Какой там «господин»? Чурка армейская. Распиндяй стоеросовый!.. Все проморгал… Как хотелось тебе покрасоваться перед всем батальоном — ведь хотел, хотел… Мог же усадить их всех в какой-нибудь подвал, в стороне от дороги, написать шутовскую охранную грамоту (только такая и могла помочь): «Извините, мол, ребята, славные воины, — тороплюсь! До встречи в Берлине! Пристройте пленных — они сдались сами, без сопротивления — трудолюбивые саперы. Всегда ваш старшина Сивоза-дый..:» И все, может быть, обошлось бы… Вы не знали Николу Лысикова, какой славный был малый — он очутился в положении вашего фельдфебеля… И его прикончили, на полосатом матрасе… Я уже не говорю об Андрюше Родионове… Всем вам от этого не будет легче.

И тут же, почти одновременно: «…как вы хотели жить. Как вы доказывали свою полезность. Даже приверженность… Как вам хотелось, чтобы мы оказались людьми. Даже если ваша сторона была бессмысленно бесчеловечной…»

Дорога была пуста — как вымерла. А это означало, что враг где-то близко и впереди бой, раньше или позже, но бой обязательно будет — и опять понадобится Медведев. С его кошачьей прижатой к земле повадкой, с его прыгучестью, всегда поражающим выстрелом и… скромным бахвальством победителя.

Когда штабная машина догнала передовой отряд, несмотря на неурочный час (а начальство не любит, когда его будят!), вошел в фургон, доложил об итогах дня, о трофейных машинах и в самом конце упомянул о пленных, погибших во время схлеста с колонной противника, двигавшегося по параллельной дороге… Нашел в папке последний наградной лист на сержанта Медведева (написанный его рукой) — это была запредельная мечта сержанта — орден «Славы» 1-й степени. Вышел из фургона, разорвал на мелкие клочки этот лист, обрывки ссыпал в карман… Горькое завершение было у этого памятного дня.

А вот Медведев знал все наперед: знал, что все уляжется со временем, утрясется и «если будем живы и будет война, то будут и ордена» — так он и говорил, не стеснялся.

Взводный пообещал сам себе, что никогда никому не расскажет об этом своем самом большом позоре.

«Та — другая жизнь, под названием СОН, — вовсе не потеря времени, не проявление какой-то болезненной лени — нет! — это постоянное и активное приобретение. СОН — это настоящая, высокая, яркая и беспредельная ЖИЗНЬ. А если не высокая — пеняй на себя… А может быть, это воспоминание О НЕЙ? О прошлой, давно прошедшей?.. Или намек на предсказание будущего?» — так думал взводный. Только всех этих завихрений он никому не излагал.

Однажды, давно еще, в стынущий вечер, когда мороз набирал и набирал силу (а смеркалось в ту пору уже совсем рано), вроде бы ни с того ни с сего председатель объявил генеральный сбор и устроил в присутствии гостей «ночь заглавных сновидений». Он попросил собравшихся если уж рассказывать сны, то без пропусков — полностью, чтобы можно было прочувствовать всю их глубину и, может быть, значение. Если такое имеется… Еще там, в Брянских лесах…

Эта необычная затея оставила впечатляющий след. О ней не забывали долго. Очередность установили по жребию. Каждый из присутствующих должен был рассказать один сон или связанную темой цепочку снов — но не выдумывать, а вспоминать. И возможно подробнее, достовернее. Феерия неожиданно удалась: врать не давали — разоблачали на лету. Длилось действо два вечера и две ночи (без спиртного! — договорились и выдюжили). Там были рассказаны несколько уникальных по красоте и яркости снов. Попадались даже провидческие — это выяснилось позднее, главным образом в отношении гибели или завидного везения, выпавших на долю присутствующих в землянке.

Один из снов назвали «океанским» и признали «самым-самым!».

…По разбушевавшемуся бескрайнему водному пространству плыл первокласснейший пассажирский лайнер-гигант — многопалубный белый красавец в три могучие трубы… И рассказчик, будучи человеком этого корабля, видит всю картину одновременно, как бы со стороны… Водная поверхность внезапно успокаивается, становится полированно-безмятежной, ну, как мокрый зеркальный стол… но в это же время обнаруживается, что Океан не бесконечен — он внезапно обрывается, как бы подпертый заслонкой. И никакого водопада нет!.. А на лайнере этого не знают, и корабль на большой скорости торжественно движется в направлении этого срыва — этого «не водопада», а срезанного края Океана и насквозь просвеченного пространства после него… Лайнер проходит линию окончания, нависает над этим срывом и, в силу своей огромности, медленно опрокидывается и падает в пространство. Вроде бы пропасть… Рассказчик и люди из команды корабля падали в этот же проран (как с небесной Ниагары) и уже знали, что у этой космической пропасти конца нет… Она без дна… А раз нет конца, то и бояться нечего… Можно жить и в вечном падении… Даже стали переговариваться друг с другом. С одной заботой — не попасть под махину падающего гиганта, такого столкновения никто из них не выдержал бы. Лайнер падал, но не распадался… погружался во вселенскую пропасть совершенно бесшумно. Ведь даже встречного ветра не было. Водворилось абсолютное молчание, падающие люди перестали перекликаться. Гигант падал с невероятным достоинством: носовой частью вниз, кормой вверх — не кренился, не кувыркался, и его трубы чуть курились легким прозрачным дымом… Нет, у падающих не было страха самого падения, не было страха перед тем, что ждет их всех впереди, не было страха.

— Это всё про нас с вами, — сказал Белоус. — Здесь все: и прошлое, и настоящее, и будущее. Ведь «молодые львы» иногда бывают похожи на разгулявшихся кобелей — вот вам и взлеты, и падения.

Само собой, ждали, согласно личному таинственному опыту, остро сексуальных сюжетов, а в них потребность была безудержная. И слушатели не были обмануты в своих ожиданиях. Что было, то было… Но, как ни странно, даже в этой серии снов рассказчики соблюдали какую-то новую и редкую для офицерской среды пристойность… А в остальном просили не заливать, держаться ближе к самому сновидению: «Не помнишь, скажи: не помню, не можешь выразить словами — не выражай. Лучше замолкни, только не выдумывай». Попадались у далеких друг от друга людей очень похожие сны. Даже иногда с одинаковыми или схожими персонажами:

— И у меня!.. И у меня!.. — неожиданно вскрикивали слушающие.

Встречались сновидения одних и тех же животных или растений, цветового колорита или признаков пейзажа. Тогда председатель сказал:

— Может быть, сон, сновидения и пророческие сны — это двери, ведущие в другой мир?.. Мир, в который мы не верим?

Но главным тут было предощущение того, что увиденное или показанное действительно случилось с тобой, но не в этой, а в какой-то другой, давно прошедшей или еще не состоявшейся жизни. Это обескураживало…

Следовало бы учесть еще и то, что само существование БЕНАПов и их несколько облегченной, даже шутейной организации было по тем временам чудовищным и труднообъяснимым вызовом (ца еще после «первого разоблачения» и расследования, в котором чуть было не приняла участие контрразведка). Сами они этого не чувствовали и не понимали. А уж эти посиделки с вывертами и сновидениями вообще нарушали все и всякие представления о дозволенном… Но вот невиданное чудо — там и тогда никто на них не донес. А если и донесли, то мер не приняли. Было над чем поразмыслить. Вот она, еще одна разница между фронтом и героическим бескомпромиссным тылом. Самые ярые цепные псы режима были не на фронте. Да и разведку громить было как-то не с руки, и себе же хуже…