Они, наверно, мучили его? Может быть, даже пытали? А он не сказал ничего, ничего. Когда его пришли арестовать, он так и стоял — лицо в ссадинах, мой портрет у него в комнате, мой велосипед у его дома — и не сказал ничего. Как-то раз, во время этих бесконечных вопросов и ответов, Лили мне сказала: «Он не хочет рассказывать, где был и что делал. Он отрицает, что был в Бибигхаре. Говорит, что не видел тебя с того вечера, когда вы с ним были в храме. Но не говорит, как провел время после того, как ушел из редакции, и до начала десятого, когда вернулся домой. А вернулся он, очевидно, почти одновременно с тобой, Дафна».

И конечно, было еще много такого, чего я не учла или не знала. Что Роналд еще до того побывал у миссис Гупта Сен, и в доме Макгрегора, и в Святилище. Когда мы с Гари расстались, он, наверно, решил, что ему нужно только притвориться, будто он весь вечер был дома, убедить тетю Шалини поклясться, что он был дома, если ее об этом спросят, а не то выдумать еще какую-нибудь басню. Но Гари был не мастер выдумывать басни. Я не дала ему даже возможности успокоить меня, сказать — как я разрешила бы сказать англичанину: «Ну сама подумай, если я не был здесь, в Бибигхаре, так где я, черт возьми, был? Как ты предлагаешь мне объяснить, почему у меня распухла губа, или подбит глаз, или щека рассечена» — или что там с ним было.

Я не дала ему такой возможности, потому что даже в минуту паники мной руководило ощущение превосходства, уверенность, что я-то знаю, как будет лучше для нас обоих, потому что благодаря моему цвету кожи я автоматически оказывалась в лагере тех, кто никогда не лжет. Но эту простенькую колониальную схему мы давно переросли. Мы создали робота-судью, весьма несовершенного. Остановить его работу мы не можем. Он работает на нас даже тогда, когда нам этого меньше всего хочется. Мы создали его, чтобы доказать, какие мы справедливые и цивилизованные. Но это белый робот, он неспособен отличить изнасилование от любви. Он понимает только физическую близость и понимает ее только как преступление, потому что и существует только для того, чтобы карать за преступления. Он покарал бы и Гари, и, если считать, что физическая близость между людьми разных рас — преступление, кара была бы справедливой. Возможно, когда-нибудь кто-нибудь перепутает провода или подключит к нему специальное устройство, чтобы он сделался беспристрастным и перестал различать цвета, и тогда он, вероятно, разлетится вдребезги.

После того как я узнала от Лили, что Гари арестован, и немного подумала, я вызвала Раджу и сказала, что хочу видеть Поулсона-сахиба. Свой страх я подавила. Я была очень рассержена, сердилась даже на Лили. Мне казалось, что она подвела меня, раз допускает, чтоб Гари держали под стражей. Она была со мной очень терпелива, но мы, как никогда раньше, стали чужие друг другу. Она сказала, что, если я правда хочу поговорить с мистером Поулсоном, она ему позвонит. Наверно, подумала, что я решила во всем признаться. Она знала, что до тех пор я лгала. Но для нее правда была бы не лучше, чем моя ложь. Ведь это она ввела Гари в наш дом, а он был индиец. Ее соотечественник. Дня два после Бибигхара я чувствовала себя втирушей, одной из ее «гарпий», которая каким-то непостижимым образом вторглась в жизнь индийской семьи, а теперь отсиживается у себя в комнате, охраняя то, что еще осталось от ее расовой неприкосновенности.

Мистер Поулсон явился вечером. Лили привела его ко мне. Спросила меня, уйти ей или остаться. Я ответила, что, пожалуй, лучше нам с мистером Поулсоном поговорить вдвоем. Как только она ушла, я спросила: «Почему вы мне не сказали, что вчера вечером арестован Гари Кумар?» Вообще-то он мне нравился, но в тот день я его презирала. Как, впрочем, и всех на свете. Он готов был сквозь землю провалиться. Сказал, что Гари арестовали, потому что улики указывали на него, хоть я и «полагаю», что он не виноват. Я сказала: «Какие улики? Какие улики могут перевесить мои показания? Вы все, наверно, с ума посходили, если думаете, что можете что-нибудь ему пришить».

Он сказал, что накануне вечером против Гари нашли много улик и исключить его присутствие в Бибигхаре не представляется возможным, хоть я и полагаю, что его там не было.

Я сказала: не в том дело, что я «полагаю». Неужели он правда считает, что я не узнала бы Гари, если б он действительно был в числе моих обидчиков? Тут он струхнул. Испугался, что сейчас услышит что-нибудь интимное. Когда я это уловила, мне показалось, что теперь я знаю, какой линии следовать — надо все время держать их в страхе перед тем, что я способна ляпнуть на суде. Я спросила про других арестованных. Он сказал, что ничего о них не знает. Я улыбнулась и сказала: «Роналд, значит, свои сведения держит при себе? Ну что ж, это неудивительно. Ведь всякому ясно, что велосипед он сам подбросил».

