«Мессера» отчалили и начали утюжить берег реки. А там же свалка — лежали один к другому — там каждая пуля ложилась в цель, ей искать человека не нужно. И там никто не стрелял по самолетам. Только самые решительные или самые везучие, или самые трусливые перебирались в ледяной воде на ту сторону, кто по пояс, кто по грудки, а кто и с переполоху вплавь… Заход за заходом. Каждый раз по выходе из бреющей атаки (взводный заставлял себя смотреть в упор и стрелял из автомата) он видел даже заочкаренную маску пилота в шлеме. В следующий миг проносилось клепаное брюхо «мессера», торчащие раскаленные стволы — и последним мелькал ствол хвостового пулемета.
— Если не горючее, то боеприпасы когда-нибудь у них кончатся?! — Курнешов оказался поблизости.
Под крыльями виднелись все еще не израсходованные фаустпатроны — их, наверное, берегли на случай появления танков… Самолеты улетели… Вроде бы улеглось…
Старший сержант Иванов докладывал:
— Санинструктор ранен. Санитаров нигде найти не могут…
— Где фельдшер? — спросил взводный.
— А зачем?.. Он ушел к реке. Там… — и в полной безнадеге махнул рукой.
Пошла какая-то маета, то он сам заметил, что бродит без цели по полю, то кто-то подходил и так же бессмысленно уходил снова… Причем одни и те же лица, все время одни и те же.
Иван Белоус как лежал, так и лежал на земле. Глаза все еще были приоткрыты. Возле него сидел почему-то пожилой усатый солдат и очень внимательно смотрел ему в лицо — они знали друг друга, но не больше чем бывший командир танкового взвода и солдат-автоматчик мотоциклетной роты. Когда взводный и Володя Иванов подошли, солдат одобрительно произнес:
— Хорошо помер. Тихо. Как на отлете… Вот только-только, — осторожно прикрыл ему глаза и начал складывать Белоуса, как положено, нога к ноге, а потом стал приспосабливать руки, чтобы оказались обе на груди.
Появился старшина, похожий на белобрысого негра, и произнес:
— Во взводе все до одного целы. Раненых нет… — звучало как фантастика, как кощунственная ложь.
Взводный глянул на старшину, не сверзился ли?.. Согласно кивнул головой, а про себя отметил: «Во взводе потерь нет. А БЕНАПы идут туда один за одним…»
Тут опять появился Володя Иванов и сообщил, как для правдоподобия:
— Товарищ гвардии старший лейтенант…
— Ну?..
— Водитель радийной бронемашины Кашин убит на первом заходе, — взводный не понял… — Остался сидеть в башне, его прямо через верхний люк пронзило.
— А почему он? Он же не из нашего взвода? Он из мотоциклетной…
— В последний момент Кашина посадили за руль вместо водителя Дорогова. А Дорогова забрали к комбату. Вы уже были на марше.
— А-а… — что-то вспомнил взводный. — Сообщите его командиру.
«…Не знаю, не знаю, кому и как легче умирать. Наверное, легче тому, кто уже пробовал… Одна надежда, что все они сейчас недалеко друг от друга и, может быть, там им не очень тесно и не очень скучно… Буйные, тихие и безотказные и очень надежные… Убит чуть раньше, убит чуть позже… Может быть, они сейчас там все вместе… Тогда они не пропадут… Их там много. Очень много… Тьмы и тьмы… Их там миллионы миллионов… Их там больше, чем нас здесь…»
Согнутый в три погибели, как баба-яга с клюкой, головой и лицом, обращенными в землю, в отдалении появился Долматов. Он уходил в тыл. Туда, где, может быть, ему попадется что-нибудь с обозначением красного креста… Он появился ниоткуда, никого не хотел обременять собой, казалось, вот-вот растворится в этом нечистом поле… Ни одного минометчика рядом с ним не было.
— Может, помочь? — крикнул ему Курнешов.
Долматов отмахнулся, долго шел, а потом крикнул в ответ:
— Вон им помогай…
Оставалось оглянуться по сторонам и понять… Это был полный раздолб. Разгром. Ни с того ни с сего… В победоносном наступлении.
Трудно сказать, сколько времени прошло, потому что время остановилось. Те, кто остались в живых, и легкораненые брели к своим машинам. Где-то уже заводили моторы, казалось, вот-вот кто-нибудь умудрится двинуться вперед… Сам… Ведь колонна была разрозненная. Плохо организованная. Не защищенная… И вел ее не тот человек.
