Командир взобрался на борт самого большого грузовика и перегнулся в кузов. Там, на днище, сидели пленные и лежал фельдфебель.

— Руиг… Сидеть тихо… — приложил палец к губам (помогала мимика и жесты). — Не высовываться. Ни-ни!.. Ферштеен?.. Понятно? — Пленные кивали. — А там видно будет, — он шутливо перекрестил всех в знак надежды на благополучный исход операции, а кое-кто наклонил голову и перекрестился обратным крестом, по-своему… всерьез.

Всех их — и ящики, и солдат, и раненого — стали закрывать большущим брезентом, тоже трофейным, — как погружали в пучину. Командир поднял руку вверх (знак «Внимание!»), а сам двинулся к амфибии. Там за рулем уже сидел Костин, он был причастен к приобретению трофея и сразу стал его водителем.

— Повышение по службе! — сказал он взводному и завел мотор.

На заднем сиденье расположился ординарец Георгий Башкович, который был и Юра и Жора, в зависимости от обстановки и настроения.

Уже немалая группа боевых и транспортных машин, не считая мотоциклов, силовым наскоком, не без приключений, врезались в общую многослойную колонну, двигающуюся плотным конгломератом, — все в одном направлении, на запад. Тут без особой водительской сноровки, наглости и взаимной помощи было не обойтись — движение в колонне было особым искусством, а уж врезаться в колонну — и подавно.

Командир не то чтобы забыл, он хорошо знал, но удача пьянит, и начинает казаться, что «все моря тебе по колено»… Пленный всегда редкость — или их тьмы, или ни одного, и приходится идти черт-те на что, чтобы добыть хоть одного не завалящего, толкового.

В воюющих частях, да еще в передовых (это вам не штабы!), не терпели ни одного солдата в немецкой форме. Каждому прохиндею мерещилось, что именно тут таилась его погибель: «А неровен час, противник поднапрет и наступит?.. Что тогда?.. Не схватить ли удар со спины?!»

А тут ведь была целая группа, да молодых… — ни один мало тренированный солдат этого пережить не может, не говоря уже о контрразведке.

Грузовик с немцами был плотно зажат машинами его взвода и охранялся надежно, но в такой тесной и перетекающей колонне строй и порядок удержать было нелегко, и каждые десять-пятнадцать метров кто-то врезался в колонну, более мощная техника теснила ту, что послабее, а то могли и таранить, если станешь настырничать и упираться… Впереди что-то застопорилось. Раздались первые отдаленные артиллерийские выстрелы и близкие разрывы. По колонне пронеслось:

— Немцы, немцы!

Где-то впереди прокричали:

— Противник справа!!

Ни развернуть машины, ни принять боевой порядок было уже невозможно из-за тесноты, скученности и еще из-за того, что все это были люди разных частей, и выходило так, что никто никому толком не подчинялся. Могла в любой момент подняться паника, и тогда уже ничто не помогло бы, кроме мордобоя и выстрелов… Взводный приказал всем своим приготовиться к бою: «С машин не сходить и ждать», знал, что в пробках на дорогах постоянно возникали скандальные, а то и дикие ситуации. Тут без решительности определенного лица не обойтись… Но надо было видеть самому, что происходит, а там уж действовать или разворачиваться и драпать… Его новая машина оказалась юркой. Они продвинулись далеко вперед, туда, где шоссе плавно поворачивало влево, а справа открывалось поле. В полутора километрах, а то и чуть ближе, была видна еще одна дорога, густо обсаженная деревьями. В бинокль сквозь стволы была отчетливо видна, тоже смешанная, тоже довольно беспорядочная колонна отступающего противника. И те и эти двигались приблизительно в одном и том же направлении. Тут кто быстрее очухается и развернется к бою, тот и кум королю!.. Взводный тут же начал командовать, выдергивал из колонны артиллерию, боевые машины с пулеметами, зенитки, выдвигал их на обочину, а дальше сержанты сами знали, что надо делать, чтобы не сыграть в ящик, и шевелились, как надо, — тут кто кого! К ним присоединились еще несколько офицеров, и дело пошло: через полторы-две минуты образовался довольно сильный артиллерийский заслон. Все они по мере готовности открывали огонь и — на редкость счастливый случай — могли опередить противника, да еще если учесть, что противник отступал и был в смятении, то… Тут, впереди колонны, все складывалось довольно споро и удачливо, а вот в глубине, там где ничего не знали и только слышали артиллерийские выстрелы и очереди крупнокалиберных пулеметов, начались воинственный психоз и сумятица, которые порой хуже паники…

