Скворцов переводил взгляд с лица на лицо, задержавшись на Романе Стецько («Милиционеры, как и пограничники, до войны маленько пообстрелялись, потому и воюют поуверенней»), и многих лиц ему не хватало. Подумал: скольких еще не будет хватать после того, как просочимся и соберемся вместе? Кольцо такое плотное, что начинаешь сомневаться, а нащупаем ли проходы? Не сомневайся! Решил – действуй! Взвешивая слова, Скворцов доложил о своих соображениях и о своем решении. Есть вопросы? Командиры безмолвствовали, глядели на него с напряжением и доверием. Роман Стецько сказал:

– Та правильное то решение!

Это был не вопрос, и Скворцов не ответил Роману Стецько. Сказал, если вопросов нет, то уточним время операции, порядок ее проведения и начал было уточнять, и тут Иван Харитонович Федорук поднялся с лавки:

– Товарищ командир, как же обертывается? Землянки и прочее сызнова бросать?

– Опоздали, товарищ Федорук, – сказал Новожилов. – Вопросы уже не задают, уже выполняют решение.

Новожилов усмехнулся, на нарах – тоже смешок. Федорук с недоумением уставился на Скворцова. Тот сказал:

– Время вопросов не прошло, а шуточек – прошло. Прошу всех быть предельно внимательными и собранными… Что мешает движению, оставить на месте. С собой взять самое необходимое. После уточнения деталей операции командирам разойтись по подразделениям немедленно…

Вот здесь-то, по деталям, и возникли многочисленные вопросы, и Скворцов, стараясь быть немногословным, отвечал на них. Он говорил и все ждал, что о чем-нибудь спросит или же как-то выскажется комиссар, но Емельянов лишь покашливал, не раскрывая рта. И что в глазах Емельянова, не прочтешь: отворачивается. Сердится; что не посоветовался с ним, самостоятельно принял решение? Если так, зря: это мое право и моя обязанность, да и недосуг разводить прения. А может, Константин Иванович понимает, молчаливо поддерживает? Нужна мне такая поддержка, нужна! Когда ротные и взводные стали расходиться, опять заголосили орудия и минометы – впору самому заголосить: разрывы опять изъязвляли расположение отряда, несли смерть. Из командиров кто двинул перебежками, под снарядами и минами, в свои подразделения – и таких Скворцов не удерживал; кто остался пережидать обстрел – и таких Скворцов не подталкивал в спины. В конце концов взрослые, многоопытные, сами знают, как поступить. Больше занимало: каратели будут атаковать, не будут? Обстрел прекратился, командиры поспешили к окопам, а вот в атаку автоматчики так и не поднялись. Факт, подтверждающий: собираются перебить снарядами да бомбами.

Значит: уход отсюда не терпит отлагательства. Конечно, потери при прорыве неизбежны, но здесь теряем, сказать помягче, не меньше; в первом случае – что-то выведем, что-то сохраним, во втором – поголовно обречены, поголовно выкосят бомбами, снарядами, минами, удушат голодом и холодом. Несколько минут Скворцов смотрел перед собой, никого не видя, а затем стремительно встал, опрокинув котелок и не заметив этого.

… Уходили, просачивались, прорывались – как угодно назови – ночью, партизаны тенями скользили в темноте, и Скворцов подумал: «Вероятней всего, у каждой группы будет по-своему. Какая с боем, какая без шума пройдет. Не исключено, что и не каждая группа пройдет. Кто-то и уснет вечным сном на Черных болотах в эту промозглую, ветреную, беззвездную – счастье, что беззвездная – ночь». Скворцов шел впереди своей группы, но впереди него, шагах в четырех-пяти, шел с шестом Роман Стецько и тыкал этим шестом туда-сюда: промерял глубину, не плюхнуться чтоб в топь, – вызвался быть проводником. В группе половина его взвода, Арцт и раненые, которых несут на носилках (сперва раненых предполагали распределить по всем группам, потом решили – между несколькими, наиболее боеспособными). Прорываться будут в разных точках и небольшими группами. Прежде прорывались в одной точке, собрав в ударный кулак весь отряд. В партизанской тактике неприемлем шаблон, как неприемлем он был в пограничной службе. Составляешь план охраны границы шаблонно, без учета меняющихся условий – противник к твоему почерку привыкнет, приспособится. Так же и в партизанстве: станешь повторяться механически, не считаясь с конкретными обстоятельствами, твои замыслы тоже будут разгаданы.

