Элизабет тихонько постучала — раз, другой. Наконец дверь распахнулась.

— Одну минуту, миледи…

На пороге стоял Уинтон. Последние события изрядно состарили преданного слугу. К изумлению Элизабет, в комнате было прибрано, а кровать Гэррэта оказалась пуста.

— А… где все?

— Больных вернули в их комнаты, миледи. — Уинтон закрыл за Элизабет дверь. — Когда у них прекратилась лихорадка, лорд Рейвенволд решил, что они больше не заразны. За последние три дня больше никто не заболел.

Лорд Рейвенволд… Новый титул Гэррэта. Это имя и титул совершенно ему не подходили. Гэррэт светел, а покойного графа Рейвенволда окружал мрак.

— А где мой муж?

Голос Гэррэта донёсся от камина. Виконт сидел в кресле с высокой спинкой, поэтому Элизабет его и не заметила.

— Я здесь. — Гэррэт встал, но так и не повернулся к ней. — Оставь нас, Уинтон.

Элизабет хотела подбежать к мужу, обнять его, утешить — но не посмела. Вместо этого она прошла к камину и уселась в кресло у окна, чтобы видеть лицо Гэррэта.

Один миг только это лицо было искажено непомерным горем — и вот уже превратилось в непроницаемую маску. Гэррэт встал у окна, глядя на дворик перед родовой часовней Крейтонов.

— Разумно ли было тебе так рано подниматься с постели? — спросила Элизабет, только чтобы нарушить тягостное молчание.

— Нужно подготовиться к похоронам, — тусклым голосом произнёс Гэррэт, будто не слыша её. — Этим собиралась заняться матушка, но она едва держалась на ногах, и я велел служанкам отвести её в спальню. — Гэррэт помолчал. — Кто-то же должен взять приготовления на себя? На это у меня сил хватит.

— Хватит?! — воскликнула Элизабет. — Да ты же едва выздоровел! Удивляюсь, что ты вообще держишься на ногах!

Гэррэт скользнул по ней взглядом.

— Я чувствую себя хорошо.

Что за тайная сила придаёт ему стойкости? У неё, Элизабет, сил не осталось вовсе.

Гэррэт вдруг круто повернулся к ней.

— Ради спокойствия матушки нам с тобой придётся пойти на похороны вместе. — Это была не просьба, а бесстрастное утверждение.

И тогда Элизабет поняла: свет, который Гэррэт излучал прежде, совершенно иссяк. Теперь титул графа Рейвенволда подходил ему как нельзя лучше.

Теперь Элизабет проводила долгие часы в полном одиночестве — разумеется, если не считать Гвиннет. Дни сменяли друг друга, все такие же печальные и тоскливые, а в Чествике ничего не менялось. Настанет ли день, когда семейство Крейтон наберётся мужества и душевных сил, чтобы снова собраться за одним столом и взглянуть друг другу в глаза? Элизабет подозревала, что это произойдёт не скоро.

Сейчас она сожалела, что сама не умерла. Все лучше, чем жить в чужом доме, среди ненавидящих тебя враждебных людей. Для этого семейства Элизабет теперь всё равно что заноза в теле. Все её ненавидят — после похорон ни один из домочадцев Гэррэта так и не пришёл её навестить. Можно подумать, что после смерти девочки она, Элизабет, обратилась в невидимку!

К ней даже слуги перестали обращаться за указаниями — перешёптывались о чём-то, принося еду, а потом уходили. Наверняка направлялись за распоряжениями к леди Кэтрин или Гэррэту, то есть поступали так, как было заведено в Чествике до её приезда.

Короче, здесь Элизабет никому не была нужна и делать ей было нечего.

Прежде она всегда находила спасение в работе — и в отчем доме, и в замке графа Рейвенволда. Безделье же совсем её доконало, и с каждым днём её всё сильнее терзала смертная тоска.

На восьмой день этого своеобразного заключения она проснулась на рассвете от громкого топота копыт. Топот удалялся, стихал, и Элизабет вдруг поняла: Гэррэт уехал из дому. Хотя после похорон она ни разу не разговаривала с мужем, ей довелось пару раз видеть его из окна, и по прежней упругой походке было ясно, что ему стало гораздо лучше.

В дверь постучали.

— Элизабет, это Кэтрин. Я знаю, что ещё очень рано, но… можно мне войти?