Впереди, возле поля, все были заняты делом и схлестом с противником. На правом шоссе с тополями дорога довольно быстро опустела — кто рванулся вперед, кто стал наскоро пятиться и прятаться в деревушке, несколько машин было подбито, две из них горели. Движение там полностью прекратилось. Не было видно ни души… И тут все само собой наладилось и по одной, по две машины начали продвигаться и уходить вперед. Вся колонна снова начала двигаться. Прибыло какое-то начальство, появился даже один подполковник — принялись покрикивать и расчищать… Взводный сразу сообразил, что делать больше здесь нечего, и сказал:

— Назад, к нашим.

— Ну, зачем? — вздумал упираться ординарец. — Они же сами сейчас подъедут.

Кому это надо метаться туда-сюда и обратно?! — тем более что пробки на шоссе еще не рассосались и движение вперед по-настоящему еще не наладилось.

— А ну, вперед-назад! И молча! — одернул его командир.

Амфибия по обочинам рванула на поиски машин взвода. Надвигались сумерки. Взводный стал нервничать, подгонял водителя, а тот не очень-то управлялся с новенькой машиной. Он тоже стал дергаться и поругивать то мотор, то трансмиссию… Ну, кто мог заметить, как у взводного внутри что-то екнуло, да так сильно, что отозвалось короткой судорогой и болью во всем теле. Он аж закричал на водителя Костина. Машина взвыла и помчалась навстречу сплошной колонне… Как он кинулся вперед, когда машина застряла на развороченной танками обочине! Ординарец еле поспевал за ним… Последние двести-триста метров бежал и знал, что опоздал… Знал, что случилось что-то непоправимое. Были слышны сухие короткие очереди автоматов — такие расчетливые в бою не бывают, это были очереди тех, кому не угрожает опасность…

Он опоздал на какие-то два-три десятка секунд. А в таком деле и одной десятой доли секунды бывает достаточно. Еще издали он увидел своих солдат, торчащих в кузове грузовой машины: они увидели его и стали выпрыгивать из кузова; кто-то указывал на каменные развалины большого здания… Он было кинулся туда, перекидывая автомат из-за спины вперед под правую руку — несколько пар сильных рук и туловищ перехватили его и оградили: одни держали, другие прямо висели на нем, преграждали дорогу и теснили… В развалинах, казалось, не убегали, а медленно, размазан но расползались в разные стороны: одни прибирали автоматы за спины, как ни в чем не бывало и ретируясь, другие затаенно пятились к нишам или дверным проемам, не опуская стволов — это были они, шакалы, расстрелыцики. Те, кому крови и смертей всегда не хватает… Взводному показалось, что среди них мелькнула знакомая приземистая фигура… Прямо перед ним торчали сразу двое: помкомвзвода Володя Иванов и запыхавшийся ординарец Башкович, они стояли перед глазами и не давали ему двинуться.

— Не надо. Не надо… — твердил ординарец.

— Товарищ гвардии старший лейтенант, очень прошу… Я потом вам все… Очень прошу. Они все сейчас ненормальные… Психи!..

Командир вроде бы сдался, подчинился… А потом резко раздвинул их и кинулся внутрь развалин дома.

Чуть в глубине лежали все семь. Перекрещивались руки, ноги, тела… Или, может быть, они заслоняли друг друга?.. Нет. Они просто жались один к другому… Лежали между упавшими сверху конструкциями потолочных перекрытий: спокойный, только не раненый, а убитый фельдфебель; высоченный, а теперь длинный красавец автомеханик Отто (это он вступил в переговоры, еще там, на мансарде); вот он — шофер амфибии, который спрятал ее в стоге сена; радист и мастер Курт; водитель тяжелых дизельных машин, кажется, Вальтер… нет, Вольдемар… Все семь.