В небе с небольшим опозданием появились наши истребители — «лавочкины» и «аэрокобры», они вели себя в воздухе, как хозяева, покачивали крыльями, приветствовали раздолбанных землян, но сражаться-то было уже не с кем. Или пока не с кем. Наступила пауза. Надо было успеть что-то сделать… А что?..
— Почему никто не несет раненых? Кто будет собирать раненых и убитых? — спросил проходивший мимо сержант, а сам держался левой ладонью за шею, словно ему туда саданули оглоблей.
— Их там мно-ого… И убитые, — отозвался еще один.
Эта спокойная реплика оказалась последней каплей.
— Слушай кома-а-анду! — заорал взводный, как перед атакой и с такой решительностью, что все замерли и обернулись. — Все в це-е-епь! Вдоль дороги!.. Ни одного без раненого в колонну не пропускать!.. Силой оружия! — команду передавали вдоль шоссе.
Есть такие минуты, когда команду выполняют все и мгновенно. И не от того, что вымуштрованны или такие сознательные, а потому, что кожей и потрохом чуют: «ВСЕ! КУРКИ ВЗВЕДЕНЫ, И ТУТ НИКТО ПОВТОРЯТЬ НЕ СТАНЕТ…». И лица каменели, и глаза устремлялись в пространство.
— Из кабины его! Заглушить мотор!.. Выволакивай!
— Передайте: без раненых ни один через мост не переедет.
— У моста! Пулемет к бою!
— Давай-давай, тюря! Дорогой, не ленись… Двух приволоки — смотри, какой здоровенный, — тюря понуро пошел к берегу реки.
— А я туда побег, куда вы сказали, — уже заискивал какой-то хитрый солдатик, — тама уси целы. Как есть!
— Вот и хорошо. Теперь волоки хоть одного «во-он оттэдова» и «вперед на Запад!» Да не этого — возьми от реки. Этот и сам…
Курнешов и еще двое осторожно уносили тело Белоуса к штабной машине.
Несколько солдат пытались проскочить в колонну.
— Куда?.. Стоять!.. Стой, говорю!
— Да иди ты…
— Стой, сучий потрох!.. В глаза… И в виселицу…
— Да кто ты такой?!
— Потом уточнишь, — Иванов одним движением кисти выбил у него диск из автомата (это произвело впечатление) и, кажется, задел его по скуле.
— Ты… Ты… что? Ты… — другие настороженно останавливались.
— Раз мы на «ты», гвардии младший сержант, сразу вали вон туда. Принеси хоть одного раненого… И ты!.. И ты… Ни один без раненого в колонну не пройдет.
— Не бросать же своих где попало?.. — увещевал уже один другого. — А если бы тебя?.. Самого?.. И вот так бросили, как собаку?
— А сам-то, сам чего не идешь?!
— Почему? Я тоже…
— Убитых волочить? — зло спрашивал кто-то, подъелдыкивая.
— Волочить, умница, волочить. Правильно понимаешь. И неси вот сюда, с-с-сучок!
— Вот опять налетят, разнесут начисто. Всех… Какие заботливые нашлись…
— Пока ты ходить будешь, не налетят… Обождут. Обещаю.
Возвратился Курнешов и встал против взводного. Он в упор таращил глаза на него, но тот не замечал, он пребывал в тупой и глубокой отключке. Если еще недавно казалось, что у него энергии и напора хватит на пятерых, казалось, он сможет все: остановить, повернуть, преодолеть любое сопротивление… А тут, это было видно, силы вовсе покинули его, отступили — все тело, даже кисти рук и пальцы, непреодолимо тянуло к земле, как стопудовым нарастающим магнитом. Мышцы лица и глазницы словно потекли вниз к вытянутой шее — хоть вот прямо сейчас ложись на землю и погибай… Курнешов знал — бывает и такое… Тут кто-то окликнул их.
— Старшой, а старшой! — так старики солдаты называли молодых офицеров (им разрешалось). — Вы поглядите… Поглядите.
По всему полю от реки к дороге несли раненых и убитых. Тем, кому не хватало раненых, цеплялись за чужих, так что каждого уже несли один-два, а то и три человека. Кто-то натужно волок на брезенте очень тяжелого убитого… или сразу двух.
— Помогли бы вон тому… — сказал Курнешов.
И тут же один из автоматчиков побежал в сторону труженика.
