Странно, что в такие моменты одновременно переживаешь сразу столько разного и противоречивого. Никуда дернуться уже не успеваешь, зато успеваешь четко осознать каждое из этих чувств.

Страх, о котором я уже говорил.

Следом за ним — гнев: на джарегов, за то, что меня убивают; на себя, за то, что попался; и сколь бы это ни было глупо, на Морролана — за то, что именно его использовали, ставя эту ловушку.

А самое странное — волна спокойствия, настолько мощная, что она смыла все остальное и, кажется, хлынула откуда-то изнутри меня, из места, о котором я ранее и не подозревал, и я даже успел почувствовать расслабляющий поток, который подхватил меня до того, как…

Глупый маленький клинок — длинный меч по форме, но мелочь по сути своей — рвется ко мне, жадной и голодной красной волной, однако так быстро меняется на бледную боязливую зелень, что хочется смеяться, хотя конечно же я не смеюсь. Отбросить его в сторону, на долгую-долгую четверть мгновения стиснуть его метафорическое горло, просто чтобы показать, что я могу сделать. За ним бесформенная, пульсирующая жизнью масса, и признаю, она весьма меня искушает — недавние усилия ослабили меня, — но ОН в прошлый раз был недоволен, так что я пропускаю голод мимо себя и сквозь себя, подаюсь вперед лишь ненамного, и меня омывает холод, я радуюсь тому, что сделано, и особенно — тому, от чего воздерживаюсь.

Время застывает, время не дышит. Ни движения, ни звука — все замерло, время ожидает, ибо ожидание есть суть существования, ибо вселенная есть не более, чем промежуток между событиями, так было и будет вовеки. И в ожидании этом — настройка, но не телесная, эмоциональная или духовная; это настройка на чувства, на самый способ восприятия ощущений. Безвременное время меняет форму, и вот я там и злесь, и ОН здесь и там, и мы навеки разделены и связаны, отдельны — и едины так, как бессильны выразить слова. Именно самая нераздельность наша делает нас разными; уникальность нашего существования держит нас вместе. И когда приходит это понимание, снова начинается движение, медленно, рывками, не очень уверенное, куда надлежит двигаться.

И тогда оформляется мысль, в виде слов — не направленная, но за этими мысленными словами слышен голос, знакомый и дружеский: "Сетра передает привет", и меня омывают волны удовольствия — обо мне не забыли.

Я ткнул острием Леди Телдры в сторону волшебницы, которая стояла, закаменев, позади и над телом, которое все еще сжимало меч Морганти в теперь уже безжизненных руках.

— Что это за грязное волшебство? — спросила она.

— Вполне обычное грязное волшебство, ничего особенного.

— Ладно, я просто спросила.

— У меня на сапогах кровь, — проговорил я. — Ты знаешь, насколько я ненавижу пачкать сапоги в крови? Меня очень, очень это расстраивает. Теперь придется часами тереть, тереть, тереть, чтобы отскоблить все дочиста. Или придется заказать новые сапоги — и ждать, пока их сошьют, а это уже дни. Ты это нарочно сделала, заляпала мои сапоги кровью, да? Я уже сказал, насколько я ненавижу пачкать сапоги в крови?

— Тогда ты занялся неправильной работой, — ответила она. — Ты собираешься пустить в дело эту штуку, или так и будешь тыкать ей мне в лицо всю следующую неделю?

— Я еще не решил, — ответил я.

Что ж, признаю: я был впечатлен. Вести себя храбро, когда тебя собираются прикончить — это чего-то да стоит. А если в руках у противника клинок Морганти, это стоит куда большего. А уж когда тебе в шею упирается острие Великого Оружия… лично я так не могу.

Ладно, однажды я вроде как почти сделал то же самое, но тогда я был очень, очень зол.

В любом случае, я был впечатлен.

— Как тебя зовут?

— Дисака.

— Это именно то, о чем я думаю? Тебя просто наняли для работы, простая разовая сделка?

Она кивнула.

— Когда?

— Очевидно, несколько дней назад они попытались прикончить тебя, но не смогли. После этого.

— И как ты это сделала?

