Вернемся в замок и посмотрим, что там делается после исполнения куплетов.

Ну и кавардак! Все скачут и выделывают ногами кренделя, включая самого короля, который до того разошелся, что положил на стол свой меч — ненадолго, конечно, — и, подобрав полы плаща, лихо отплясывает вместе со всеми. Дамы не отставали от мужчин. Еще бы! Что у них за жизнь в замке? Встречай да провожай мужа на войну, вот и все развлечения, прямо скажем, незавидные, особенно в промежутке между прощаниями и встречами. Даже нянька с наследником на руках влезла в самую толпу и резво притопывала ногой.

— Бедный малыш, ему это вредно! — заволновалась Мафалда.

— Ничего с ним не будет! — отозвался Вашку, с увлечением обучавший одну из дам фигурам маляна[8]. — В худшем случае, пропотеет как следует в этом пекле. Он такой грязненький, что ему эта парилка только на пользу.

Что касается Фернанду, то он, как самый старший и солидный в семье, вел неторопливую беседу с неким дворянином, стоявшим в стороне и с презрением созерцавшим всеобщее веселье.

— Отчего благородный сеньор не изволит принять участие в танцах? — спросил Фернанду, начавший уже осваивать старинные обороты речи.

Дворянин только гордо качнул головой.

— Вам, видно, не понравились куплеты? — снова спросил Фернанду.

Вместо ответа дворянин лишь пожал плечами.

Но от Фернанду не так легко было отделаться. Уж очень ему хотелось разговорить этого сумрачного рыцаря.

— Куплеты дона Бибаша, на ваш взгляд, остроумнее?

Тут дворянин наконец понял, что ему придется все-таки ответить этому настырному мальчишке.

— Пускай ваш дон Бибаш со всеми этими плясунами и Менду Соарешем убираются в Гимарайнш и будут там счастливы!

Фернанду сообразил, что его собеседник произнес что-то вроде ругательства и что он страшно недоволен всем происходящим. Мальчик решил было прекратить беседу, но дворянин уже завелся и теперь говорил без конца, то обращаясь к Фернанду, то сам с собой, то вообще непонятно с кем.

— Вот-вот, распевают куплеты, пляшут, а потом жалуются, что в казне ни гроша! Бездельничают, дрыхнут, а после плачут. Пусть не рассчитывают, что я снова надену себе веревочку на шею. В детстве я уже получил такое удовольствие, и все по милости моего отца. В жизни не забуду, как он меня порол, чтобы заставить повесить на шею эту мерзость… Ребенка можно принудить к любому свинству! Но теперь я не ребенок! Не таков дон Фернан, чтобы его тело вздернули на виселице в расплату за чужие грехи! Такие штучки можно было проделывать с моим папашей Эгашем, но не со мной! Пойте, пойте, самое время для веселья!

— Послушайте, дон Фернан, один день не имеет значения!

— Все дни имеют значение, чужеземец! А если ты явился, чтобы наводить здесь свои порядки, то будешь иметь дело со мной! Знай, что мой род знатен и богат. Мне достаточно шепнуть королю одно слово, и он все р-разнесет!

«Ага, теперь мне, по крайней мере, ясно, откуда у дона Афонсу это „р-разнесу!“» — подумал Фернанду. Потом снова обратился к дворянину:

— Вы хотите сказать, что наступили тяжелые времена?

— Тяжелые времена? — И дон Фернан захохотал так оглушительно, что его смех услыхали, по-видимому, даже за стенами города. — Да ты только посмотри: нами правит король, который кричит на весь свет, что он король, а он никакой не король! Несколько дней назад папа прислал ему письмо, в котором величает его принцем, и то слава богу. Афонсу не желал, чтобы об этом узнали, но от меня, дона Фернана Монижа ди Риба Доуру, ничто не скроется. Принц — вот как он его называет, хочет Афонсу того или нет! И думаю я, что если Афонсу Энрикеш не начнет высылать папе побольше золота, не скоро он сделается королем. Так было и есть: без разрешения Святейшего ничто не сдвинется с места. А папу никакая веревочка на шее не растрогает, это тебе не король Леона.

— А что означают все эти веревки и веревочки, дон Фернан?

