Серега был коротышка, дьявольски выносливый, ходил, как и его командир, вразвалочку, был заметно приблатненный, казалось, что в добровольческий корпус угодил прямиком из колонии малолетних преступников по достижении совершеннолетия. Никто никогда его не видел в бою с автоматом или каким-либо другим оружием, а нагружен он был постоянно, как вьючное животное, особенно когда двигался пеше (а такое случалось). Тут был и всегда переполненный вещмешок, и запасные кассеты к автомату командира, большой бинокль, кое-какое барахлишко и, конечно же, трофейная двухлитровая фляга в роскошном фетровом футляре на добротной ременной портупее (и всегда не пустая, хотя за качество содержимого мало кто мог бы поручиться). Уникальная была фляга, ни у кого такой не было. Говорили, что фляга когда-то принадлежала знаменитому немецкому генералу, но вот неведомыми путями и превратностями судьбы угодила в арсенал Романченко и, следовательно, его ординарца (где пришлась как нельзя кстати). Еще говорили, что Галкин сильно не чист на руку. В батальоне этот изъян считался значительным и карался строго. Его поймали с поличным и извалтузили так, что он чуть Богу душу не отдал. Но был Галкин человек отходчивый, быстро залечивал следы повреждений и еще быстрее прощал своих обидчиков. Воровство за порок он вообще не считал и относился к нему скорее как к спорту. Вскоре обнаружилось, что Серега сферу своей привычной деятельности решительно перенес за пределы родного батальона.

— У меня командир особенный, — хвастался Галкин, — ему смелый ординарец не нужен. У него и своей — ВО по сих! Можно бы и поубавить… К примеру: оглашенная бомбежка под Борилово или уж не помню… в требухе студень, в калгане пустота; а Они: «Рядовой Галкин, будь другом, принеси-ка фляжечку», — бомбит так, что «вот-вот»… «Она в коляске мотоцикла!» — кричу… Я весь в земле, в трясучке, членом шевельнуть не могу… До коляски метров пятьдесят, а то и семьдесят, ни головы, ни жопы не оторвать!.. Они как рявкнут, ну и побежал… — подвиг во имя командира. Потом напишет: «Спас жизнь своему ротному под оглушительной бомбежкой!..» А что, разве не так?..

Очень ценят Они (это Романченко) поговорить по душам в самый что ни на есть МОМЕНТ!.. Пример: на дворе (то есть в лесу) темнота. Ночь.

Погружаемся… Слегка накрапывает. Они в палатке и не один, а с этой кувалдой из банно-прачечного отряда, килограммов на сто. Приволоклась за восемь километров!.. Я невдалеке, лежу, понемногу мокну, прикрыт чем попало…

— Га-а-алкин, ты там не промок? — кричит. — А то… Ну, думаю, твою мать!! Какой заботливый… А то… он сейчас кувалду из палатки выкинет и мне там место предоставит!

— Никак нет, — отвечаю.

— Ты там получше укройся.

— Есть укрыться (а то я без него весь нараспашку), — как раз, когда он на бабе, им хочется показать, какой он есть первейший по заботливости командир. Вот такая бирюлька.

А начинал ординарец Галкин обычно с того, что хотел рассказать, как он орден «Славы» третьей степени получил.

— А как? Если его к Герою представляют, а я всегда при нем был… Это кто знает, что я там от страха три с половиной раза подыхал?.. Ординарец Героя должен быть завсегда с завидным орденом — хоть сиди под кустом со спущенными штанами… Но на этот раз труха получилась — ему не дали ни туя, а мне — вот он, носи!.. Компот третьей степени.

Слава!

