Конечно, несмотря на пристрастие к армейской тематике, творчество Нгуен Куанг Шанга значительно шире. Крестьянский паренек, покидая родной дом ради службы в частях регулярной армии или в партизанском отряде, отсутствуя десять или более лет, в конце концов возвращается в свою семью. Возвращается, выражаясь словами автора, после длительного отсутствия к людям родного края, показ которых и составляет наиболее эмоциональную сторону рассказов Нгуен Куанг Шанга.

Н. Хохлов

Он не первый приехал на побывку, но никого другого односельчане не встречали столь восторженно. Собрались не только родственники и друзья — сбежалась вся деревня. Ведь он был из числа тех, кто ушел по первому зову еще в сорок пятом году и вынес на своих плечах тяжесть двух войн. Тридцать лет не переступал он порога родного дома. Покинул его мальчишкой, а вернулся полковником! Его, полковника Чэн Тан Дака, однажды уже видели на экране телевизора. Он сидел за столом президиума какого-то торжественного собрания в парадной форме, при орденах. Как можно было не гордиться таким земляком! И уж конечно, если дослужился до полковника, хочешь не хочешь, а отличаешься от других. К себе домой полковник приехал на джипе с прикрепленным к радиатору флажком. Его сопровождали, кроме шофера, три бойца, которых кое-кто нет-нет да и называл на старый лад «телохранителями».

Едва машина остановилась перед домом, как стайка детишек, игравших неподалеку, стремительно разбежалась. Дети помчались во все концы деревни, пронзительными возгласами оповещая о событии. Гость только успел перешагнуть порог родного дома. Его отец отложил в сторону рубанок, снял очки и, всмотревшись в пришельца, воскликнул: «Дак, сынок… Неужели это ты!..» И уже в следующую минуту со всех сторон набежали люди — полковник не принадлежал больше своей семье! Отец с сыном еще не порадовались встрече, не сказали друг другу и десятка слов, как им уже пришлось хлопотать о стульях и скамейках для гостей.

А домик на берегу реки был мал, стульев не хватало, и люди начали рассаживаться на кроватях и топчанах. Скоро и там не осталось мест, и тогда все вышли во двор, где еще не успели подмести. Под развесистым манговым деревом было тенисто и прохладно. Ребятишки плюхнулись прямо на землю, взрослые присели на корточки, набралось не менее сотни человек. Люди требовали от полковника сесть на стул посередине двора, чтобы все имели возможность им любоваться, но Дак примостился на обрубке бревна. И стулья, вынесенные из дому, сразу оказались ненужными. Гости наперебой уступали их друг другу и в конце концов так и оставили незанятыми.

Единственным человеком, который мог бы, не нарушая приличий, сесть на стул, был отец полковника, Шау Хок, но и он отказался. Это был худощавый бодрый старик. Только белые волосы и длинная бородка выдавали, что ему уже за семьдесят. Как обычно, на нем были короткие штаны и рубашка без многих пуговиц, впрочем, и те, что имелись, старик, как правило, не застегивал. Он сел на землю возле сына. Глядя на них, крестьяне узнавали в полковнике Шау Хока, каким он был в прежние годы: густые волосы, высокий лоб, прямой нос, строгий взгляд ярких черных глаз.

Уверенный вид Чэн Тан Дака никак не соответствовал его настроению. Он привык стоять перед строем солдат, отдавая приказ, а тут вдруг оказался лицом к лицу с сотней односельчан, которые так и впивались в него глазами. Несмотря на радость встречи, его волновали эти взоры, смущали вопросы, сыпавшиеся со всех сторон. Но благодаря отцу он быстро преодолел замешательство первых мгновений. Стоило ему чуть помедлить с ответом, вспоминая нужное имя, старик сразу же тихонько подсказывал:

— Дядюшка Шау, плотник.

— Дядюшка Бай из швейной мастерской.

— Тетушка Тин из полеводческой бригады.

Чаще других слышался голос Хай Бао, гладко выбритого старика с хитроватыми глазами. В прежние времена, когда японских мотоциклов и в помине не было, Хай Бао разъезжал на конной повозке и славился уменьем вкусно готовить собачье мясо. Он был ближайшим соседом Чэн Тан Дака и, когда будуший полковник еще бегал в школу, иногда отвозил его туда на своей повозке и даже давал подержать вожжи.