Лили возмутилась, когда я ей это сказала, ну а Джек Поулсон, тот был просто убит. Он сказал: «Боже мой, с чего вы взяли?» Я сказала, пусть спросит Роналда. Мне показалось, что лучше на этом остановиться: задала мистеру Поулсону задачку — и ладно. Перед тем как ему уйти — а он собрался уходить, потому что, «на его взгляд, продолжать этот разговор сейчас нецелесообразно», — я сказала: «Гари там не было. Думаю, что и никого из тех, кого вы арестовали, тоже не было. Обычная история, верно? На англичанку совершено нападение, и все как с цепи сорвались. Если Роналд или кто-нибудь из вас воображает, что вы можете подвести под наказание первых попавшихся несчастных индийцев только ради того, чтобы доставить удовольствие европейской общине, так вы очень ошибаетесь. Передать это дело в суд вам не удастся, потому что на суде выступлю я и повторю то, что вам сейчас сказала. Только еще добавлю кое-какие подробности».

Он встал и промямлил что-то насчет того, что очень сожалеет, что все понимают, какие страшные минуты я пережила, и, конечно же, если человек не виноват, он не понесет наказания. Я сказала: «Тогда скажите мне вот что. Забудьте про одного из невиновных, которых вы держите под замком. Ну а остальные подходят под мое описание?»

Он сказал, что не знает. Он их не видел. Но я решила, что так легко он не отделается. Я шла на риск, но дело того стоило. Я сказала: «Да бросьте, Джек. Прекрасно вы все знаете. Даже если вы их не видели, вы не можете не знать, какие они. Такие, как я сказала? Грязные батраки? Вонючие крестьяне? Или такие мальчики, как Гари? Какие мистеру Меррику, очевидно, особенно не по нутру?»

Я попала в точку. Но он продолжал твердить, что не знает. Кажется, некоторых из них подозревают в политической деятельности «анархического толка». Я за это ухватилась. «Ага, значит, это образованные юноши? Не вонючие крестьяне?»

Он покачал головой, ничего не отрицая, но в знак того, что говорить больше не о чем.

Теперь, задним числом, мне жаль бедного Джека Поулсона, очень уж я безжалостно над ним издевалась. Но это было необходимо. Ручаюсь, что, уходя от меня, он думал: не пройдет этот номер. Зря Меррик их забрал. Не знаю, что он сказал, когда вернулся в бунгало комиссара, куда, несомненно, держал путь. Мистер Уайт, вероятно, не ждал от него подробного доклада, хватило нескольких слов вроде: «Либо она лжет, либо Кумар невиновен, но, если она лжет и будет продолжать в том же духе, он остается невиновным, поскольку доказать его виновность мы не можем. То же относится и к остальным. Меррик дал маху».

Робин Уайт устранился от этого дела, препоручил Джеку Поулсону вести его до тех пор, пока не придется принять окончательное решение. Будь он таким человеком, как его предшественник мистер Стэд (которого Васси и ему подобные люто ненавидели), одному богу известно, что бы случилось. Робину нападение на дуреху англичанку не казалось, вероятно, таким уж важным событием по сравнению с другими делами, требовавшими его участия. Не знаю, рассказал ли ему мистер Поулсон про велосипед и про то, в чем я обвинила Роналда. Это было бы ему нелегко. На расследовании велосипед не фигурировал, а Гари был упомянут только раз, когда Роналд докладывал об арестах. Он отвечал на вопросы, которые Джек Поулсон, очевидно, тщательно обдумал заранее. Его доклад показался мне просто нелепым. Мистер Поулсон прочел список арестованных и спросил Роналда, в какой день и час их взяли под стражу и чем они в это время занимались. Я уже знала со слов Лили, что те бедняги распивали самогон в хибарке вблизи Бибигхарского моста, но тут, на расследовании, особенно остро ощутила, до чего несправедливо с ними обошлись. Гари, по словам Роналда, был взят в своей комнате, когда «умывался, потому что лицо его было в порезах и ссадинах». Я чуть не перебила его вопросом: «А велосипед?» Но придержала язык. То, что о велосипеде не было сказано ни слова, показалось мне хорошим признаком. Я подумала, что, может быть, Джек Поулсон поговорил с Роналдом наедине и на основании его ответов решил, что дело о велосипеде лучше замять — не только ради Роналда, но и ради чести мундира, и британского флага, и прочих таких вещей. Но одно я им все-таки выдала: напомнила, как Джек Поулсон меня спрашивал, не «оцарапала» ли я кого-нибудь из тех, кто на меня напал, а я высказала предположение, что Гари повздорил с полицией.