Небо на востоке стало красным, как кровь, потом нежно-розовым, и над обагрившимся морем взошло солнце. Над бортом одной из лодок показалась чья-то лохматая голова. Кто-то протяжно звал:

— Кос-маа!.. Кос-маа!..

Старшина молодежной бригады наконец откликнулся. Послышались другие голоса. Начался рыбацкий день.

Адам дождался, чтобы его взял с собой Емельян, и попросил его дать ему весла:

— Я, Емельян, и этого не забыл, — сказал он.

— Вижу. Но ты у меня в гостях, а гостей работать не заставляют.

— А если я очень тебя попрошу?

— Ладно. Афанасие, дай ему пару весел. Айда, ребята! Погода хорошая, улов сегодня должен быть богатый — другой раз за две недели столько не выловишь. Держи левее, а то меня снасть в воду тянет. Левее, говорю!..

Течение относило их вправо. Часами только и слышалось: «Левее — еще левее!..» Голубое море искрилось на солнце, воздух был теплый, иногда откуда-то налетало легкое дуновение ветра.

Адам, между тем, терпеливо расспрашивал Емельяна о разных обстоятельствах рыбацкой жизни, которые интересовали обком партии: Емельян отвечал ему обдуманно и серьезно, продолжая травить снасть. Стало жарко. Адам почувствовал, как кровь стучит у него в висках. Окинув взглядом море, он заметил, что в миле от них работает Симион Данилов. Он видел его еще утром, когда старшины лодок советовались кому куда идти. Молчаливый, угрюмый Симион старался делать вид, что не замечает Адама. «Зачем он здесь? — подумал Адам. — И кому вообще он нужен в рыболовной флотилии?»

— Левее… — пробормотал Емельян.

Воздух был насыщен испарениями, дышалось трудно, парило. Помощник Емельяна, Афанасие, был флегматичным, молчаливым парнем. Мокрая от пота рубаха липла ему к спине.

— Левее…

К обеду, погрузив, на куттер несколько тонн рыбы, Емельян отправил улов на пароход.

— Ищи меня на несколько миль восточнее! — крикнул он старшине куттера. — Кажется, будет ветер. Мы поставим паруса и уйдем.

— Не беспокойся, не потеряю! — откликнулся старшина.

— Где же тебе потерять нас? На то у тебя тетрадь, компас, часы… Мы будем градусах в восьмидесяти отсюда… Час ходу!

Емельян оказался прав. Вскоре поднялся ветерок, правда слабенький, но совершенно достаточный, чтобы сдвинуть с места черные лодки Романовской бригады с их треугольными желтыми парусами. Когда они поравнялись с бригадой Ермолая, потом с лодками молодежи, через разделявшие их волны поплыли голоса державших совет рыбаков. Сидя на корме, овеваемый слабым, теплым ветерком, Адам вглядывался в ясное небо, в прозрачные ленивые волны. Емельян, сложив руки рупором, уговаривал остальных последовать его примеру и перейти на более глубокое место, туда, где обычно держится крупная красная рыба. Рыбаки послушались, и вскоре целый караван лодок под парусами, медленно плывя по пустынному морю, направился к востоку.

Первым спустил паруса Емельян.

— Пришли, — сказал он решительно.

Бригада остановилась. Емельян развел огонь в старой, проржавевшей железной печурке. Адам достал из-под мостков небольшого осетра и принялся его чистить.

— Действительно, матерый контрабандист, — пробормотал он с серьезным видом, орудуя ножом.

Емельян, который в это время дул в огонь, посмотрел на него одним глазом и хитро подмигнул. На море появилась пепельно-желтоватая дымка, выросла, приблизилась вплотную и исчезла.

— Емельян!

Емельян поднял голову: кричал Ермолай.

— Что у вас там?

— Обедать собираемся…

— Мы тоже…

— Айда сюда! Чем больше народу, тем лучше… Кос-маа!

Лодки молодежной бригады, пеня воду, быстро скользили по волнам.

— Чего тебе?

— Куттер вас найдет?

— Мы там Костю оставили — ему еще нужно убрать снасть. Когда куттер вернется, он ему скажет.

— Подходи, с нами обедать будешь!

Немного погодя послышался голос Космы, переговаривавшегося с парнями из других лодок их бригады, но понять, что именно они говорили, было нельзя. Остальные лодки ушли дальше и скоро превратились в точки, а Косма спустил парус и, работая веслами, приблизился к тому месту, где на волнах, то касаясь бортами, то расходясь насколько им позволял счаливавший их канат, качались лодки Романова и Ермолая.

