— Не знаю насчет ай — кью, но ты очень добрый, — сказала она, — а это дорогого стоит.

Почувствовав на себе чей‑то взгляд, Тревер обернулся. И хотя он в принципе был готов к тому, что должен увидеть, все‑таки невольно вздрогнул, как если бы внезапно натолкнулся на зеркало.

— Привет, Джошуа, — Тревер поднялся и протянул своему отражению руку. Чуть помедлив, тот сжал его кисть, уверенно и сильно.

— Привет. Ты — Тревер, да?

— И почему меня не удивляет, что ты об этом догадался, парень?.. А ты ничего.

— Ты тоже.

Даже их голоса звучали совершенно одинаково. Правда, во всем остальном сходство казалось абсолютным лишь на первый взгляд. Во — первых, цвет кожи Джошуа был заметно светлее. И он выглядел несколько моложе Тревера — лет на пять. Ну и, разумеется, без всяких шрамов на теле, отметин, оставленных многочисленными сражениями и всевозможными опасными переделками. Оба пристально разглядывали друг друга, вольно или невольно сравнивая. Идис переводила глаза с одного на другого.

— Ну что же, я рада, что вы наконец встретились, — весело произнесла она, — рано или поздно это должно было произойти. Джош, а где Фрэнк?

— Обещал подойти чуть позже. Наверное, хотел, чтобы мы познакомились без него.

— Ох, сказал бы я ему… — покачал головой Тревер.

— Ты недоволен, что я есть? — прямо спросил Джошуа.

— Нет, я против тебя ничего не имею. Просто все это так… странно. До сих пор я был один, и вдруг нас — двое. Тут кто угодно почувствует себя не в своей тарелке, согласен? Ну да ничего, привыкну.

Джошуа улыбнулся. Такой знакомой, такой его, Тревера, улыбкой, что тот почувствовал, насколько этот чужой человек на самом деле близок ему. И похож по сути, вот что главное, вот что важнее всего внешнего. Потому что душу нельзя подделать, копировать, клонировать, а Тревер отчего‑то всегда был убежден, что ее зеркало вовсе не глаза, которые лгут куда чаще, чем хотелось бы, а именно манера улыбаться. Герой — одиночка, который не терпит одиночества, всплыло в памяти Тревера. Это он так думал о себе всего меньше суток назад. Неужели? Сейчас он уже не ощущал прежней безнадежности и пустоты.

— Привыкнем, — поправился он. — Ты чудо, Джошуа. Ты сам‑то это понимаешь?

Тревер очнулся от холода. Он был совершенно один и сидел на земле в лесу, прислонившись спиной к стволу дерева. Вероятно, в таком положении ему пришлось провести много часов, потому что от неудобной позы затекло все тело, и когда Тревер решился встать, мышцы отозвались непроизвольными сокращениями, причинившими острую боль. Вокруг была почти кромешная темнота. Ощупав себя, Тревер прикоснулся к чему‑то липкому в районе левой ключицы и понял, что это кровь. Значит, его ранили, но где, кем и когда? Память возвращалась фрагментами, из которых далеко не сразу удалось составить целостную картину.

Он развел костер — чему — чему, а этому был давно и настолько неплохо обучен, что действовал почти не задумываясь. Дальше оказалось сложнее. Тревер определил, что в его теле прочно засело нечто вроде осколка, стало быть, ему предстоит выступить разом в двух ипостасях, пациента и хирурга, то есть вырезать из собственной плоти это самое «нечто». Сумеет ли он осуществить подобную, мягко говоря, неприятную процедуру прежде, чем потеряет сознание? Тревер отцепил от пояса нож и прокалил лезвие в пламени костра. Героем быть вовсе не обязательно, и значит, можно самозабвенно орать. Он прижал к груди подбородок и, скосив глаза влево, вонзил клинок в тело. Треверу несказанно повезло, что инородный предмет застрял не в кости. Заорать, кстати, он не смог — горло сжало до размеров соломинки, зато слезы хлынули сами собой, и операцию пришлось завершать вслепую. Покончив с этим и сумев, наконец, сделать судорожный вдох, Тревер было собрался отшвырнуть в сторону то, что извлек на свет — не хранить же, словно бесценный трофей? — но удержался от этого движения. То ли из желания немного отодвинуть еще один мучительный момент — ему предстояло остановить кровь, приложив раскаленный клинок к открытой ране — и он не был вполне готов сделать подобное, то ли из иных, не до конца осознанных побуждений, однако он повертел предмет в ладони и пристально взглянул на него. Бронзовый наконечник стрелы — тонкий, длинный, да еще и с зазубринами — такой не сразу вытащишь. Тревер, стараясь быть последовательным, все‑таки прижег рану и коротко вскрикнул, а потом на пару минут вырубился начисто. А когда сознание вернулось, наконечник никуда не исчез, издевательски поблескивая в багрово — желтых отсветах костра. Тревер поднял его — пальцы противно дрожали. Он был теплым и источал запах крови. Тревер попытался сунуть его в карман комбинезона и тут сообразил, что одежда вовсе не та, в которую он, по идее, должен быть облачен. Вместо комбинезона на нем были штаны из грубой холстины, почти такая же рубашка и кожаная безрукавка, а на ногах — высокие, плотно облегающие щиколотку сапоги, зашнурованные прочными кожаными ремешками по внешней поверхности ноги. Помимо прочих мучений, Тревер страдал от жажды — язык распух в пересохшем рту, глотка горела.