— Посмотри-ка, Дак! — восклицал старик, указывая рукой вдаль. — Поди, забыл наш мост?

— Как же, помню, дядюшка Хай!

Когда-то по этому мосту Чэн Тан Дак каждый день бегал со своим ранцем в школу.

Все повернулись в сторону моста. На его перилах стояло несколько голых мальчишек, и в следующий момент они с пронзительными воплями один за другим попрыгали в канал. Каждый демонстрировал своим товарищам особенную манеру прыжка. Один бросился вниз головой, другой прыгнул солдатиком, вытянув руки по швам, третий бултыхнулся, сжавшись в комок. Самый изобретательный подпрыгнул кверху, подобрал под себя скрещенные ноги и в такой позе звучно шлепнулся в воду, подняв целый фонтан брызг.

Старик заговорил снова:

— Ведь когда-то и тебе доводилось щеголять голым на этом мосту, а теперь, вижу, волосы начали седеть, совсем как… — старик быстро окинул взглядом собравшихся, — совсем как у него. — Он указал рукой на мужчину лет сорока с сильной проседью. — Сколько же ты лет не был дома? — Голос говорящего, только что такой веселый и радостный, вдруг прервался от волнения.

— Ровно тридцать лет.

— После твоего ухода война шла почти без перерыва. Многие в нашей деревне не дожили до двадцати… Значит, ты отсутствовал больше, чем вся их жизнь. — Хай Бао произнес эти слова глухим низким голосом, но потом спохватился, что нарушает радостную атмосферу встречи, и заставил себя вновь стать веселым. — А вы знаете, — обратился он ко всем, — чем я его угостил перед уходом в армию?

Народ загудел, посыпались различные догадки и предположения. Выслушивая их, старик смеялся до слез, табачная жвачка вывалилась у него изо рта и сползла на подбородок. Глядя на него, засмеялись и остальные, сперва дети, потом и взрослые.

Оказалось, что в тот памятный день дядюшка Хао приготовил похлебку с собачьим мясом. Кушанье удалось на славу, и он вспомнил о соседском мальчишке, зазвал его к себе и налил полную миску. Он сделал это просто по доброте, даже не подозревая о намерении юноши, но теперь ему казалось, что это был прощальный ужин. Волнение и радость старика передались окружающим. Еще несколько человек вспомнили давние события, связанные с началом войны Сопротивления и уходом Дака.

— А помнишь ли ты, как ваша часть проходила через деревню? Ты шагал мимо моего дома в плащ-палатке, коротких штанах, и на каждом боку висело по гранате. И шел первый, хотя по росту был самый маленький.

— Верно! Тогда я был связным и проводником, поэтому и шел впереди, указывая дорогу.

— Говорят, что отряд, который атаковал французский блокгауз на рынке, привел тоже ты? — спросил кто-то.

— Да, рынок я знал как свои пять пальцев — все ходы-выходы на учете…

— Вспомните, — начал один из гостей, — сколько мы натерпелись при всех этих «президентах». Стоило полицейским ищейкам пронюхать, что кто-то ушел к партизанам, как забирали всю семью. А ваших вот никто не тронул. Как только не дознались!

— Нет ничего странного, — вмешался Хай Бао, — в деревне почти никого не осталось из тех, кто знал Дака. Мерзавцы всякие подались на службу к властям, да только недолго побыли на даровых харчах. Кого пристукнули, кто сбежал да и подох вдали от родных мест. А если кто и уцелел, тому было не до старых счетов. Честные же — хранили тайну.

— Правильно говоришь, дядя, — послышался голос сестры Дака, — все, кто знал, держали язык за зубами, потому до нас и не добрались. А знали многие, даже полицейский Ты и тот знал. Помню, он меня однажды спрашивает: «Послушай, сестрица Хай, я слышал, твой брат — полковник у вьетконговцев?» У меня, понятно, душа в пятки ушла, но вида не подаю. Отвечаю: «Наверняка какой-нибудь однофамилец, если бы Дак и вправду был у них полковником, нашей семье беды не миновать». Сказала и жду, что же он ответит. А он вдруг и говорит: «Ну а если это все же он, я только горжусь, что когда-то вместе в школу ходили!» Признаюсь честно, в тот момент я не разобралась, что у нашего полицейского на уме, но только вопросов больше он мне не задавал.