А дальше опять были неторопливые ласки, откровенные до полузабытья. Но ласки юношеских прелюдий, а не зрелого разрешения, ласки бесконечного объяснения, а не трагической фазы боли и безумий, которую может остановить только разрушительный взрыв страсти, в вечном сопровождении страха возможности взаимной погибели.
Где-то в следующем слое подсознания тлело, а может быть, докипало: «…настоящая любовь — это не манеж ласк, не поле нежности, не облако взаимного счастья и благополучия… (хотя бывает и так), настоящая любовь — это огненное пространство, где господствует трагедия. Настоящая любовь не может завершаться женитьбой, детьми или разводом. Она может только оборваться смертью, убийством, в лучшем случае катастрофой.
«ВЗАИМНАЯ ЛЮБОВЬ — это когда гибнут оба…»
«В этом невероятном и никак не заслуженном СНЕ, — думал он позднее, потому что помнил каждый штрих, каждое движение сновидения, — было показано то, что по-настоящему должен знать и ждать каждый… Какая жалость, какая тоска, что я не успел все это увидеть раньше и высказать тем, которых уже нет… Им бы тоже, наверное, пригодилось…» И тут он почти догадался, почти собрал в слова: «В НЕЕ НАДО УМЕТЬ УМЕРЕТЬ… УПАСТЬ НАСМЕРТЬ… И ТОГДА, ЕСЛИ ТЫ ВСТРЕЧНО ЛЮБИМ, ТАК ЖЕ ГЛУБОКО И БЕЗЗАВЕТНО, ТЫ БУДЕШЬ В ПОСЛЕДНЕЕ МГНОВЕНИЕ ПОДХВАЧЕН ЕЮ… ПОДНЯТ И СПАСЕН…»
— А дальше?.. Что же дальше?
— А дальше выхода нет, подхватывай гибнущую любовь свою, БЕГИ и СПАСАЙ ЕЕ!.. И подними ЕЁ выше себя. И умри….
Вот так прямо «умри»?
Да, пусть будет только так!
* * *
Пробудился… Настоящий СОН всегда подарок. Кто-нибудь скажет: «Непонятно — заумь какая-то». А он бы сразу ответил: «Нет не заумь, не БЕЗ-УМИЕ, это то, над чем веками бьется ум и пульс человечества. Так космической силы НЕЧТО пробивается ко мне… Или я к нему…
Это непроизносимое
невероятное
недостижимое
и все равно существующее.
То, без чего не было бы ничего на свете.
Это праздник
На краю леса, возле шумного, подернутого ледком ручья, заканчивалось сооружение добротной баньки: стучали топоры, летела щепа, а печники свое дело уже сделали — баня хоть еще и строилась, а уже топилась. Появился Курнешов, подошел к председателю:
— Комбат беспокоится: не засекут ли дымок с воздуха?
— Ты посмотри на облака. Какая тут авиация?.. Через час все будет готово. Сначала женская, потом строители (так договорились), а к сумеркам и мы с тобой.
— «Вечер был, сверкали звезды…»
— У-ух, зверское дело — ночная баня!
— У меня просьба, Василий. Не откажи…
— Что мнетесь, председатель?
— Надо, чтоб майор Градов узнал: ровно в шестнадцать ноль-ноль у нас, проходимцев, женская баня.
— Да он не просыхает с самого Нового года. Не выходит из землянки, говорят, даже не ест.
— Вот-вот…
Курнешов насупился, что-то ему эта закрутка сильно не нравилась:
— Затеваешь?
— Он же своего доноса на меня не вернул. Там заварили большое дознание… Неужели не понятно?
— Даже слишком.
— Если статус штабиста тебе не позволяет, то я сам…
— Нет уж. Градов и ты — смесь — сразу взрывается.
* * *
Штабной фургон был укрыт в глубокой аларели. Из трубы вился легкий дымок. Курнешов забрался в фургон, прикрыл за собой дверцу:
— Разрешите, товарищ гвардии майор?
— Слушаю вас, — Беклемишев не отрывался от какой-то бумаги.
— Разрешите младшего лейтенанта?
— Забирайте.
— Благодарю, — Василий выпрыгнул из машины, уполномоченный СМЕРШ вышел за ним. — Чего ты там сидишь без дела? Комбат этого терпеть не может.
Борис опешил, Василий с ним так никогда не разговаривал.
— Слушай, председатель приглашает тебя и меня в баню, в девятнадцать ноль-ноль.
