Рози отметила, что среди множества грандиозных неурядиц этого дня рождения была одна мелкая: он случился на день раньше, чем все прочие ее дни рождения, которые они отмечали в прошлые годы.

«Это день рождения принцессы, – подумала она, – а не мой. Мой день рождения завтра».

Ее пальцы нашарили карман, спрятанный в юбке бального платья, и коснулись носа горгульи.

«Принцесса», – прошептал подоконник.

«Рози», – подхватила толща стен.

Некое огромное расплывчатое понимание как будто спустилось вниз, словно облако с горы, или, наоборот, поднялось вверх, как туман с болота. Какое-то невероятное усилие постижения попыталось собраться в узнаваемую форму. Оно не могло в полной мере подобрать слова, но Рози знала, что оно ищет: «Скоро. Немедленно. Сегодня. Сейчас».

Она вдруг опустилась на колени и откинула крышку деревянной ступеньки, помогающей взобраться на каменную скамейку и позволяющей поставить на нее ноги, пока сидишь. Внутри лежали веретена-волчки, которые она вырезала за последние недели, и сверху именно то, которое ей понадобилось: с принцессой – с ней и Пеони, слитыми в одно лицо, тихонько улыбающееся самому себе по какому-то тайному поводу. На мгновение она задержала его в горсти, а затем дождалась паузы в суматохе вокруг Пеони.

– Положи к себе в карман, – посоветовала она. – Тебе же оставили карман, правда? Возможно, это глупо с моей стороны, но Кэт как раз отдала мне наш старый волчок, ты помнишь, с горгульей, и мне кажется, что он принесет мне удачу. Я подумала, что тебе тоже такой нужен. Прости, но есть только новый.

– Я всегда хотела, чтобы ты сделала мне веретено-волчок, Рози, – заверила ее Пеони. – Я даже воображала, что тогда, возможно, и впрямь научусь прясть, но так глупо казалось просить, а после того, как я… попыталась научить тебя вышиванию, я не решалась. – Она робко улыбнулась и добавила: – Я… Боюсь, сегодня у меня не будет времени, чтобы начать упражняться…

В дверь снова постучали, и вошла Тетушка, ослепительная в багряно-золотом наряде, оттеняющем ее седые волосы, и с золотой цепью на шее, которую подарила королева. Вторую такую же она принесла для Катрионы. Они вчетвером остановились, глядя друг на друга: принцесса, ее лучшая подруга со времен детства, и тетя с двоюродной сестрой подруги, которые были важными феями, несмотря на место их жительства, и сегодня даже выглядели таковыми. Кларалинды умолкли. Тетушка снова открыла дверь и присела в реверансе, и Пеони, ярко покрасневшая из-за того, что Тетушка ей кланяется, вскинула подбородок и горделиво вышла за дверь. За ней последовали Рози, Катриона, Тетушка и, наконец, подавленные Кларалинды.

Стражники на лестнице вытянулись по стойке смирно, а у подножия лестницы, ведущей в башню принцессы, собрались прочие придворные и другие фрейлины, пестрые, словно бабочки, одновременно радостные и серьезные из-за того, что их избрали в свиту принцессы именно на этот вечер. Когда принцесса легко и изящно спустилась по лестнице, у нее нашлась улыбка, взмах руки или слово для каждого, кто глазел на нее из бокового коридора (включая старшего внука Прендергастов, которому уже следовало бы отправиться в постель, и его вспотевшую няньку). Шесть лакеев и двенадцать трубачей объявили о ее прибытии в большой зал, но принцесса притягивала к себе все взгляды уже тем, что она была собой, а также красивой, храброй и здравомыслящей, и народ успел ее полюбить. Многие простые подданные на балу в тот вечер втайне пообещали себе защищать ее ценой собственной жизни, если до этого дойдет, хотя ее больше не от чего было защищать. Все уже закончилось, все уже осталось в прошлом.