Симион Данилов к обеду не явился, а обедал отдельно, со своей бригадой. Адам все время чувствовал его присутствие, его тяжелую сосредоточенную злобу, и забыл про него, лишь разговорившись с молодежью: Космой, Андреем и еще одним парнем из их лодки.

— Эх, Косма, Косма… до сих пор не могу себе просить, что выпустил тебя из своей бригады… И неужто тебе самому не жалко было уходить? — корил Емельян молодого богатыря. — Что скажешь, а? Я тебя старшиной сделал, а ты, вижу, стариков забываешь… Ох, молодежь, молодежь! Сердце у вас все равно, что у акулы — то самое, которым Ермолай водку закусывать любит… Ешьте, ребята, берите еще… Осетринка хоть и жирна, а если ее посолить да в уксус обмокнуть, харч получается хоть куда: царям такое кушанье не всегда достается… Крестись, Тихон, благодари бога за каждый кусочек!

— Я и так благодарю, не беспокойся, — невозмутимо ответил бородач.

Емельян, Адам, Афанасие, Ермолай, Косма, Андрей, Тихон кое-как разместившись в лодке Романова, медленно ели. Перед ними было еще полдня тяжелой работы. Все молчали, думая каждый о своем, кроме хозяина, без умолку болтавшего, чтобы не скучали гости:

— Что с тобой, Адам? Что с тобой, товарищ Жора? И все-то ты молчишь, все о чем-то думаешь. В нашей лодке этого не полагается… У нас лодка веселая…

— Разве я не весел? — улыбнулся Адам. — Уже много лет, можно сказать даже никогда еще мне не было так легко на сердце, как сейчас…

Емельян кивнул, показывая, что вполне понимает своего собеседника:

— Как же иначе? Ты ведь вернулся на море…

Адам улыбнулся, зная, что он счастлив не только из-за моря.

— Да, — произнес он задумчиво. — Я вернулся на море…

— Кто с молодости был рыбаком, — провозгласил Ермолай, поднимая густо смазанный осетровым жиром указательный палец, — у того море навсегда здесь, в самом сердце!

Он ударил себя пятерней по голой груди, на которой отпечаталось пять жирных следов.

Адам, в шутку, последовал его примеру, тоже хлопнув себя по груди:

— Здесь оно у меня!

— Черт бы его драл, ваше хваленое море! — с яростью произнес чей-то молодой голос.

Все удивленно обернулись. Оказалось, что так непочтительно выразился о море Андрей, работавший теперь в бригаде у Космы.

— Когда же этот парень разучится ругаться? — возмутился Ермолай, — словно, ей-богу, его мать и словам-то другим не научила…

Косма рассмеялся:

— Он говорит, что бросит ругаться, когда ты, дядя Ермолай, бросишь пить…

Адам внимательно посмотрел на Андрея, спрашивая себя, где и когда он слышал точь-в-точь такие же упреки… Это было давным-давно… Тогда за сквернословие доставалось ему, семнадцатилетнему Адаму, неукротимому, строптивому дикарю, отчаянному ругателю…

— Плохо, когда не можешь воздержаться от водки, но не лучше, когда не можешь удержаться от ругани, — ласково обратился он к светловолосому пареньку. — Если хочешь стать настоящим человеком, приучи свой язык говорить только то, что нужно, а зря не болтать…

Ему почудилось, что он разговаривает сам с собой — с тогдашним, озорным, своенравным парнем. Нет, этому не придется испытать того, что когда-то испытал он. Счастливы те, кто начинает жизнь теперь. «А сам-то ты, Адам Жора, разве не начинаешь жизнь теперь? — мелькнуло у него в голове. — Ведь и для тебя настоящая-то жизнь только что началась…»

— Что оно тебе сделало, море? За что ты его клянешь? — снова обратился он к Андрею.

Парень, молчавший все время, пока Адам его укорял, пожал плечами и сердито проворчал:

— За переменчивость. Вот увидишь: придется нам теперь грести, как сумасшедшим…

— Что верно, то верно, — подтвердил Емельян, в шутку ссорившийся о чем-то с Ермолаем. Оба с тревогой посмотрели вокруг.

— Так и есть, — пробормотал Ермолай. — Так и есть…