— Буду, — сразу согласился. — Буду. — Офицеры его в компанию не приглашали, а председатель и подавно.
— Сделай милость, сообщи гвардии майору Градову: в шестнадцать ноль-ноль женская баня, — уж будто вовсе невзначай бросил Василий. — Он просил сообщить.
— Возьми и пошли посыльного, — удивился Борис Борисович.
— Да не то… Ты для него авторитет! Он же в полном разборе — ему надо в коробку вложить все расписание: в шестнадцать ноль-ноль женская, потом строители, потом хозяева, ну и вот ты, я… Пусть сам выбирает. Заодно, может, чуть проветрится. Пора бы ему…
— Да я и сам смотрю — даже неудобно… Ведь с самого Нового года гудит.
* * *
«БАНЯ — ЭТО ПРАЗДНИК!» — такой лозунг маячил на доске, прибитой по фронтону нового строения. Два вооруженных автоматчика прогуливались поодаль справа и слева, всем своим видом подчеркивали недоступность вверенного им объекта.
Врач батальона наспех принял сооружение:
— Годится, годится. Отличная баня! Молодцы.
— Ты бы заглянул к Градову, — тихо намекнул взводный.
— А что? — не сразу понял он. — Пьет, как скотина.
— Скажи: «Баня — в шестнадцать ноль-ноль. Женская! Далее по расписанию…» Доложи о готовности.
Валентин сразу все понял, поднял брови, поднял плечи — так и ушел с поднятыми.
* * *
Пять своих и одна гостья из штаба корпуса, — таинственно доложил старшина.
И так видно, что гостья… — взводный заметно волновался и смотрел по сторонам, а тут глянул на гостью.
Младший сержант была высокая и заметная… «Точь-в-точь повзрослевшая подруга Юли, та, что подорвалась на мине еще в Брянском лесу. Но повзрослевшая…» Шесть девушек шумной стайкой прошли в предбанник. Командир вошел туда следом за ними — в сумеречном помещении водворилась тишина. Свои его немного побаивались, а гостья спросила, чуть заигрывая:
— Охрана у нас надежная? А то, неровен час…
— Вполне надежная, — ответил командир. — Но в случае любого вторжения приказываю: «Огнем и мечом!» Кипятком и золою! Не посрамить честь родного взвода. И штаба корпуса!.. А заодно и девичью честь. Ответственность на мне — это приказ! «Огнем и мечом!»
Девчата были в восторге, им предлагалась какая-то опасная игра.
Не было случая, чтобы женская баня обошлась без эксцессов. И все об этом знали. Вот и был отдан строгий приказ — «выставлять часовых, прикомандированных к караулу, с правом, в случае неподчинения, открывать огонь».
— Уходите скорее, а то раздеваться будем! — задиристо взвизгнула гостья.
— Испугала, — проговорил командир и вышел. Прикрыл дверь и плотно подпер ее здоровенной вагой. Словно крепостные ворота.
* * *
Майор Градов с каким-то неуклюжим, но большим свертком под мышкой вывалился из лесочка… Приманка сработала!.. А был он, даже по законам фронта, совсем плох. Его и без ветра водило на все стороны — затрапезно неопрятен, без шинели, без ремня, туша здоровенная, лысеющая распатланная башка без шапки, ноги вареные, правда, грудь при орденах — может, и было за что, но в батальоне этого никто не знал.
На окрик часового он ответил грозным мычанием, а на повторный — оттолкнул часового мягким медвежьим жестом, погрозил ему и окрестностям здоровенным кулаком, выбил ногой вагу, подпиравшую дверь, и ввалился в баню.
Там сразу поднялись визг, крики, возня. Взводный вышел из укрытия, взял эту здоровенную вагу, подошел к двери и подпер ее. В бане поверх женского визга метался, матюшился, угрожал, уговаривал и надрывался посвежевший голос майора Градова:
— Да вы ошалели?! Девки!!. Я те дам из шайки… Шуток не понимаешь?! Да не щипался я!.. Не щипался!! Разнесу всех до одной… Су-у-у-ка!.. Не-не-не надо-о!.. — там явно происходили не пустяковые события.
Сразу видно, осерчали девчата, — проговорил часовой сочувственно. — Лютуют, — а сам прислушивался и получал удовольствие.
Командир тем временем крепко-накрепко подпер дверь второй, более короткой вагой.
— Никого не подпускать. Без меня ни-ко-го! — сел на мотоцикл и рванул по песчаной изрытой дороге вверх.
* * *