Она открыла рот, снова закрыла его, покосилась на Леди Телдру и пожала плечами.

— Он рассказал мне об окнах Морролана, так что я настроила некромантическую иллюзию и перенаправила энергию перемещающего заклинания на себя.

— Чертовски хорошая иллюзия.

— Поэтому мне пришлось оставаться здесь, чтобы ее поддерживать.

— То есть ты просто ждала, пока окно начнет работать?

— Да. Последние два дня.

— И сколько тебе заплатили?

— Много.

— Где мы? В смысле, физически.

Бровь ее шевельнулась; "окна" пропали, а вместо них вокруг были стены темного дерева, все в сучках. Комната стала несколько уже, у дальней стены стоял стол, а на нем — несколько стульев.

— Что-то знакомое, — заметил я.

— "Голубое пламя", задняя комната.

— И верно.

Взгляд ее не отрывался от клинка Леди Телдры. Рука моя начала уставать, и тут я понял, что она приняла форму более тяжелого оружия, чем то, каким обычно пользуюсь я.

Я опустил клинок.

— Ладно, свободна.

Она кивнула и даже сумела скрыть облегчение, причем даже повернулась спиной ко мне, покидая комнату. Если эта Дисака хоть чем-то на меня похожа, сейчас она найдет себе тихий уединенный уголок и закатит большую и долгую истерику. На что у нее есть все основания.

Я вложил Леди Телдру в ножны.

"Босс."

"Да."

"Это было жутко."

"Да."

"Что случилось?"

"А как все это выглядело для тебя?"

"Ты двигался быстрее, чем это вообще возможно. И меч сам тащил за собой твою руку. А как для тебя, босс?"

"Как… даже не знаю. Словно я был кем-то еще. Словно я был где-то еще."

"Так и было, босс. Примерно минуту я не мог до тебя достучаться. И ничего не мог поделать. Можешь больше так не поступать?"

"Не могу обещать, Лойош. Я был собой и говорил со мной, и я был ею."

"Ею? Кто такая она?"

"Леди Телдра. Та самая, которая была личностью — и которую убили."

Я открыл дверь. Ротса вылетела наружу, снова метнулась ко мне. Я прошел "Голубое пламя" насквозь, не обращая внимания на клиентов и персонал; у выхода задержался, выпустил наружу Лойоша и Ротсу, и получив от них "добро", вышел и потопал к конторе Крейгара.

"Ну что, босс, попробуем еще раз?"

"Да, думаю, надо…"

Тут я и остановился, и прислонился к стене. Меня не вывернуло на мостовую, как когда-то, но чувствовал я себя примерно так же. А потом задрожал. Затем выругался — безмолвно, но с величайшей искренностью, — проклиная главным образом самого себя, за то, что замер тут посреди улицы и не могу двинуться с места.

Я чувствовал, что Лойош полностью настороже.

По прежнему опыту я знал, что чем больше сражаться с собственными судорогами, тем дольше они продолжаются. Так что я стоял посреди улицы и ждал, пока все схлынет, положившись на удачу и Лойоша. Люди — в смысле, драгаэряне — обходили меня стороной, всячески отводя взгляды.

Спустя целую вечность по внутренним часам и примерно несколько минут, если поверить Державе, я снова смог ходить. Я вернулся в контору Крейгара, стараясь шагать ровно и натянув на физиономию бесстрастную маску, добрался до выделенного мне чуланчика, сполз по стене, потом уселся на пол и снова задрожал.

Если вы были в подобной передряге, вы меня поймете. Если нет, тем лучше для вас.

Так продолжалось еще какое-то время. Потом я вышел, спросил Дерагара - еще не вернулся; уточнил, как там Крейгар. Ему уже лучше, хорошо. Тут появился тип, которого я еще не имел чести знать, и сказал:

— Господин Талтош, там драконлорд, который желал бы переговорить с вами.

— А… он не назвался?

— Морролан.

— Хорошо. Пригласите его наверх.

— Я так и сделал. Он отказался.

Я хмыкнул.

— Ну разумеется. Войти в контору джарега — да ни за что на свете! Если только у него не будет соответствующего настроения. Ладно, сейчас спущусь.