Похлюпывал сапогами Роман Стецько, похлюпывал и сам Скворцов, похлюпывали и за ним, – бесшумности, к сожалению, не было; шагах в трех-четырех позади Скворцова шагали два автоматчика и Василь, за ними несли носилки, возле которых и Арцт, замыкали автоматчики. Арцту оружия не дали: кто гарантирует, как поведет себя немчик, доверяй, но проверяй, это повторял Паша Лобода, товарищ незабвенный. Арцт оружия и не просил. Качаются тени, качаются ветки. Болото отдает тухлой, сероводородной, как из разбитого несвежего яйца, сыростью, дышит снизу. А спереди и сзади дыхание людей, неровное, встревоженное. Стремясь не оступаться и ускоряя шаг, чтобы не отстать от Романа Стецько, Скворцов оглянулся назад, огляделся по сторонам. Автоматчики и партизаны, несшие раненых, не отстают от него, окутанные темнотой. По таким же межболотным тропам идут остальные группы. Как у них? Покуда, видимо, нормально, то есть тихо. Перестрелки не слышно. Дай-то бог! Отрядные разведчики, хоть и многократно лазили, проходов не нашли. И сейчас все двигаются наугад: авось, нащупают. Не нащупают – лоб в лоб столкнутся с карателями. Но и тогда боя принимать не следует: отстреливаясь, надо уходить в болота и вновь шукать тот злосчастный проход. Подумалось: с помощью Романа Стецько его группа найдет проход. Потому что местный. Это, конечно, наивно, но Роман Стецько – надежный хлопец, таких бы погуще. Однако же отчего он вроде остановился?

Роман Стецько тыкал шестом, не двигаясь вперед. Скворцов подошел к нему, подтянулись и остальные. Стецько, бранясь, объяснил:

– Глыбко везде. Где-сь потеряли путя.

– Вернемся? – полувопросительно, полуутвердительно сказал Скворцов.

– Еще пошукаем, товарищ командир.

Но сколько ни тыкал шестом, тот погружался в воду. Стецько помянул сатану и сказал:

– Ворочаемся!

Он опять пошел во главе группы, Скворцов – по пятам. Метров сто прошли вспять и снова повернули лицом на северо-восток. Найти проход! Он ощутился как некий выход из болотного тупика на немыслимый, неохватный простор, во вселенную, к звездам, которых в этот час не было. Вот именно, нет звезд, оборвал себя Скворцов, и не о космосе пекись, а о насущном, о том, как перебраться с земли на землю – сквозь немецкое кольцо. Он оступался, спотыкался о корневища, набирал воды в голяшки, пот капал с кончика носа, автомат колотился о грудь, поправить бы, да ранец за спиной стеснял движения, словно ты спеленат; в ранце запасные магазины, куски конского мяса: лошадей пристрелили, разделали, куски раздали партизанам; Скворцов предпочел бы вещевой мешок либо рюкзак, но был только трофейный ранец, кожаный, с ворсистой, будто бы верблюжьей шерстью, и казалось: шерсть эта живая, растет на ранце, и казалось: что-то чужое, враждебное у тебя за спиной. Ерунда, естественно, но когда враг за спиной – худо. Еще хуже, когда со всех сторон. И все ж таки они выберутся из окружения. Отряд еще повоюет! И раньше немцы окружали наши части, теперь их самих будут окружать и громить, как под Москвой или Ростовом. А мы вырвемся, разомкнем кольцо, на то мы и партизаны! Василек, я с тобой погоняю чаи, а? А вот как с Лидой быть, найдет ли нас? Верю, найдет. Над болотами, за лесом, на юге еле различимая пальба. Скворцов замер на полушаге. Еще южнее тоже стреляли. Так. Две группы вступили в огневой контакт с карателями. Ни пуха вам, ни пера! И нам также. Вперед! Они не прошли и десятка метров, как из кустов раздалось «хальт!» – и пулеметная очередь. Они открыли ответный огонь и повернули назад. А над ними перекрещивались пулеметные и автоматные очереди; и через минуту, окатывая с ног до головы водой и грязью, начали рваться мины. Скворцов стрелял из автомата, разыскивал взглядом в темноте Василя и Арцта и думал: «Разомкнем кольцо!»