— Отнял мой командир, Петр Григорьевич Романченко, у одного фашиста мотоциклетку на гусеничном ходу. Никто такого драндулета не видывал. Вездеход!.. А сам я, по правде, эти ци-ци-циклетки ненавижу (хоть и числюсь мотоциклистом)… Сбежались все — смотрят. Командир приказывает: «Заведи и валяй по пашне. И чтоб через канаву. Через канаву покажи им. Без халтуры». Я, грешным делом, два раза уже чуть не вывалился из этой холеры. А мотоциклетка, только переключи, может и сама ехать по прямой, как живая. Говорят, они, эти гусеничные, к нам прямиком из пустыни Сахары притартали…

Насобачился командир, без этой тарахтелки с гусеницами — никуда: с форсом так то по переднему краю промелькнет — все глаза таращат; то прямиком к бабе. То на задание. Сам за рулем, оторваться не может. А меня за заднем сиденье лицом назад держит. Я там загибаюсь от страха. «Зачем? — говорю. — Лучше я вас здесь подожду…» А Они мне одно: «Ты хоть с полными портками, а должен быть при мне. Хрен с ним, с твоим автоматом, ты теперь приставлен к драндулету. Если с ним что случится, я из тебя…» А у этой гусеничной мандавошки большой конструктивный недостаток: на ней торчишь, как на сторожевой вышке — в момент могут одним выстрелом снять. На заднем сиденье и вовсе торчком, как на коне, — еще выше, чем за рулем…

Уже в Польше в промежутке между… пожелали одну польку покатать.

— Не польку, а полячку, — поправил его один из слушателей.

— Какая разница? Она еще шире той была, что из банно-прачечного… Нет не Стася, это была уже Жабета… Ехали, ехали они — поворот. Чего-то заклинило или отвлеклись малость — заехали на середину речки. И заглохли… Река по яйца, не глубже. Так что, думаете, он вылез из драндулета? Или позвал кого на помощь?.. Жди!.. Он, как на юру, сперва шандарахнул эту Жабету, которая еле умещалась на заднем сиденье. А оно на двух солдат с полным снаряжением рассчитано…

— Да врешь ты все!

— Не видеть мне черного сухаря.

— А откуда ты сам взялся?

— Я?.. Шел за ними. Отслеживал. Знал, что-нибудь да случится… Ну, помог. Выбрались… Вот такая бирюлька была.

И о чем бы он ни рассказывал: о запасном колесе или о нерадивости бензозаправщиков, о погоде или политинформации, — заканчивалось его повествование актом вселенского, могучего и многоразового совокупления его незабвенного командира с очередной домогательницей его достоинств, и каждый раз ее объемы возрастали…

Еще когда пришло самое первое пополнение и начался отбор, офицеры, что пограмотнее и поавторитетнее, сразу заявили: «В батальоне уголовников не будет». Это вранье, что уголовники хорошие и бесстрашные разведчики — блатная ложь и ширма для чиновных трусов. В их батальоне таковых не было. Галкин был исключением.

Когда гвардии старший лейтенант Романченко уходил из батальона в мотострелковую бригаду, он вздумал забрать с собой и рядового Галкина. Но в штабе воспротивились:

— Вот станешь генералом, тогда и будешь таскать своего адъютанта за собой. А пока носить флягу найдешь кого-нибудь другого.

Петр тут же отступился и загрустил:

— Я хотел взять его на память о батальоне… — проговорил он.

— Вот такая бирюлька, — сказал Галкин. Но уходить из батальона не захотел:

— Любовь любовью, а разведбат на мотострелковую не меняют.

«Разведка — глаза и уши командования» — общеизвестная затасканная формула. Но разведка, которую пришлось познать им в танковом корпусе, непрерывно находившемся в движении, уже в оперативной глубине, уже в тылу у противника, это еще и чутье, интуиция, предчувствие успеха или беды. Разведка — это еще и острое чувство ответственности за всех, кто действует рядом с тобой, кто движется позади тебя. Что ни говори, разведка в танковых частях, если она настоящая, — это надежда воюющей армии. Вот отсюда и некая легендарность!..

Началась и разворачивалась одна из самых крупных десантных операций в истории войн — высадка союзных англо-американских войск на французское побережье — операция «Оверлорд». Тысячи кораблей и судов пересекли пролив Ла-Манш. Немецкие оборонительные сооружения по всему побережью, по всей линии «неприступности» были атакованы с моря, с воздуха и с суши. Высадка десантов в Нормандии — один из наиболее драматических и впечатляющих моментов на сцене мирового театра военных действий.