— Одну минуту. — Элизабет заметалась по комнате, прибирая разбросанные вещи. Затем она запахнула халат и босиком поспешила к двери.

В тёмном ещё коридоре со свечой в руках стояла леди Кэтрин. Как и Элизабет, она была простоволоса и куталась в халат.

— Не хотела тебя будить, но я только что говорила с Гэррэтом и решила после этого побеседовать с тобой. Мне кажется, это необходимо.

— Гэррэт уехал, правда?

— К сожалению, ты угадала. Но всё же позволь мне войти. Не хочу, чтобы нас подслушали.

— Входите, леди Кэтрин. — Элизабет, потупив глаза, отступила от двери.

Отчего у неё так тяжело на сердце? Видно, оттого, что Гэррэт уехал и его мать только что подтвердила это. А ведь она, Элизабет, знала, что рано или поздно это случится.

Леди Кэтрин уселась на диванчик у окна и похлопала по сиденью радом с собой.

— Поди сюда, дитя моё.

Элизабет затворила дверь и послушно уселась рядом с леди Кэтрин.

— Прежде всего, — сказала та, придвигаясь поближе к Элизабет, — прости, что я — до сего дня — не заходила тебя проведать. Девочки очень уж переживали — особенно Хоуп и Бекки. Все своё время я отдавала дочерям, стараясь их утешить. А ведь все они разные, и к каждой нужен особый подход. Я, конечно, понимала, что и тебе нужно сочувствие и требуется с кем-нибудь поговорить, но надеялась, что Гэррэт… — Леди Кэтрин помолчала, и её добродушное лицо затуманилось. — Я полагала, что вам с Гэррэтом удастся так или иначе утешить друг друга…

— Я пыталась с ним поговорить, но… — Элизабет замолчала, оборвав себя на полуслове.

— Отлично тебя понимаю. Я пыталась утешить Гэррэта, но он, по-моему, даже не слышал обращённых к нему слов. — Леди Кэтрин печально глядела в холодный зев камина. — С мужчинами трудно. Вот отец Гэррэта нашёл бы, что ему сказать, а я не сумела. — Леди Кэтрин откинулась на спинку диванчика и скрестила на груди руки. — Мужчины часто страшатся выдать свои истинные чувства, притворяются сильными, стойкими, неуязвимыми. На самом же деле, едва судьба ударит их побольнее, они оказываются куда как уязвимы, да и в стойкости уступают женщинам. Кроме того, они предпочитают молча страдать, нежели выплакать своё горе.

Леди Кэтрин опустила глаза, чересчур пристально разглядывая узор халата.

— Видишь ли, дитя моё, — доверительно обратилась она к Элизабет, — сдаётся мне, что Гэррэту страх был неведом с младых ногтей. Он всегда смеялся над опасностью, но вот свои чувства весьма старательно от всех скрывал — даже от своих домашних. — Леди Кэтрин с сочувствием посмотрела на Элизабет.

— Я знаю, что сестёр и меня Гэррэт любит до беспамятства, но с другими людьми он никогда слишком близко не сходился. Много лет наше семейство оставалось единственной сильной привязанностью в его жизни. — Голос леди Кэтрин дрогнул. — Теперь один из нашего семейства ушёл на небо. Ты понимаешь, Элизабет, почему Гэррэт уехал? Не может смириться с тем, что в семье Крейтон вместо семи человек осталось шестеро.

Если считать Элизабет, семейство Крейтон по-прежнему состояло из семи человек, но леди Кэтрин, упомянув цифру «шесть», невольно себя выдала, тем самым подтвердив худшие опасения молодой женщины — ни Гэррэт, ни его родные в глубине души не считали её полноправным членом семьи.

— Дитя моё, — тем временем произнесла леди Кэтрин, обнимая Элизабет за плечи, — Гэррэт уехал не от тебя, а чтобы попытаться избавиться от терзавшей его боли в душе.

Но всё же уехал, напрочь забыв, что её, Элизабет, тоже терзает душевная боль. Впрочем, говорить об этом леди Кэтрин, от которой она ничего, кроме добра, не видела, было бы грубо и бестактно. И потому молодая женщина встала, осторожно высвободившись из объятий свекрови.

— Благодарю вас, леди Кэтрин, за то, что навестили меня в моём уединении, — негромко сказала она. — Спасибо также за откровенный разговор. Поверьте, я способна оценить откровенность. К сожалению, сейчас я не могу продолжать разговор. Мне пора отправляться к… на урок латыни.