Поиски воды быстро увенчались успехом — шагах в двадцати удалось обнаружить узкий, чистый и холодный ручей. Он пил, точно собака, встав на колени и захлебываясь, пока желудок судорожно не сжался, разом вытолкнув все содержимое. Отдышавшись, Тревер сделал еще с десяток глотков, на сей раз воду удалось удержать… В крови наверняка бродил яд от отравленного наконечника. Тревера продолжало бросать то в жар, то в холод, но он не сомневался, что выживет. Обязан выжить! Он слишком близко подошел к разгадке, к цели своего путешествия.

Здесь, в Чаше Богов, никто из местных обитателей не мог выстрелить в него, попытаться убить. Доказательство того, что иная, чуждая сила здесь присутствует, причем совсем рядом, было очевидно — Тревер сжимал его в кулаке.

Зона дельта — си. Чаша Богов. Благословенный крошечный оазис надежды на чудо, на то, что возможно невероятное: люди, не способные уничтожать других одушевленных существ — был осквернен вторжением кого‑то настолько циничного, чтобы превратить рай в преисподнюю. Никогда, никто прежде не погибал здесь от руки сородича! Умирали — да, от болезней, укусов ядовитых тварей, стихийных бедствий, старости, но сами не сеяли смерть, а потому и оружия, даже самого примитивного, не знали. Тот, кто сделал это — чужак, изгой, обосновавшийся здесь, чтобы продолжать сеять зло. Хуже того — он рядом. Совсем рядом. Наблюдает, выжидает, готовый в очередной момент нанести новый удар.

Тревер замер, чутко прислушиваясь к звукам леса, пытаясь выделить среди них тот, в котором таится опасность. Он всем существом ощущал присутствие врага, и с каждым мгновением это чувство усиливалось. Если ему сейчас придется вступить в бой, трудно сказать, чем это закончится — он был слишком слаб, чтобы сражаться достойно, особенно учитывая, что не имеет никакого представления о своем возможном противнике, и стоит тому напасть первым, шансов победить будет ничтожно мало. «Только не паникуй, парень, — сказал себе Тревер, — успокойся. Иначе ты обречен. Холодная голова — половина успеха». Но его голова в прямом смысле не была холодной. Волны усиливавшегося с каждым мгновением жара накатывали одна за другой, перед глазами все плыло, а ставшие ватными ноги дрожали. Отличная мишень, легкая добыча — вот что он сейчас представлял собою. И если охотник рядом, лучшего момента для нападения ждать ему незачем.

— Ну, иди сюда, — прохрипел Тревер. — Кто бы ты ни был, давай, не тяни. Попробуй добить меня, сволочь. Или ты боишься меня даже… такого?!

Он заставил себя выпрямиться в полный рост, сделал несколько шагов и рухнул лицом вперед, нелепо споткнувшись о выступающий из земли корень. Опираясь на руки, попытался подтянуть колени и встать, приходя в отчаяние от собственного бессилия.

Кто‑то подошел к нему, Тревер слышал легкие осторожные шаги и негромкое сосредоточенное сопение. Вот и все. Сейчас его попросту прикончат, а он даже не сможет дорого продать свою жизнь.