невзгоды народа, и все, о чем он мечтал, все, что волнует человека, — все это накатило на Бржетислава. И он ощутил себя князем. Ощутил себя мечом Божиим, и деяния Болеслава Храброго с новой силой показались ему его собственными деяниями. Мнилось ему, само Провидение обременило плечи его претяжким долгом, который человек едва в силах нести, — и который в то же время сам несет человека, подхлестывая его. Народ в страхе и молчании расступался перед задумчивым Бржетиславом, и женщины, приложив палец к губам, а мужчины — скрестив на груди руки, кланялись ему.
Когда процессия приблизилась к храму, где погребен был Войтех, несказанный восторг охватил все войско. Вельможи соскочили с коней и в порыве, сравнимом лишь с северным ветром, кинулись к алтарю, за которым высилось надгробие святого. Кинулись, припали к этим камням с трепетным, жарким чувством, с руками, дрожавшими от священного страха и желания.