Большой зал, использовавшийся в последние три месяца больше, чем в течение нескольких веков, с каждым днем становился все роскошнее, поскольку все новые гости прибывали с дарами для принцессы, которые леди Прендергаст щепетильно выставляла на всеобщее обозрение. Пеони отказалась надевать что-либо из драгоценностей. Безуспешно попытавшись ее переубедить, леди Прен решила, что множество солдат, присланных в Вудволд, чтобы составить подобающую принцессе свиту, могут заняться полезным делом (в отличие от набивания брюха и заигрываний с самыми молодыми и симпатичными из горничных, что, похоже, было основным их занятием) и посторожить ожерелья, серьги, броши и браслеты, которые она развесила на стенах. И тем не менее украшение зала к балу принцессы стало откровением. Зал выглядел едва ли не тесным из-за множества людей и предметов, которые в нем теперь находились, но одновременно казался более просторным, чем когда-либо. Когда Рози вошла туда, держась за плечом Пеони, дальнюю стену (над которой сидел пленный меррел) было почти не разглядеть, как будто она находилась в другой стране. Если Вудволд и дрожал под подошвами, виной тому были исключительно шаги множества ног, а если его стены и шептали «Рози», никто этого не слышал.

В первые несколько часов бала Рози более или менее ощущала себя собой – настолько, насколько это вообще ей удавалось в роли фрейлины принцессы. Конечно, нет ничего удивительного в том, чтобы чувствовать себя слегка ошеломленной и одинокой на своем первом королевском балу, особенно когда ты притворяешься, что он вовсе не в твою честь, хотя это на самом деле так. И когда где-то в тени скрывается некто, намеревающийся тебя убить, а ты один из всего лишь полудюжины людей, кто об этом знает. Она смотрела на людей, наблюдающих за Пеони, и у многих в глазах читала то тайное обещание и гадала, не ощущает ли кто из них тьму, окружающую их, просачивающуюся на праздничный бал принцессы. Она поговорила со старшим конюшим, чье лицо светилось преданностью будущей правительнице, побеседовала с леди Прендергаст, которая глаз не могла отвести от своей протеже, обратилась к Каллин…

– Туго ей приходится, – заметила та в своей прямолинейной манере, – когда все вот так пожирают ее глазами. Пожалуй, пойду-ка я натяну нос вон тому мерзкому типчику.

Мерзким типчиком был посол герцога Ираминонского. Рози с интересом проследила за тем, как Каллин бочком подобралась к послу и, глядя на него из-под ресниц, задала ему какой-то вопрос, на который тот охотно принялся отвечать, долго и подробно, – чем обеспечила Пеони возможность сбежать.

Пока она смотрела, Роуленд подошел к ней и окликнул по имени. Она едва удержалась, чтобы не отпрянуть от него, но, встретившись с ним взглядом, поняла, что не вполне в этом преуспела, и чуточку неуверенно улыбнулась ему, хотя губы не желали изгибаться вверх. Он явно заметил, что Рози его избегает (за последние три месяца она не сказала ему и трех слов подряд), и был этим огорчен, но даже представить себе не мог всю правду их положения.

– Рози… – начал было он, а потом продолжил поспешно, как будто собирался сказать нечто совсем иное: – Разве мы не можем быть друзьями? Я должен ценить… наши взаимоотношения, поскольку вы с Пео… с принцессой друзья, но и без этого ты… ты мне нравишься. Когда-то мне… мне казалось, что я тебе тоже нравлюсь. Я не забыл, что это ты помогла мне запомнить клички всех собак в Туманной Глуши, особенно бурых среднего размера, которые все похожи друг на друга, и научила узнавать птиц по их пению. Я скучаю по тем дням, которые мы вместе провели в кузнице.

Глаза Рози наполнились слезами, прежде чем она успела взять себя в руки.

– Ох! – в ужасе воскликнул Роуленд, нашаривая носовой платок. – Прошу прощения!

Рози вовремя спохватилась, что не следует утирать глаза рукавом, и принялась искать собственный платок, между делом перекатив в кармане маленькую горгулью. Высморкалась она в свой, но взяла тот, что предложил Роуленд, и промокнула им лицо, так и не ответив на его вопрос, поскольку не могла придумать, как с ним объясниться. Предполагалось, что скоро он сам все узнает и тогда, возможно, поймет, почему она его избегала.

Роуленд не решился задать вопрос еще раз. Он забрал свой чуточку влажный платок и принялся его складывать так, будто выровнять каждый угол с остальными было исключительно важной задачей, а тем временем пытался придумать, что еще ей сказать.