Дворянин слегка оживился:

— А-а, тебе неизвестна эта история? Такая, что лучше не придумать. Мой отец, Эгаш Мониж, был воспитателем Афонсу Энрикеша. Чего он только не терпел от наследника: и капризы, и рев, и жалобы на живот… Однажды отец дал от имени Афонсу клятву вассальной верности королю Леона. Это было сделано для того, чтобы вывести Афонсу из какого-то затруднительного положения — а он был мастер наживать неприятности. Да что с него возьмешь! Согласие-то он дал, а выполнять не стал. Скорее я бы отправился на край света, чем он к королю Леона. Но мой отец — а таких людей теперь уже нет, — считавший себя ответственным за то, что воспитанник его не умеет держать слово, надел на шею веревку и пошел в Леон со всей семьей. Слава господу, сюзерен был милостив и повелел нам возвращаться, но, клянусь, проживи я хоть тысячу лет, я до самой смерти не забуду, как шею стягивает узел!

— Однако, дон Фернан, эта ужасная веревка — как говорят люди, — которую пришлось носить вам, вашим братьям и родителям, принесла вам немалую прибыль: ведь ваш отец хорошо знал, что за человек король Леона, и был уверен, что он не пошлет вас на виселицу. Так и вышло, и к тому же ваша семья стала одной из самых богатых в королевстве, ведь Афонсу Энрикеш вас щедро наградил. Так, по крайней мере, говорят!

Фернану Монижу не особенно понравились слова Фернанду.

— Интриги! Это все интриги! И мне ведомо, откуда такие речи… Когда-нибудь я расквитаюсь с доном Менду Соарешем!

— Но все-таки скажите, кто же был, в конце концов, воспитателем короля? Ваш отец или отец Менду Соареша?

Дворянин пробурчал что-то себе под нос, а потом ответил:

— Это запутанная история, и к делу она не относится. Однако разговор у нас не о том, — И он вернулся к прежней теме: — Оглянись по сторонам: завоевали город, в котором ничего почти не осталось, кроме стен. А эти варвары, которые нам помогали?.. Помогали! — И он усмехнулся. — Помогая, они набивали брюхо и карманы! Эти свиньи обобрали город до нитки и такого страху нагнали на горожан, что почти все сбежали, чтобы не погибнуть от их рук. Мавры кружат возле города и готовятся напасть, они не смирятся с поражением. Леон, Кастилия, Галиция следят за нами во все глаза, выбирают удобный момент для нападения. В Аль-Ужбуне резвятся, а хотел бы я знать, что сейчас творится в других городах… Кто, скажите на милость, внушил дону Афонсу мысль перенести сюда королевский двор? Разве можно жить в этом городе? По моему разумению, нужно немедля вернуться в Коимбру, да и уезжать оттуда не следовало. Был бы жив мой отец, Эгаш Мониж, многое было бы иначе. Это все дела сеньора дона Менду! Уж очень он уверен в своей силе, да только со мной ему не совладать.

Между тем танцы были в самом разгаре. На дона Фернана и Фернанду время от времени кто-нибудь налетал, а одна пара так пихнула наших собеседников, что они растянулись на полу.

— Ну-ка, ну-ка, сейчас уже лучше, попробуем еще разок притопнуть, руки поднять и-ии — вместе со мной: «О, малян, о, малян, что за жизнь, вот так жизнь!» — приговаривал Вашку, окончательно войдя в роль учителя танцев.

А Мафалда плясала то с одним, то с другим, то просто одна под звуки мандолины и звон бубенчиков дона Бибаша, который без устали вертелся среди танцующих пар. Бедный дон Энрике, замотанный в теплые пеленки, весь побагровел, одно ухо у него вылезло из чепчика — малютку явно укачало в вихре танца, в котором с упоением кружилась заботливая нянюшка. Но он молчал, испуганно тараща воспаленные глазки, и не заплакал, даже когда его стошнило. Нянька невозмутимо отряхнула кофту, вытерла руки о юбку и опять пошла плясать, будто ее укусила какая-то танцевальная муха, и остановиться она уже не в силах. Королеве тоже было не до сына: она заплетала свою длинную косу перед зеркалом, которое привезла с собой из Савойи.

А несчастному наследнику оставалось только терпеть.

— Бедненький, он, наверно, голоден! — сказала Мафалда, с жалостью глядя на принца в замаранных и мокрых пеленках.