Есть такой субъект Федерации – Ленинградская область. Никаких разительных, непредставимых для других субъектов отличий у него нет. Родовые его черты до того типические, что могут даже считаться символичными. Единственной особенностью этого субъекта является то, что он – область города, которого нет на карте. В этом, впрочем, тоже есть свой символический смысл: область – советское явление.

Ленинградская область, как и всякая другая, состоит из деревень, поселков и небольших городов. Самые вкусные так или иначе куски откусил Петербург: Пушкин (Царское Село), Петергоф, Сестрорецк имеют статус муниципальных образований, подчиняющихся правительству города. Области достались малосодержательные населенные пункты вроде Всеволожска, Тосно или Колтушеи. Исключение составляет древний и бойкий город Выборг, последние годы говорящий на финском так же хорошо, как на русском. В Выборге есть замок, кинофестиваль, роскошный рынок, несколько очень приличных гостиниц и прелестный полуразвалившийся северный модерн. Больше в области ничего такого нет.

Если вдуматься, большая часть областных населенных пунктов представляет собой довольно странное зрелище – не то недогорода, не то передеревни. Для города в них не хватает инфраструктуры. Да и взяться-то ей там, в общем, неоткуда: безнадежно и навеки убыточные предприятия наполовину простаивают, а близость огромного мегаполиса создает иллюзию бессмысленности любой конкуренции с ним. Никакой собственно городской жизни в этих населенных пунктах не происходит. Никто не построит в Тосно аквапарк ни для того, чтобы привлечь в город туристов, ни для того, чтобы занять безработных. Тосно будет ждать, пока это сделает Петербург. Кингисепп не учредит оперного фестиваля по той же причине.

Для деревни же в этих местах слишком много этой самой инфраструктуры: ходит городской транспорт, строятся угрюмые многоквартирные дома, вечно гудят междугородние шоссе, плотность населения слишком велика для деревенской.

Деревня вообще не областное понятие хотя бы потому, что не административное. Не только административное. Деревни не строятся волевым решением начальства, не закладываются для обслуживания завода, они возникают и умирают сами по себе, они заводятся, как дети, друзья или вши. Для области деревня – это природный фон, вроде озер и лесов. Для деревни область – это те места, где покупают пальто и мебель.

Но область и не территориальное понятие.

Года два назад мне пришлось некоторое время жить на одной из окраин Петербурга. Если мне не нужно было выезжать оттуда в центр, то покупка продуктов превращалась в существенную бытовую проблему. Не то чтобы продуктов вокруг не было – было, и много. Но ассортимент их навевал какую-то вполне метафизическую тоску. Рыбы, свежей или замороженной, не бывало нигде и никогда. Только в виде палочек и биточков. Мяса тоже не было – котлеты, пельмени, фрикадельки. Из овощей всегда в изобилии присутствовали лук и картошка. Вместе с унылыми блочными домами и жутко продуваемыми пустырями все это создавало отчетливый образ семьи, в которой работающие где-то далеко от дома родители возвращаются вечером домой, измотанные толкучкой в метро, и, не имея сил ни на что, кроме меткого броска полуфабрикатом в кастрюлю, кормят им золотушного ребенка, весь день болтавшегося во дворе со шпаной. По выходным они выбираются «в город», чтобы пойти в кино, в зоопарк, в магазин. Потому что то место, где они живут, – это не город. Это область.

На бульваре Красных Зорь – так называлось это благословенное место – меня охватывало всегда то же самое ощущение, что возникает в областных городах: дежавю. Время застыло там на отметке «1992 год». Чуть лучше, чем при советской власти, намного хуже, чем сейчас в Петербурге, Новосибирске, Калининграде, Новгороде, Самаре. Там, в области, в избытке приметы советского прошлого – в Тосно на фасаде панельного дома народ и партия по-прежнему едины, в Первомайском на слепой стене медленно осыпается ленинский профиль. Рыночная же экономика имеет до боли знакомые черты кооперации – немногочисленные ларьки с плохой дешевой водкой и гнилыми помидорами носят изысканные имена «Аякс», «Изабель» или «Стикс». Область не может ни вернуться назад, ни рвануть вперед. Областное время отстало от настоящего на несколько лет, а деревенское понимание вечности для области неприемлемо – вечность предполагает покой, а не вой автосигнализации под окном.

Но если область – понятие не пространственное и не временное, то что же она такое, наконец? Видимо, область – это состояние. Если попробовать определить качества этого состояния, то основным и, может быть, единственно внятным окажется промежуточность. Промежуточность не предполагает ничего стабильного, поэтому промежуточность невозможно описать, она описывается только отрицанием, через то, чем она не является. Область не является ни городом, ни деревней. Можно ли представить себе областной патриотизм? Нет, конечно. Можно ли представить себе областную традицию – «здесь жили мои прадеды, живу я, будут жить мои правнуки»? Тоже нет. Можно ли представить себе областной «гений места», дух, выражающийся и в патриотизме, и в традициях, и в специфике, и в архитектуре? Нет. У области – любой – нет архитектуры. Ленинградская, Липецкая, Псковская области – все построены одинаково, везде один и тот же убогий советский пейзаж без особенностей и причуд. В лучшем случае можно найти два-три одноэтажных уездных особняка девятнадцатого века, где последние тридцать лет сидит какое-нибудь газоуправление под тусклыми пластмассовыми люстрами. Вот и вся архитектура, весь гений места.

Идея промежуточного областного сознания – это идея безнадежного ожидания, вечно продолженного, неопределенного будущего времени в неопределенном третьем лице. Когда-нибудь построят, отремонтируют, закопают, наладят, откроют. Никаких предпосылок для этого нет, никто не будет ничего делать, поскольку любая деятельность предполагает местоимения первого лица – я, мы. В области есть только «они», промежуточности всегда сопутствует апатия.

Человек может не уезжать из своего города, потому что он его любит, он к нему привязан. Человек не хочет расставаться с деревней, потому что деревня – это земля, и если ты привык к ней, то оставить ее трудно. Почему человек живет в области? Если учесть, что многие из областных жителей работают не по месту своей прописки, а в ближайшем крупном городе, то вопрос этот почти невозможно разрешить. Почему человек живет во Всеволожске? Потому что у него не получилось переехать в Петербург. Областной человек всегда рвется в областной центр, с этим центром связаны его ожидания, надежды, мечты. Областной человек всегда недоволен, потому что его ожидания, надежды и мечты не сбылись. Он завистник по определению, и в зависимости от темперамента зависть его приобретает либо агрессивные черты – как у люберецких под Москвой или колпинских под Питером, либо животно-стяжательские – как у солнцевских, либо уныло недоброжелательные – как у абсолютного большинства. Областной человек ненавидит свой город и ненавидит свой областной центр, потому что у него отняли его деревенскую землю и не дали ему городских соблазнов. Областной человек – памятник идее смычки города и деревни.

Областной человек Ленинградской области не признает, не ценит и не понимает города Петербурга. Петербург чужд, враждебен и не нужен ему. Областной человек Ленинградской области тоскует по Ленинграду, потому что ему кажется, что во времена Ленинграда везде было одинаково, ничто не манило мечтой. Областной человек во Всеволожске голосует за Александра Невзорова не только потому, что тот провалился в Петербурге, но и потому, что Невзоров – фигура того самого времени, когда вся страна находилась в состоянии промежуточности, в областном состоянии.